людьми. Поэтому и повесть писал, хотя и урывками, вставляя в нее популярные 
рассказы о сложных научно-технических делах. А в одно из наших ночных бдений я 
нашел в бумагах Бартини несколько сколотых булавкой листков – рассказ о его 
первом вечере в московском общежитии. Он вспоминал с позиций гораздо более 
позднего времени о прошлом и пытался угадать будущее; это были размышления уже 
много пережившего человека, скорее всего – заготовка для повести.

Бартини писал, что, когда он вступил в компартию, в 1921 году, его отец был уже 
государственным секретарем Итальянского королевства[7 - В 1919 году Фиуме был 
захвачен отрядом итальянских националистов Д'Аннунцио. Лодовико ди Бартини 
уехал в Рим и вскоре стал государственным секретарем королевства.]. С отцом 
пришлось расстаться. Без ссоры, но решительно. Больше они не виделись, только 
изредка переписывались. Мама Паола давно умерла. В Аббации, дачной местности 
недалеко от Фиуме, снимала виллу мамина сестра, одинокая тетя Елена, 
единственный родной человек, с которым Роберто встретился, вернувшись из 
русского плена. Он был на нелегальном положении, поэтому сначала послал к ней 
мальчонку из булочной и, расцеловавшись, объяснил, что в лагере под 
Владивостоком, в офицерском бараке, числился «совверсиво» – бунтарем, 
большевиком и, значит, упаси ее бог проговориться о его плене! Он просто 
надолго уезжал по своим делам…

Все в этих местах оставалось прежним, замерло, ничего не изменили в здешнем 
укладе война, революции, перекраивание карт… Мировой славы курорт на берегу 
теплой бухты, с трех сторон отгороженной от остального континента изогнутым 
горным хребтом, прикрывшим ее от северных ветров. Праздная толпа на улочках, 
островерхие крыши каменных домиков, наклоненная к морю площадь с церковью. На 
паперти калеки, нищие в лохмотьях. Чистый звон колокола: клим-клан, клим-клан… 
Внутри храма длинные, потемневшие за столетия скамьи, запах ладана, в высоких 
витражах тусклый свет угасающего дня…

С площади Роберто поднялся к бывшей отцовской резиденции, постоял у решетчатых 
ворот. Рассмотрел сквозь решетку уходивший за дом сад – мама любила гулять там 
с черной вежливой Алисой, а подросший Роберто катался по дорожкам верхом на 
пони. Представил себе покои дома: свои комнаты, будуар донны Паолы с легким 
запахом туберозы, маминых духов, кабинет отца. В кабинете – застекленные 
книжные шкафы до потолка, удобные тяжелые мягкие кресла вокруг стола с резными, 
красного дерева, подставками для книг, бронзовые часы, их гулкий бой, большую 
картину с дубовой ветвью внизу рамы: эпоха Рисорджименто 
(национально-освободительное движение итальянцев), казнь тринадцати пьемонтских 
генералов повстанческой армии. Австрийскому сановнику надо было иметь 
достаточно отваги, чтобы держать у себя подобную картину! Пасмурный рассвет, 
столбы с перекладинами, свисающие с перекладин веревки… Бартини-старший 
рассказывал сыну, кто и как выращивает пшеницу, строит дома и исцеляет болезни; 
чего требовали рабочие элеватора, прошедшие однажды с красными флагами по 
улицам Фиуме. Рассказывал, по каким законам движутся в небе планеты и звезды и 
что за сила подняла в воздух аэроплан, пролетевший как-то в воскресенье над 
бухтой; и почему оскудел некогда могущественный род князей Скарпа, соседей 
Бартини.

Поднявшись выше, на каменистую площадку, Роберто увидел вдали полузакрытые 
дымкой острова, пригороды, порт, гостиницы, пансионаты в лавровых рощах, на 
несколько километров протянувшийся вдоль извилистого берега деревянный помост, 
а дальше – белые яхты, катера, лодки… Плавать Роберто выучился в купальне 
«Анджолина», защищенной сеткой от акул, гимнастике – в спортивном клубе 
«Кварнеро». Мог в любое время, если ветер был не слишком крепок, выйти в море 
на вице-губернаторской двухмачтовой шхуне. Тренер по плаванию Карло называл 
мальчишку «ваша милость»; пожилой, дважды побывавший в кругосветном плавании 
капитан шхуны при появлении «его милости» брал под козырек, в пути старательно 
объяснял свои команды и действия матросов. Изучив корабль, назначение и 
устройство оснастки, Роберто построил модель шхуны, капитан очень ее хвалил.

Развитие человека должно быть гармоничным, считал барон Лодовнко, воспитание – 
трудовым, и его наследник был постоянно занят, к огорчению друзей – Бруно, 
Ненко, красивой Джеммы. Книги, школа, работа, спорт…

И опять можно задаться вопросом: а не правильнее было бы деловому человеку 
забыть все, что минуло? Ну хорошо, допустим, что-то сказать об этом в повести 
следовало, как о факте из биографии, – но по крайней мере без «лирики»… Он ведь 
порвал с прошлым; значит, ни к чему такие воспоминания начальнику отдела 
Научно-опытного аэродрома, что на Ходынке в промерзшей Москве, и, тем более, 
главному конструктору в конце его нелегкой жизни!

Ничего из прошлого Бартини не забывал. То, что случилось с ним в первые 
двадцать пять лет жизни, было связано с его настоящим. И, сравнивая себя в 
прологе со звеном в длинной цепи своих предков и потомков («Стык грядущего и 
прошедшего…»), он пишет:

		Каждый миг вечен.
		Неразрушимо звено
		Неразорванной цепи