К счастью, ждать не пришлось. Часов в десять утра прилетел генерал Белецкий, 
увидел меня, узнал, удивился: 
 - Ты здесь? 
 Я коротко - все-таки обидно, что командующий не нашел времени сообщить обо мне,
 - доложил, как добрался сюда. Он тут же приказал вызвать на связь 
подполковника Кутихина. 
 Через час на аэродром Семисотка сел самолет-спарка УТИ-4. И тут же над летным 
полем пронеслась четверка "мессеров". Повезло - неважными стрелками оказались 
фашистские летчики. 
 От капонира, куда самолет все-таки зарулил, примчался летчик нашего полка 
старший лейтенант Иван Ганенко, обнял меня: 
 - Ну, Василь, ну, молодец! Мы же тебя... Подожди трошки. Сейчас организую на 
самолете дырки залатать - и домой. Домой, брат! 
 Но генерал Белецкий, который, кстати, не обратил внимания на нарушение 
субординации, вылет на спарке запретил: 
 - Вашу спарку, как куропатку, подстрелят, а в "сопровождающие лица" выделить 
некого. Не стоит, товарищи, рисковать. Тебе, Шевчук, тем более. 
 Командующий секунду подумал и приказал отправить меня на наш аэродром 
автомашиной, а Ганенко срочно заняться самолетом. 
 - Немцы на левом фланге 44-й армии оборону прорвали, - озабоченно произнес 
генерал, - кто знает, что будет дальше. Мы пока держимся. Но нужно быть готовым 
ко всему. А главное - летать, летать и летать. 
 Мы не успели с Ганенко переброситься даже парой слов. Генерал торопил: 
 - Давайте, старший лейтенант, к самолету - и в готовность. За Шевчука не 
волнуйтесь, будет на месте. 
 Действительно, к двенадцати часам, после изнурительной тряски в кузове 
полуторки, я был среди своих. 
 Трудно сказать, кто больше радовался моему возвращению - я сам или ребята. 
Командир полка подполковник Кутихин - спокойный, выдержанный человек, не 
поддающийся, как он говаривал, минутным эмоциям, - обнял меня и расцеловал. И 
обнял-то так, что я невольно вскрикнул от боли. 
 Мой первый вопрос - о Степане Карначе. Наперебой летчики рассказали, что 
Степан сел на вынужденную, но рядом с аэродромом. Ранен в ногу, отправлен в 
Краснодар, в госпиталь. 
 - Шевчук, ты же у нас с довольствия снят и зачислен в списки пропавших без 
вести, - с досадой вспомнил начальник штаба полка майор Безбердый. Командир 
сегодня извещение родным подписал! - И он побежал в штабную землянку. 
 Оказалось, что Степан, ведя тяжелый бой с тремя самолетами (один он уже сбил), 
сумел рассмотреть, как вспыхнули два самолета - "мессер" и Як-1. Однако ни 
одного парашюта он не увидел. И это понятно, ведь судя по рассказу командира 
стрелкового полка, меня выбросило из самолета над самой землей. 
 Майор Безбердый с улыбкой протянул бумагу: 
 - Возьми на память. Теперь долго жить будешь. Только сейчас, читая этот 
трагический для моей жены документ, я понял счастье возвращения, представил, 
что было бы с Шурой, получи она извещение, гласившее, что "ваш муж, лейтенант 
Шевчук Василий Михайлович, пропал без вести после одного из воздушных боев". 
 Я не говорю о горечи утраты. В то время тысячи семей получали известия о 
гибели родных - и это невосполнимое горе. Но меня ужаснуло, что, погибни я, 
фамилия Шевчук навсегда осталась бы в списках пропавших без вести. Хотя 
извещение и давало надежду близким на возвращение без вести пропавшего, 
случалось такое редко. И человек считался ни живым, ни мертвым. 
 Вражеское наступление продолжалось. Возвратившиеся с задания летчики 
рассказывали, что немецко-фашистские войска продвинулись на южном побережье 
полуострова уже на тридцать километров. На нашем фланге идут ожесточенные бои. 
 Прилетевший Иван Ганенко сообщил, что немцы почти у самой Семисотки. 
Авиационный полк перебазировался на Таманский полуостров, куда-то под Анапу. 
 - Взлетали, на полосе снаряды рвались, - закончил он свой невеселый рассказ. 
 В этот вечер в землянке летчиков не было обычных разговоров о всякой всячине. 
Каждый думал об одном - о тяжелых боях, которые шли в нескольких десятках 
километров от нас. И только изредка, когда кому-нибудь становилось невмоготу от 
тяжелых мыслей, обменивались незначительными репликами. 
 - Говорят, что наш полк - в тыл, на переформирование, - без всякого выражения 
произнес вдруг Головко. 
 На эти слова среагировали все. Особенно горячился Ганенко: 
 - Не поеду! Убейте, не поеду. Тут каждый летчик, каждый самолет на счету, а 
они - в тыл. Комиссар, как считаешь? - обернулся Иван ко мне. 
 Что ответить ребятам? Я сам считал, что в тылу и мне делать нечего. Драться 
нужно. Ведь авиации так не хватает! 
 Но об этом я только подумал, вслух же сказал то, что должен был сказать: 
 - Прикажут - поедем в тыл. Это значит, что на наше место пришлют свежий полк, 
а может быть, и не один. А главное, не волнуйтесь. Я, например, не отвечаю за 
достоверность информации лейтенанта Головко. 
 И тут же вспомнил, каким виноватым Виктор Головко выглядел в первые минуты 
встречи. 
 - Командир, из-за меня все случилось, - опустив голову, тихо проговорил он, 
когда мы остались одни. - Нужно было мне до конца с вами... Я же спокойно до 
аэродрома долетел, ничего не случилось. Может, и бой провел бы... 
 Как мог, успокоил я его. Тем более что на его самолете действительно была 
повреждена система охлаждения. 
 Сморенные усталостью тяжелого дня, пилоты засыпали. А я, оказавшись в 
привычной обстановке, среди своих, заснуть не мог. И безмерно был счастлив, что 
попал