- Хорошо знал арестованного Уборевича, комкора Сердича, комкора Вайнера, 
комкора Ковтюха, комкора Кутякова, комкора Косогова, комдива Верховского, 
комкора Грибова, комкора Рокоссовского. 

- А с кем из них вы дружили? - спросил Голиков. Перечислив некоторых из них, 
Жуков заметил: "Я считал этих людей большими патриотами нашей Родины и 
честнейшими коммунистами. 

- А вы сейчас о них такого же мнения? - глядя на меня в упор, спросил Голиков. 

- Да, и сейчас. 

Ф. И. Голиков резко встал с кресла и, покраснев до ушей, грубо сказал: 

- А не опасно ли будущему комкору восхвалять врагов народа? 

Я ответил, что я не знаю, за что их арестовали, думаю, что произошла какая-то 
ошибка. Я почувствовал, что Ф. И. Голиков сразу настроился на 
недоброжелательный тон, видимо, он остался неудовлетворенным моими ответами. 
Порывшись в своей объемистой папке, он достал бумагу и минут пять ее читал, а 
потом сказал: 

- Вот в донесении комиссара 3-го конного корпуса Юнга сообщается, что вы 
бываете до грубости резки в обращении с подчиненными командирами и 
политработниками и что иногда недооцениваете роль и значение политических 
работников. Верно ли это? 

- Верно, но не так, как пишет Юнг. Я бываю резок, но не со всеми, а только с 
теми, кто халатно выполняет порученное ему дело и безответственно несет свой 
долг службы. Что касается роли и значения политработников, то я не ценю тех, 
кто формально выполняет свой партийный долг и не помогает командирам в решении 
учебно-воспитательных задач, тех, кто критикует требовательных командиров, 
занимается демагогией там, где надо проявить большевистскую твердость и 
настойчивость, - ответил я. 

- Есть сведения, что не без вашего ведома ваша жена крестила в церкви дочь Эллу.
 Верно ли это? - продолжал Ф. И. Голиков. 

- Это очень неумная выдумка..." 

Только приход командующего войсками округа В. М. Мулина прервал инквизитора. 
Глупейшие сентенции, которые с серьезным видом изрекали голиковы, сами по себе 
смехотворны. Они превращались в страшные обвинения, когда, повинуясь 
комиссарской дирижерской палочке, их озвучивали партийные собрания. Жуков, да 
не он один - в первую очередь приходит на ум его тогдашний соратник, 
впоследствии генерал армии А. В. Горбатов, - оставили жуткие зарисовки 
коллективных расправ. Исключенного из партии командира ждала одна дорога - в 
тюрьму, а дальше как повезет: пуля в затылок или угасание в лагере. 

Наверное, кровожадный рык коммунистов стоял в ушах Г. К. Жукова, описывавшего, 
как ему удалось, выступив "довольно резко", переломить настроение очередного 
собрания, изготовившегося было отправить в крестный путь командира подчиненной 
ему дивизии - В. Е. Белокоскова. Когда командир корпуса безоговорочно взял под 
защиту комдива, "в этом выступлении было что-то новое", с оттенком сарказма 
заметил в мемуарах Жуков, и члены партии загудели: "Правильно, правильно". 
Ограничились предложить Белокоскову "учесть в своей работе выступления 
коммунистов... Прощаясь, мы крепко пожали друг другу руки, и у него из глаз 
выкатилась крупная слеза, оставив свой след на щеке. Он не сказал мне ни одного 
слова, но его слеза, рукопожатие были убедительнее и дороже всяких слов". 

Жуков не мог везде поспеть, и даже обеими руками ему не удержать тысячи и 
тысячи рук коммунистов, тянувшихся прилежно отправить на смерть своих товарищей.
 "К сожалению, - подчеркивал Жуков, - многие товарищи погибли, не получив 
дружеской помощи при обсуждении их в партийных организациях, а ведь от 
партийной организации много тогда зависело; так, после исключения из партии тут 
же следовал арест". 

Только проявив величайшее бесстрашие, Георгий Константинович отбился от 
политработников, возжаждавших и его крови. Едва Жуков занял пост командира 6-го 
кавкорпуса, освободившийся после самоубийства Е. И. Горячева, совсем недавно 
осудившего Тухачевского и других, его поставили перед лицом партактива, 
собранного доказать, что новый комкор "применял вражеские методы" в воспитании 
кадров. Все пошло по заведенному порядку: зачитали заявления клеветников, 
выслушали их самих, выступил начальник политотдела 4-й кавдивизии Тихомиров, 
разглагольствовавший о том, что Жуков-де "недооценивает политработников". 
Организаторы судилища, по-видимому, ожидали, что Жуков будет каяться и т. д. В 
ответ: "Да, действительно, я не люблю и не ценю таких политработников, как, 
например, Тихомиров", какие хотят быть "добрыми дядюшками за счет дела".