Энергичный, молодой, быстро идущий в гору инженер-администратор сказал как-то, 
что Бартини ему насквозь ясен, как тонкий железный лист под лучами рентгена. И 
вывод инженера был суров:

– Видите ли, главный конструктор – это не только технический талант. Поясню: 
главный должен входить в чужие кабинеты без стука. А он? Встретил его у нас – 
мыкается по коридорам, к техническим секретарям стучится: «Разрешите…»

Да, многих на первых порах обманывала бартиниевская мягкость в обращении, а 
потом удивляла и огорчала его неожиданная несговорчивость. Никогда сразу, а 
только обстоятельно и не торопясь подумав, он скажет вам: "Это гениаллно", – и 
значит, ваше предложение он будет отстаивать всеми доступными ему средствами. 
Или: "Это завираллно", – и значит, так сему и быть, – впрочем, если его не 
переубедят новыми и основательными доводами. А страстей на поверхности он не 
признавал и не замечал, на него они совсем не действовали…



У каждого из нас своя жизнь, целиком никем не повторимая. Она связана с нашей 
внутренней сущностью и в то же время складывается под множеством влияний. 
Отгородиться от них нельзя. И Бартини, ничуть не стесняясь, признавал, какое 
значение имели для него родные, и в первую очередь отец (отцу он прямо подражал,
 например в отношении к праздникам: барон Лодовико считал, что праздник может 
быть только в душе, а не в календаре, и Роберт Людовигович даже Новый год, 
насколько я знаю, никогда не встречал. Праздниками для него были встречи с 
Грамши, Тольятти, Террачини, Лонго, Орджоникидзе, дружба с архитектором Иофаном,
 работа с Юмашевым, Стефановским, Шебановым, Бухгольцем, Шав-ровым, с рядом 
других летчиков и конструкторов, с Тухачевским и Алкснисом). А были еще и 
черные дни и черные силы, влияния которых тоже со счетов не сбросишь: Савинков, 
Юсупов, Бордига – люди чуждые нам, но далеко не последнего десятка в смысле 
одаренности и способности воздействовать на окружающих. Были сословные 
предрассудки, соблазн открытых к любой карьере дорог…

Тоже всего лишь штрих в биографии, но повлиявший на Бартини. В Шанхае Роберто и 
Ласло месяц или два пережидали волны репатриантов, опасаясь новых неприятных 
встреч. Работали шоферами у мистера Ву-у, коммерсанта с европейским 
образованием и европейскими привычками. Однажды вежливый мистер Ву-у угостил их 
экзотикой: пригласил в старый китайский театр на удивительный спектакль, 
тянувшийся с перерывами весь день, с утра до вечера. В общем спектакль был 
понятен, кроме одного действия, а также перерывов, во время которых оркестр 
исполнял такое, от чего болели уши и даже слезы выступали.

Началось это действие еще понятно. Перед героем спектакля, юношей, оклеветали 
его невесту, сказали, что она ему неверна. И юноша вдруг замер, причем не на 
минуту, а часа на три: совершенно окаменел, сложив на груди руки, сплетя пальцы,
 – а за его спиной завихрились черные фигуры. Когда этот однообразный вихрь 
стал уже надоедать, в нем возникла одна фиолетовая фигура. Потом фиолетовых 
стало больше, а черных поубавилось. Потом появились желтые, но юноша все еще 
был неподвижен. Но вот кордебалет за его спиной стал почти сплошь желтым – и 
юноша ушел. Действие кончилось, вновь раздались оглушающие визги и скрипы.

Мистер Ву-у объяснил: черные фигуры – это горе, гнев, жажда мщения – словом, 
низкие страсти и мысли. Фиолетовые – сомнения. Желтые – надежды. А умолк герой 
и замер, чтобы никому не показать свою душевную муку. Обнаружить ее и вообще 
какие-либо свои чувства перед посторонними считалось в старом Китае 
равносильным потере чести.

Визги в перерывах, оказалось, тоже были исполнены смысла. Искусство 
облагораживает человека, проникает в него, однако в доверчиво раскрывшуюся для 
светлых влияний душу зрителя норовит жульнически влезть и недремлющая нечистая 
сила. Вместе с искусством – не может, оно святое, но может в перерывах. Вот 
тут-то ее и отпугивает какофония!

В старинном спектакле нечисть побеждали просто, в жизни оборониться от нее было 
сложнее.



…Сингапур, Коломбо, Суэц. На узкой улочке Суэца оборванные, голодные, черные от 
загара и грязи Роберто и Ласло, медленно идя за толпой сирийских паломников, от 
которых внешне ничем не отличались, увидели вывеску пароходной компании; одним 
из ее владельцев был дядя Роберто, тоже Бартини.

Это была удача! А то друзья уже решили было присоединиться на время к 
паломникам: те делились, друг с другом едой. В конторе Роберто дали денег, две 
пары белья, но на всякий случай под расписку. Несмотря на документы, 
подозрительным показался там обносившийся племянник богатого дяди.

Из Суэца – в Триест, оттуда – в родной город Фиуме, к тете Елене…