Вечного свершения.
		В нем я живу…

А его цепь переплетена с другими, со множеством других, и это сплетение тоже не 
прерывается нигде. Оно единое, целое:

		Вселенная существует во мне неотделимо.
		Как в шаровом зеркале,
		весь мир
		во мне отображен.

Впрочем, стихов в повести мало.




2


В детстве, в родительском доме, Роберто имел все, что только могла пожелать его 
душа, и вскоре привык к этим возможностям. Захотел получить заводную куклу в 
человеческий рост и музыкальную шкатулку – кукла и шкатулка были доставлены 
немедленно. Пожелал встретить Новый год – и на детском празднике в доме Бартини 
танцевал «весь Фиуме». Соскучился мальчик – и семейство ди Бартини вместе с 
тетей Еленой отправилось в путешествие – через прохладные хвойные альпийские 
перевалы, мимо виноградников и рисовых полей цветущей Италийской низменности. В 
конце второго дня прибыли в Венецию, город искусства, доблести, умельцев, 
предприимчивости, розового мрамора, гондол, карнавалов, цветов – и свинцовых 
камер подземных тюрем. Приезжих ждут не извозчики – лодочники. Пахнет плесенью 
ленивая вода каналов, с горбатых мостиков удят рыбу. Семейство поселяется в 
дорогой и все равно замызганной гостинице: такой ее содержат для колорита. Полы 
в ней каменные, электричества нет, по вечерам горят свечи в громоздких 
серебряных канделябрах, снизу, из ресторана, доносятся запахи жареной баранины, 
лука и чеснока, женские крики и хохот, и вдруг тишина; потом кто-то мастерски 
играет на гитаре, поет баркаролу… Скучать некогда. Роберто катают по 
Канале-Гранде, показывают дворцы, везут к собору святого Марка, на площадь, 
полную голубей, знакомят с Изой, дочерью танцовщицы Айседоры Дункан. Он 
присутствует при старой символической церемонии – обручении города с морем: мэр 
Венеции, в облачении дожа, бросает с лодки в море золотое кольцо. Видит «чудо 
двадцатого века» – электробиоскоп. Фильм о капитане Немо. По просьбе Роберто 
вице-губернатор берет к себе на службу, увозит с собой чету нищих венецианцев и 
их единственное сокровище – то нежную, то скандальную замарашку Джемму…

Дома, в Фиуме, Роберто решает учиться фехтованию. Жилистый, небольшого роста, 
прыгучий, как мячик, популярный в городе тренер громко топает, наступая и 
отскакивая, командует: «Терца!.. Квинта!.. Кварта!.. Финта!.. Кварта!!! Ин 
гвардия! Аттенти! Брависсимо!..» Через двенадцать лет какой-то офицер в римском 
кафе оскорбил боевиков компартии. Бартини вызвал офицера на дуэль и отрубил ему 
ухо. Пригодились уроки.

В отцовской библиотеке Роберто обнаружил и прочел толстую книгу «Невидимый мир» 
– о жизни мельчайших организмов, после чего попросил купить ему микроскоп. 
Через два месяца прибыла посылка из Германии.

Вскрыта многослойная упаковка, отперт продолговатый полированный ящик из 
красного дерева, с бронзовой ручкой и бронзовым ключом. В ящике – волшебный 
инструмент, золотистый и черный и почему-то пахнущий кедром.

По многу часов почти каждый день Роберто и взявший над ним шефство домашний 
врач семейства Бартини доктор Бальтазаро проводили у микроскопа в наблюдениях и 
беседах. Нередко заходил к ним вице-губернатор. Интерес мальчика к невидимому 
миру переставал быть просто увлечением, занятия длились порой до глубокой ночи.

Минуло полвека с лишним. В июле 1969 года, тоже как-то ночью, Роберт 
Людовигович, пошуршав в коридоре пленкой, укрывавшей стеллаж, принес мне оттуда 
старинную книгу со сломанным медным замочком, с вытесненной на кожаном 
переплете обезьяньей мордой и вынул из книги тетрадный листок – схему 
микроскопа, нарисованную нетвердой рукой. И пошло…

Приученный уже к самым неожиданным поворотам мысли Бартини, я слушал его 
рассказы об окулярах, микротомах, апертурах и прочей оптике. Слушал внимательно,
 уверенный, что все это говорится не зря, а имело и, наверное, имеет для него 
смысл, пока от меня скрытый, как был скрыт от случайных визитеров смысл картин 
на отвлеченные темы на стенах его квартиры.

…Доктор и «его милость» – подросток Роберто рассматривали сверкавшие в растворе,
 быстро растущие кристаллы соли. Меняли увеличение – четыреста пятьдесят, 
тысяча двести, две тысячи! – но очагов, начал кристаллизации не видели, а 
единственно убеждались в существовании неудержимого стремления чего-то 
хаотического к гармонии и красоте, поскольку кристалл красив[8 - «Мостик» от