На долгих остановках в ожидании, пока пройдут встречные составы, он все легче 
объяснялся по-русски с местными жителями, заметил даже, что в Казани люди 
говорят не совсем так, как в Киеве и в Туле, в Омске – не совсем так, как в 
Екатеринбурге… И одеваются кое-где по-своему; запомнились ему марийцы – 
изяществом, с каким они носили самодельную плетеную обувь, лапти.

Роберто впервые увидел, прочувствовал, как обширна земля. Волга, Уральские горы,
 где он только и помнил, что добывается руда и красивые камни, Иртыш, Енисей, 
Лена… Мосты через эти великие реки ему казались бесконечными, перестук колес 
приглушался, словно падал далеко вниз, где над серой водой медленно скользили 
еле различимые птицы.

Я ему говорил: «Положим, Роберт Людовигович, мосты там высокие, но все же не 
настолько…» Он усмехался: «Наверное. Я просто вспоминаю…» Тайга волнами 
выходила из-за горизонта, и ей тоже конца не было…

На станциях к эшелону выносили скудные плоды своих трудов тихие женщины. Кто 
десяток яиц вкрутую, кто горку картофельных лепешек на салфетке, и совсем 
хорошо, если вареную курицу. Несли пучки бледно-зеленых стебельков со слабым 
запахом лука, миски с желтыми комочками в воде – их здесь называли серой, 
жевали ее, как американцы резинку. Продавали молоко стаканами из влажных, 
прохладных глиняных горшков. Солдаты-охранники не мешали этой торговле – жалели 
не то пленных, не то соотечественников, – нарушали приказ никого не выпускать 
из вагонов, отворачивались. Денег у австрийцев было мало, обмен шел больше 
натуральный: на шапку, ножичек, фляжку… В Тюмени Роберто за складной ножик 
плеснули в котелок порцию жидкой пшенной каши, осторожно отмерили ровно ложку 
подсолнечного масла. К обоюдному удовольствию.

Лагерь их ждал под Владивостоком. Пленных офицеров работой там не утруждали. 
Они обслуживали только себя. Времени у них оставалось вдоволь, и за три года 
Бартини как следует изучил русский язык. Читал газеты, а в них статьи, 
подписанные хотя и разными фамилиями – Вильям Фрей, К. Иванов, В. Ильин, – но 
их стиль выдавал одного автора. Выяснилось, кто этот автор: Ленин, лидер 
русских большевиков.

Среди пленных и солдат охраны тоже были социалисты, и Роберт (русские называли 
его Роберт, а не Роберто) с ними познакомился…

Ласло Кемень, ставший потом другом Бартини, бросил как-то фразу: «Набрался 
барон социально чуждых идей!»

Упрощенный подход. Никогда Бартини ничего не «набирался», все по мере сил 
подвергал своему анализу. Максимально доброжелательно, с тем вниманием, каким 
его самого позднее подкупил Д.П.Григорович, он выслушивал и обдумывал любые 
мнения, не торопился сказать «да» или «нет». Не всегда его позиция была 
правильна, но легко он ее не занимал и не оставлял потом.

Не под влиянием одних только лозунгов, тем более не по воле случая он принял в 
лагере социалистические идеи. И в Италии потом, при множестве тогдашних 
политических течений, он сознательно примкнул не к реформистскому крылу 
социалистической партии, а к революционному. Когда один из лидеров левых сил, 
Амадео Бордига, с которым сблизился Роберто, стал вести себя как сектант, 
Бартини оказался не с ним, а с Грамши. Сумел, значит, отличить истинную 
идейность от ложной. Может быть, в то время, на новом этапе его жизни, он 
различал их только интуитивно. И позже, вернувшись в Россию, он хорошо 
разбирался в событиях, в людях. Ну например, у большинства людей читал в 
глазах: «У меня ничего нет, но это неважно. Зато у нас есть все!» А у некоторых,
 бывало, читал: «У вас ничего нет – ну и черт с вами, живите как хотите. Зато у 
меня должно быть все!»

Что имел сам Бартини? Из ценных вещей, повторю, почти ничего. Состояние, 
завещанное ему бароном Лодовико, – несколько миллионов в пересчете на доллары – 
он передал в МОПР. Незадолго до войны правительство премировало его легковым 
автомобилем; в тот же день Бартини подарил автомобиль одной из пограничных 
застав…



В 1920 году началась репатриация пленных из дальневосточных лагерей. Роберто и 
Ласло представились в Хабаровске начальнику итальянской миссии майору Манейре, 
назвались братьями по отцу-итальянцу. В миссии имелся список «совверсиво» – 
большевиков, составленный в лагерях верноподданными офицерами, теперь уже 
королевскими. Но и майор оказался «совверсиво». Показав Бартини и Кеменю этот 
список, майор выдал «братьям» документы, по которым они поспешили взять билеты 
на японский пароход, зафрахтованный Италией для репатриантов. И зря поспешили: 
верноподданные на пароходе сговорились сбросить их за борт, как только судно 
выйдет из Шанхая. Кто-то сообщил об этом капитану. Тот вызвал Роберто и Ласло, 
передал им привет от высокочтимого майора Манейры, вручил рекомендательное 
письмо к итальянскому консулу в Шанхае и ночью, за несколько минут до отхода, 
сам проводил их на берег.