дислоцировалась 11-я танковая бригада под командованием полковника И. П. 
Троицкого, которого Жуков знал по Халхин-Голу. Он отдал какие-то приказы и, 
удовлетворенный, уехал в Калугу. Я, во всяком случае, почувствовал, что мы, 
наконец, побывали в нормальной воинской части, где несли службу как подобает. 
Водители Троицкого вручили мне бутылку водки (я не пил и отдал ее охране) и 
полголовки сыра. Это было куда как своевременно, подозреваю, что часть ее съел 
Жуков. На здоровье! Думаю также, что расторопный чекист не преминул поставить 
себе в заслугу распорядительность в организации питания генерала армии. 

Не менее расторопен он и в воспоминаниях, во всяком случае в части, касающейся 
меня. Описывая день 8 октября, когда мы ехали из Калуги, Бедов заявляет: 
"Несколько часов шел изнурительный осенний дождь. Машина плохо слушалась руля. 
Г. К. Жуков впал в глубокое размышление. Неожиданно для всех, сидевших в машине,
 Бучин сказал: "фрицы" - и показал рукой влево. Одновременно он прибавил 
скорость, и машина быстро скрылась, чуть не угодив в дерево. Г. К. Жуков тогда 
отнесся к этому событию безучастно". 

Действительно, Георгий Константинович в тот день вел себя безучастно по той 
простой причине, что не было моего возгласа "фрицы!", ибо немцев мы чувствовали 
поблизости, но в глаза не видели, машина руля слушалась и мы отнюдь не 
собирались "угодить" в дерево. А случилось вот что в той памятной поездке. 
Почти все время мы ехали одни, машина сопровождения безнадежно отстала. По 
дороге в Калугу я пережил несколько неприятных минут: вдруг мотор стал работать 
на пяти цилиндрах, потерял мощность, машина стала тупой. Беглый осмотр показал 
- запала пружина клапана в одном из цилиндров. Об устранении неисправности в 
полевых условиях и думать не приходилось. К счастью, пружина, по-барахлив, сама 
стала на место. 

Проезжали мы в этот пасмурный нехороший день поблизости от деревни Стрелковка, 
где родился Жуков. Он вспомнил детство, в нескольких словах рассказал о речке 
Протве, в которой мальчишкой рыбу ловил. Посетовал, что в Стрелковке остается 
мать да и родственники, а немцы подступают. Как-то глухо произнес: "Видите, что 
они, сволочи, наделали в Медыни". В том городке, разбитом немецкой авиацией, мы 
попытались было расспросить старуху. Оказалось - безумная, под обломками дома у 
нее погибли внуки. Доехать до Стрелковки тогда было бы пустым делом, но Жукову 
было не до этого. Мать генерала армии удалось вывезти через несколько дней 
буквально под носом у немцев. Ездил Чучелов. 

Вечером 8 октября мы снова добрались до штаба Резервного фронта. Георгий 
Константинович, видимо, был в большом недоумении; кем он стал за эту короткую 
поездку? Из Москвы выехал как представитель Ставки, в Калуге получил приказ 
прибыть в штаб Западного фронта, а в штабе Резервного (Буденного и след 
простыл) узнал, что уже командует и этим фронтом. Большая была неразбериха как 
наверху, так и в войсках. Эту мы увидели собственными глазами. Жуков, не 
дожидаясь распоряжений сверху, стал на месте приводить войска в порядок. 
Наконец 10 октября приехали в Красновидово, где располагался штаб Западного 
фронта, в командование которым и вступил генерал армии Г. К. Жуков. 

Еще не обжились на новом месте, как поползли тревожные слухи о положении в 
Москве. Штаб начал готовиться к передислокации. Собирали и грузили нехитрое 
имущество, снимали связь, приводили в порядок транспорт. Обстановка 
складывалась нервозная. Тут еще погода - холодная осень, дожди, слякоть, грязь. 


Утром 16 октября Бедов велел взять жуковский "бьюик", что уже было необычно, и 
ехать с ним в Москву. Доехали быстро. На нашей машине был пропуск в Кремль. 
Вышел из машины, пошептался с какими-то чекистами, все с озабоченными и жутко 
таинственными физиономиями. Из Кремля, где все было, как обычно, тихо и 
спокойно, через Спасские ворота выехали на московские улицы и проскочили на 
Кировскую, в Генштаб. Бедов сбегал в здание, побыл там недолго, а затем мы 
отправились на Каланчевскую площадь, в район трех вокзалов. Тут было немало 
машин, кишели люди, шла торопливая погрузка в эшелоны. Хотя особой паники в 
Москве мы не заметили, город все же выглядел как растревоженный муравейник. 
Осмотрели все собственными глазами и вернулись в штаб фронта, который вместе с 
командным пунктом переезжал совсем близко к Москве, в Перхушково на Можайском 
шоссе. 

Потом прояснилось. Паникеры так запутали все, что комфронта Жуков был вынужден 
послать Бедова в столицу лично удостовериться, что происходит. Не знаю, что там 
доложил Николай Харлампиевич Жукову, а я убедился - Москва стоит и будет стоять.
 Что до испуганных людей, так это пена, которая схлынет. Да и пусть убираются, 
не болтаются под ногами. 

Со всей ответственностью должен сказать; такое же настроение было в войсках, 
разумеется в первую голову у русских. Они стойко переносили все, чего нельзя 
сказать о выходцах из некоторых наших республик. Среди них было немало 
самострелов. Трусы уродовали себя, чтобы только как-то удрать с фронта. 

В те мрачные дни на фронтовиков на подступах к Москве произвело большое 
впечатление опубликование 20 октября на первой странице "Красной звезды"