замечательного летчика были 
отмечены орденом Ленина. 
 В тот день майор Федосеев поднял в воздух почти все свои наличные силы: две 
пары истребителей. Командиром группы и ведущим первой пары был Степан Карнач, 
ведомым - Алексей Шмырев. Вторую вел я. После взлета Алексей Шмырев стал 
отставать. Передал, что не убирается правая нога шасси. Вскоре он возвратился 
на аэродром. В это время на нас навалилась шестерка "мессеров". Завязался 
упорный бой. Майор Федосеев по радиопереговорам сразу понял, что нам тяжело. 
Как только Шмырев приземлился, командир полка вскочил в кабину истребителя и 
пошел в воздух. Он был уверен, что с его опытом и мастерством можно вести бой 
даже на неисправной машине. 
 Нам он помог. Пара "мессершмиттов" бросилась в его сторону. Тогда Степан 
Карнач, которого мы прикрывали с Виктором Головко, меткой очередью свалил 
одного фашиста. Теперь ясно - нужно выручать командира, но сразу из боя выйти 
невозможно. Тут подбили и мой самолет. Очередь попала в мотор, перебила 
маслопроводы. Горячее масло заливало фонарь, прорывалось в кабину, обжигало 
лицо, руки. Мотор заклинило. Пришлось идти на вынужденную посадку. Посадил 
самолет на своей территории, но совсем рядом с передним краем. Бойцы из окопов 
криком предупредили, чтобы не выходил из кабины. Оказалось, что я - на минном 
поле и только чудом не подорвался. Вскоре подошли саперы и сделали проход, по 
которому вывели меня, а потом, под прикрытием темноты, вывезли самолет. 
 Но минное поле, возможность внезапного взрыва, обстрел вражеской артиллерии - 
это было не самым страшным. Трагическое произошло на моих глазах. На помощь 
фашистам подошли еще восемь Ме-109. И как ни старался Степан Карнач подтянуть 
карусель боя, в которой они крутились с Головко и Федосеевым, ближе к командиру,
 силы были слишком неравными. Не раз истребитель нашего командира уходил из-под 
удара противника, больше того, он сам старался атаковать и был близок к тому, 
чтобы настичь врага. Но вот несколько очередей "мессеров" прошили фюзеляж и 
плоскости его машины. Мотор задымил. Самолет терял управление. Однако, пока 
летчик был жив, он сражался. Сражался до последней возможности. 
 Много (раз у человека на войне бывают трудные минуты. И самым тяжелым мне 
кажется момент, когда ты ничем не можешь помочь товарищу в смертельной схватке. 
Бессильно сжатые кулаки, стиснутые зубы и одна мысль: "Прыгай! Прыгай!.." 
 Большие потери понес полк с начала войны. Но это была невосполнимая утрата. Не 
каждый командир в неразберихе первых военных дней, в трудный период отступления 
сумел организовать боевые действия полка так, как сделал это майор Федосеев. За 
личное мужество и отвагу, за умелое руководство полком Михаил Андреевич 
Федосеев посмертно был удостоен звания Героя Советского Союза. 
 Да, нам было трудно. Правда, в начале сорок второго года, уже на Керченском 
полуострове, в ВВС фронта и армейскую авиацию стали прибывать понемногу 
самолеты, да и летчики тоже. В основном это были совсем молодые ребята или 
вроде меня, Шмырева, Головко - пилоты с довоенным стажем летной работы, но не 
имеющие боевого опыта. Нас учили воевать такие умелые и храбрые командиры, как 
майор М. А. Федосеев, подполковник Я. Н. Кутихин, капитаны С. А. Карнач, Н. В. 
Смагин, комиссар полка батальонный комиссар В. А. Меркушев. В том, что меньше 
чем за четыре фронтовых месяца в тяжелых неравных боях сумел я сбить три 
вражеских самолета, прежде всего заслуга моих старших боевых товарищей. 
 Свой боевой счет я открыл в первый вылет со Степаном Карначом. Справедливости 
ради нужно, видимо, рассказать о первом своем боевом вылете через полчаса после 
прибытия в распоряжение командира эскадрильи. 
 Керченский и Таманский полуострова опоясаны ледяной кромкой. Дальше от берега 
сплошного льда хотя и нет, но волны - мрачные, свинцовые - с высоты кажутся 
застывшими. Держусь в строю за командиром. Первый вылет - оплошать нельзя. 
Посматриваю по сторонам. И вдруг... Со стороны Крыма - группа самолетов. 
Присмотрелся. Бомбардировщики. "Юнкерсы" - как на учебных плакатах. Ведущий не 
реагирует на появление противника. "Юнкерсы" все ближе. Идут тяжело. 
Нагрузились бомбами. И прикрытия нет. А капитан Карнач ведет четверку дальше. 
"Испугался, - думаю, - четыре боевых истребителя против восьмерки 
неповоротливых бомберов?!" Бросил я своего ведущего, группу и двинулся к 
бомбардировщикам... 
 Как вел бой, как стрелял - ни тогда, ни потом не сумел объяснить. Не помню 
даже, как домой пришел. Зато на всю жизнь запомнил разговор с комэском Карначом.
 Не выручило даже сообщение о сбитом мной "юнкерсе", пришедшее, оказывается тут 
же после возвращения. Оказывается, случайно, именно случайно мне удалось сбить 
самолет противника. Сам я ничего не видел. 
 Долго Степан Карнач вспоминал мне этот случай - и первый бой, который мог 
оказаться последним, и первую победу, которой могло не быть, и, главное, свои 
слова, сказанные перед вылетом: "От меня не отрываться". Он очень образно, не 
стесняясь в выражениях, объяснил мне, что мог и сам напасть на "юнкерсы", и 
насшибать их "себе на счет - им на страх". Но у него был приказ - разведка. По 
поводу моего бормотания об инициативе в бою вразумил: "Инициатива военного 
человека всегда, везде и во всем должна быть направлена на выполнение замысла, 
решения, приказа командира". Эти слова крепко запомнились. 
 С тех пор было немало боев, вылетов на разведку, на прикрытие бомбардировщиков,
 штурмовиков, где я ходил у капитана ведомым, пока сам не стал ведущим пары. И 
всегда был признателен командиру за урок... 
 В тот первомайский день противника мы не встретили и во втором вылете, хотя 
"провисели" над передним краем почти до полной выработки горючего. 
 Около двенадцати часов получен приказ на третий вылет - прикрытие группы 
пикирующих бомбардировщиков. Пе-2 должны были бомбить один из мостов. 
 Авиации противника опять не встретили. Не было даже зенитного огня. 
Становилось все более понятным одно