одиночке! Воспользовавшись тем, что я был на допросе. Эти с длинными чистыми 
руками дело знали. В описи вещей заключенного значилось все, что у меня было, 
поэтому вертухаи подложили вместо украденного рвань. Правда, выстиранную. 

А. Б.: Другого от них и ожидать не приходилось. У меня не украли ничего, ибо 
красть-то было нечего. В тюрьму не дали собраться, торопились, а передач не 
принимали. 

Коль скоро разговоры со мной в "нутрянке" ничего не дали, видимо, меня признали 
безнадежным и на воронке свезли в Лефортово. Было это уже летом 1951 года. В 
Лефортове следователи как с цепи сорвались, казалось, трудно было превзойти ту 
брань и угрозы, которые они обрушивали на меня во внутренней тюрьме, однако 
Мотавкин оказался способным на это. Как я понял, дело шло к развязке, 
применению средств физического воздействия, проще говоря, мерзавцы в форме МГБ 
собрались избивать меня. К чему и рекомендовали подготовиться "жуковскому 
холую". Под градом угроз я твердо решил - умереть, но маршала в обиду не давать.
 

Подготовился к худшему, тоскливо шел на очередной допрос. Однако ничего не 
случилось, довольно скоро меня вообще оставили в покое. Не вызывали несколько 
месяцев, а когда осенью 1951 года допросы возобновились, они велись вяло, без 
больших угроз. Нельзя сказать, чтобы Мотавкин переродился, но он определенно 
изменился. 

Н. Я.: МГБ чутко реагировало на то, что происходило в наших "верхах". Я недаром 
сравнил происходившее с вами с судьбой генерал-лейтенанта В. В. Крюкова. 
Генерал опередил вас на два года, то есть был арестован примерно на два года 
раньше и успел испить горькую чашу до дна, попал под избиения в Лефортове. Вам 
повезло. Летом 1951 года был арестован Абакумов, который и добивался 
"изобличения" Г. К. Жукова. Повезло по-крупному. Иначе пришлось бы 
искалеченному утешаться тем, чем утешался В. В. Крюков - не виновата-де партия 
и Советская власть, а некие "враги" истязают вас в лефортовских застенках, и 
оглашать их приличествующими случаю возгласами. Согласитесь, утешение очень 
слабое. 

А. Б.: У меня тогда сложилось впечатление, что возвращение следователей в 
человеческий образ продиктовано какими-то обстоятельствами, над которыми они не 
властны. Следствие пережевывало одно и то же, шло все по тому же заколдованному 
кругу. Полюбуйтесь на извлечение из протокола одного из допросов на 
заключительном этапе моего пребывания в тюрьме. Вот мои показания: "В беседах 
со своими знакомыми я лично всячески превозносил Жукова и наряду с этим заявлял,
 что он якобы находится в опале, сравнивал его с Суворовым, а руководители 
Советского правительства несправедливо отнеслись к нему, в частности также и 
глава Советского государства. Я утверждал при этом, что придет время, когда 
глава правительства поклонится Жукову. Когда речь шла о предательстве Тито и 
его фашистской клики, я также высказывал клеветнические измышления о главе 
Советского правительства, его недальновидности... 

Припоминаю, что в беседах о моих встречах в Германии с американскими шоферами я 
восхвалял и их внешний вид, и одежду, в то же время плохо отзывался об одежде и 
внешнем виде советских шоферов. 

Я высказывал антисоветские измышления по поводу предстоящей поездки Маршала 
Жукова в Америку и клеветнически утверждал, что Жукова не пустили будто за 
границу. Что касается предъявленного мне обвинения о преступной связи с 
американским военным атташе Файнмонвилем, то этого я не признаю. Я с 
Файнмонвилем встретился в 1937 году при обстоятельствах, изложенных мною 
следствию на предыдущих допросах. После этой встречи я с ним никогда не 
встречался и никакой преступной связи не имел. Более подробное показание я дал 
следствию ранее". 

В апреле 1950 года я рассказал кому-то о том, что в 1946 году я возил с 
маршалом Жуковым прилетевшего в СССР тогда генерала Эйзенхауэра в подмосковный 
колхоз "Заветы Ильича" и высказал при этом, что этот колхоз является очень 
богатым, образцовым и якобы он организован для того, чтобы пускать пыль в глаза 
иностранцам. 

Он согласился с моим клеветническим выпадом и, со своей стороны, добавил, что 
надо было бы свозить Эйзенхауэра в Щелковский район Московской области, тогда 
стало бы понятно иностранцам, что собой представляют наши колхозы". 

Ради этих "сведений" меня почти два года продержали в тюрьме как важного 
государственного преступника! Помимо прочего, сколько здоровых мужиков - им бы 
пахать и на них пахать можно - кормились на моем "деле", получая сытую зарплату.
 В тюрьме на собственной шкуре я прочувствовал все лицемерие 
разглагольствований насчет моих прав как советского гражданина. 

Н. Я.: Наверное, крах иллюзий касательно сути нашего строя был самым страшным, 
что испытывал человек, пройдя через тюрьмы МГБ СССР. Помимо истязаний, на это, 
как ни парадоксально, была направлена вся система "воспитания" в застенках. Не