решения срочно собравшегося Президиума ЦК КПСС по всей стране прошли послушные 
партийные активы. Они работали по принципу: ага, мы это знали! Жадно внимавшую 
коммунистическую элиту досыта накормили самыми различными сплетнями о том, кто, 
как теперь "оказалось" - ошибочно, почитался национальным героем. Подумать 
только, ужасались номенклатурные коммунисты, в наши ряды затесался отступник от 
норм партийной жизни! Формировался в 1957 году образ врага социалистической 
Аркадии по рецептам 1937 года. Что не должно удивлять - главный режиссер 
позорного спектакля, ставившегося за закрытыми дверями партийных активов, 
кровавый убийца тридцатых, хотя и постаревший лет на двадцать, но не утративший 
хищных повадок, - Н. С. Хрущев. 

В глубокой тайне от народа и высланного за моря Г. К. Жукова создавался жупел 
злодея, покусившегося на социалистическую девственность государства, 
приближавшегося в эти дни как раз к своему сорокалетию. Формула обвинения 
все-таки не вытанцовывалась. Тогда Хрущев с соратниками, в большинстве людьми 
малограмотными, ухватились за словечко "бонапартизм", звучавшее таинственно и в 
их глазах устрашающе. Эпитет поистерся от недавнего употребления против другого 
Маршала Советского Союза - Л. П. Берии. Этот преступный маршал заявил во время 
суда над ним в декабре 1953 года: "Особой скромностью я не отличался - это факт.
.. Что касается моих бонапартистских вывихов, то это неверно". Кто знал, что 
лепетал соратник Хрущева и других на закрытом судилище. Посему, надо думать, 
влепили Г. К. Жукову обвинение в "бонапартизме" по совокупности подозреваемых 
за ним деяний. 

В это время "бонапартист" вел рассудительные беседы с югославскими "товарищами",
 принимал и раздавал, в свою очередь, знаки внимания. Сходя на берег, Жуков 
распорядился, чтобы крейсер следовал в Сплит, откуда он намеревался отплыть в 
Албанию. На переходе командир корабля получил приказ из Москвы - вернуться в 
Севастополь. Крейсер ушел, оставив маршала на чужбине. Жуков окольным путем 
узнал, что в Кремле творится что-то неладное. Бросив дипломатию, он самолетом 
вернулся в Москву и прямо в свой кабинет министра обороны. Телефоны выключены, 
встретившиеся генеpалы шарахаются. Тут же вызов на Президиум ЦК под шквал 
вздорных обвинений. На следующий день - на стул обвиняемого на Пленум ЦК КПСС. 

Они там развернулись вовсю, загонщики, травившие крупного зверя. После гнусной 
затравки - доклада Суслова, косяком пошли военные: первым - начальник ГлавПУРа 
Желтов, за ним, теснясь и состязаясь в угодничестве, хрущевские маршалы Бирюзов,
 Еременко и другие. В одной упряжке с ними давний недоброжелатель Конев. На 
шабаше, во что с тридцатых годов превращался в таких случаях форум партии - 
Пленум ЦК, председательствовал Брежнев. В основном военные жаловались - министр 
обороны притеснял-де политорганы. Лицемерие выступавших било в глаза, ибо все 
они больше или меньше натерпелись от политработников за долгую службу в армии. 
Но что делать, долг коммуниста повелевал им говорить так, а не иначе. В 
противном случае - отставка. В 1957 году ее боялись не меньше, чем тюрьмы в 
1937 году. 

Все же они не оправдали полностью высоких надежд Хрущева, главного закоперщика 
травли министра обороны. "Он, - рассказывал Жуков, - пребывал в своем амплуа: 
постоянно бросал реплики. Он часто перебивал ораторов и каждый раз в своих 
репликах и комментариях старался породить недоброжелательное отношение ко мне 
или вызвать обиду на меня, убедить всех присутствующих в том, что я опасный 
бонапартист и стремлюсь к захвату власти. Но эту версию никто из военных не 
поддержал. Поэтому в своем пространном заключении Хрущев был вынужден смягчить 
акцент этого обвинения и его далеко идущий замысел потерпел провал". Надо 
думать, клеветники в маршальских и генеральских мундирах осознавали, что за 
обвинением Жукова в "заговоре" последовал бы суд и прочее, памятное им по 
расправам с "врагами народа" при сталинщине. 

Особые опасения среди них, по-видимому, вызывала реанимация Хрущевым термина 
"бонапартизм". Они, имевшие за плечами многолетнюю службу в Красной Армии, 
отлично помнили кровавые последствия применения этого ярлыка в отношении 
высшего комсостава. С первой половины двадцатых годов ОГПУ-НКВД, легендируя для 
русской эмиграции и западных спецслужб существование в СССР мнимых 
контрреволюционных организаций ("Трест" и других), передавала за кордон 
фальшивые данные о будто бы существующих в Красной Армии военачальниках с 
"бонапартистским" уклоном. К ним прежде всего относили М. Н. Тухачевского. По 
замыслу провокаторов ОГПУ-НКВД, противники Советской власти на Западе клюнут на 
приманку, свяжутся с этими "организациями", что даст возможность поставить под 
контроль их деятельность. Кое-какие успехи на первых порах были достигнуты, но 
очень скоро противники СССР в тайной войне докопались до истины, и операции 
пришел конец. 

Интриги ОГПУ-НКВД обернулись чудовищными последствиями. Комиссия Шверника, 
работавшая в 1961- 1964 годах, в справке Хрущеву 26 июня 1964 года о проверке 
обвинений Тухачевского и других в измене Родине, заговоре и т. д. спокойно, 
слишком спокойно констатировала: "Агентура ОГПУ-НКВД распространяла внутри 
страны и за рубежом слухи о якобы антисоветских бонапартистских настроениях 
Тухачевского, о группировавшихся вокруг него различных антисоветски настроенных 
элементах из числа бывших царских генералов и офицеров... Провокационные методы 
работы органов ОГПУ-НКВД приводили к тому, что распространяемые агентами