Каюсь, за мной не заржавело. При первом же удобном случае я преподал им всем 
урок, как водят машину. Поехали после сильного дождя. Везу Георгия 
Константиновича на "паккарде" (открытом, фронтовом). На всякий случай надел 
цепи. Охрана на "виллисе". Рванул раз, другой. Смотрю в зеркало заднего вида: 
конечно, перевернулись - "виллис" коротковат, а мотор очень приемистый. Немного 
побились, но все уцелели. Конечно, я не хотел, чтобы с ними случилось что-либо 
серьезное. Так, поучил. После этого случая Георгий Константинович при особо 
рискованной езде стал приговаривать: "Укороти, а то как бы с ними чего не 
приключилось". Иногда вертел головой, озабоченно оглядывался назад. Большье 
никто на мое место за рулем жуковской машины не посягал. 

Больше того, Жуков с лета 1943 года практически со мной не расставался как с 
водителем. Отныне при частых полетах в Москву он всегда брал меня с собой. 
Георгий Константинович обычно в сопровождении тех или иных генералов и офицеров 
устраивался на передних местах в самолете, мы, охрана и я, в хвосте. К прилету 
на Центральный аэродром, в Москве водитель из ГОНа красноносый "дядя Саша" 
(Турчанинов, хорошо закладывавший за воротник, как и Хрущев, которого он возил) 
подавал тот самый парадно-выездной "паккард". Я садился за руль и обслуживал 
Жукова все время пребывания в Москве. По маршрутам, которые я, наверное, мог 
проехать и с закрытыми глазами, - Кремль, Генштаб, квартира, дача в Сосновке. 
Туда и обратно. При отлете я привозил маршала на аэродром и забирался в 
жуковский самолет. "Паккард" "дядя Саша" отгонял в ГОН. Так продолжалось вплоть 
до Победы и первое время после нее. 

Трагическое и комическое на войне рядом соседствуют. Георгий Константинович 
двигал миллионные армии, по его велению взлетали тучи самолетов, шли в бой 
тысячи танков. Ко времени Курской битвы нам, занимавшим самый удобный и высокий,
 если угодно, наблюдательный пункт, было видно, что Красная Армия превратилась 
в безупречный боевой механизм. Нагло лгут те, кто утверждает, что в войну 
страна-де бездумно расточала жизни своих сыновей. Да, в 1941-1942 годах много 
раз мне доводилось видеть напрасно погибших бойцов и командиров. После 
Сталинграда - никогда. Во всяком случае, в поле нашего зрения, там, где был Г. 
К. Жуков. 

Н. Я.: Простите, а что вы имеете в виду под "комическим"? 

А. Б.: Георгий Константинович в личных отношениях, допустим со мной, 
всего-навсего водителем, был таков, как будто он повелевал армией. Он просто не 
понимал, что человек не часовой механизм, сбои в работе автомобильного мотора 
скорее правило, а не исключение. Если же он имел дело с офицером, то тогда 
ожидал от него чудес. Офицерские погоны в глазах маршала отделяли их обладателя 
от остальных, простых смертных. Нет ни малейшего сомнения в том, что высокая 
требовательность во всем и ко всем, включая самого себя, секрет успеха 
Жуковского руководства. Но, ей-Богу, было смешно, когда он со свирепым видом 
распекал кого-нибудь за пустяк, виновный должен был чувствовать себя по крайней 
мере отъявленным государственным преступником. Это было смешно, грубо говоря, 
Георгий Константинович был готов стрелять из пушки по воробьям. И забывал при 
этом, что орлы (каким, конечно, он был) не питаются мухами. Все это мелочи по 
сравнению с делом, которое он творил. 

С конца марта до начала июля Г. К. Жуков почти все время провел в районе 
Курской дуги. Мне, конечно, не были известны замыслы Верховного 
Главнокомандования, но по масштабам приготовлений было очевидно - грядет битва 
неслыханной свирепости. Волей-неволей я был свидетелем бесконечных наставлений 
Жукова командирам частей и соединений. Весной и летом он часто работал в поле. 
Чтобы не терять времени, мы подъезжали вплотную к тем местам, откуда, например, 
просматривалась глубина вражеской обороны, и генералы проводили рекогносцировки.
 Естественно четкий и ясный командирский голос Жукова был слышен далеко, во 
всяком случае, мы, водители, слышали. 

Это не следует понимать так, что Жуков делал достоянием посторонних, к каким 
относилось и его ближайшее окружение, оперативные планы. Они обсуждались в 
штабах за закрытыми дверями в условиях максимальной секретности. Даже у меня в 
машине, когда маршал брал с собой того или иного генерала - в эти месяцы чаще 
всего с ним ездил К. К. Рокоссовский, - они вели разговоры на ничего не 
значащие или отвлеченные темы. Все равно нельзя было не видеть и даже не 
чувствовать - Георгий Константинович жил в страшном напряжении. Но в отличие от 
битвы под Москвой почти никогда не выходил из рамок. 

Он на каждом шагу подчеркивал важность строжайшего сохранения военной тайны. 
Как-то он приехал "к Манагарову" в 53-ю армию. Прослышав, что приедет Жуков, у 
въезда на НП армии вертелся командующий Степным фронтом Конев. Когда мы 
подъехали на двух "виллисах" к шлагбауму, одуревший от жары и езды Минюк 
неожиданно гаркнул часовому: 

"Подымай! Маршал Жуков едет!" Красноармеец у шлагбаума, однако, потребовал 
предъявить удостоверение. На глазах группы встречающих Жуков молча протянул 
документ. Солдат не только прочитал его, но и отвернул ворот кожаной куртки 
Жукова. Увидев маршальский погон, пропустил. Жуков громко поблагодарил за 
службу и, сняв с руки часы, подарил часовому.