практически все суставы и кости скелета.
 А пот позвоночник... Во всяком случае пока нет управляемого, если хотите, 
научно обоснованного процесса лечения даже легких травм позвоночника. Хотя в 
практике имеются случаи если не полного, то вполне достаточного излечения. 
Человек начинает вставать, ходить, выполнять нетяжелую работу. Так что, дорогой 
друг, крепитесь, мужайтесь. Главное наберитесь терпения. Сейчас вас положат на 
жесткое ложе. Держитесь молодцом и верьте, верьте в то, что на ноги вы встанете,
 и обязательно встанете!.. Ну, а летать... тут уж не обессудьте. 
 Вера Павловна еще раз дружески похлопала меня по плечу маленькой крепкой 
ладошкой и вышла. Я проводил взглядом ее белоснежный халат. Вчера, когда меня 
привезли в госпиталь, в приемный покой из срочной операционной вышла хирург. 
Халат был в крови. Не глядя на меня, устало спросила сестру: "Тоже срочный?" 
Услышав, что нет, облегченно вздохнула, закурила и только тогда подошла к 
носилкам. Вспомнил ее извиняющийся усталый голос: "С ног падаю. Вторые сутки. 
Операция за операцией..." 
 Ни разу я не кричал от боли, а от этих слов хотелось закричать: "Вера 
Павловна! Мне не только на ноги встать! Мне летать, летать нужно!" 
 За дверью, в коридоре, застучали костыли, послышался смех. После кино 
возвращаются соседи по палате. Первым врывается, понятно, Степан... Да, Степан 
Карнач - командир мой и товарищ. Вчера, когда меня привезли и положили к нему в 
палату, Степан прямо-таки обалдел от радости и удивления. 
 Я-то знал, что Карнач в Краснодарском госпитале. Поэтому еще в приемном покое 
попросил место в его палате. К счастью, там оказалось свободное. 
 Для Степана же мое появление не только в палате, но, как он выразился, "на 
этом свете", было неожиданным. У самого Карнача осколок снаряда попал в ногу, 
раздробил щиколотку. 
 Недаром, видно, земля круглая, Как бы судьба ни разбрасывала людей рано или 
поздно они находят друг друга. Особенно много таких неожиданных встреч у 
летчиков. У нас всегда много однокашников: с одним учился когда-то в летной 
школе, с другим был на переучивании, с третьим коротал время в ожидании погоды 
на каком-нибудь заштатном аэродроме. В любом авиационном городке практически 
можно увидеть знакомого. Ну, а фронтовики нередко встречаются и так - в 
санбатах, санчастях, госпиталях. 
 В палате оказались еще два летчика из нашего полка - капитан Иван Базаров и 
старший лейтенант Павел Шупик. Пятым был Дмитрий Глинка, с которым мы в Свое 
время учились в Качинской летной школе, потом вместе служили в авиационном 
полку И. М. Дзусова. Короче говоря, коллектив достаточно сплоченный, чтобы 
сообща бороться с ранами, травмами, ожогами, полученными в боях... 
 Все пилоты, кроме меня, ходячие - с костылями, с палками, но ходячие. А я, 
основательно закованный в гипсовый панцирь, лежал на жестком щите из досок, 
покрытом простыней, без права изменять свое положение. У меня даже изъяли 
мягкую подушку и подложили другую, состоящую, по-моему, из одной наволочки. 
Такова воля Веры Павловны Авроровой. И хотя она предсказала уже мое "нелетное" 
будущее, хотелось верить в более благополучный исход, и я скрупулезно выполнял 
все предписания. 
 Ребята поначалу относились ко мне как к настоящему тяжелобольному: "Вася, тебе 
что-нибудь принести?.. Василий Михайлович, вот тут от обеда пирожки остались, 
пожуй... Шевчук, свежие газетки принес..." Не обходилось, конечно, без 
обязательных госпитальных шуток, связанных с суднами и "утками". 
 И благодарен я был за эту трогательную заботу. И расстраивала она меня: тяжело 
чувствовать себя беспомощным. Соседи-летчики быстро все поняли и старались 
делать вид, что я такой же раненый, как и они. Придет время, встану на ноги, 
получу документы - и в часть... 
 У них дело шло на поправку. Все чаще и чаще днем они уходили из палаты - 
размяться, побыть на воздухе. Вечерами, после отбоя, все больше разговоров о 
фронте, о воздушных боях, о самолетах. Спорили о преимуществе одних и 
недостатках других истребителей, о тактических приемах, о боевых порядках. 
 Жаль, не вел я тогда записей, да и запрещено это было фронтовикам. А такие 
вечерние, а подчас и ночные беседы (смотря, какой врач дежурил) могли бы 
составить неплохое пособие по тактике ведения воздушного боя. Во всяком случае, 
в них немало ценного боевого опыта. На фронте для тщательного разбора полетов, 
глубоко осмысленного анализа действий летчиков просто не хватало времени. 
Несколько вылетов в день изматывали людей. Командиры старались дать возможность 
пилотам хоть немного отдохнуть. Если и шел разговор о проведенном бое, то очень 
короткий, конкретный. Такой-то летчик действовал правильно, такой-то запоздал с 
разворотом, третий начал стрельбу с дальней дистанции а длинными очередями... 
Итог воздушного боя определяли результаты: сбили противника - хорошо, нет - 
плохо, потеряли своего - в полку траур. 
 А здесь, в хирургическом отделении госпиталя, мы вели разговор о своих боевых 
делах отвлеченно, абстрактно. Чаще и основательнее вспоминали теорию воздушного 
боя, стрельбы, тактики, обдуманно аргументировали свои заключения. Более 
глубокому, профессиональному разговору способствовало и то, что все пятеро - 
уже обстрелянные бойцы. 
 О Степане Карначе говорить не приходится - с первого дня войны в боевом полку. 

 Капитан Иван Базаров тоже имел личный счет сбитых самолетов, отличался большой 
смелостью и решительностью. 
 О Павле Шупике, его мастерстве можно сказать многое. Стоит вспомнить лишь один