собенно любил сосновые боры с их светлым сухим воздухом, напоенным ароматом 
смолы. Отец в каждом дереве видел живое существо. Он учил меня выделять 
"больные" деревья, помогать им. Учил делать подсечку для добычи живицы так, 
чтобы не повредить дерево. Сам он много заботился о восстановлении вырубок. Не 
одну сотню маленьких беззащитных сосенок высадили мы с ним в ирпенском лесу и 
следили за их ростом. 
 Хорошо степное раздолье. Хороша по-своему суровая неприступность гор. А по мне 
нет ничего лучше леса с его таинственностью, неповторимостью каждого дерева, 
опушки, поляны... 
 Отец, безвременно овдовев, женился на Ульяне Андреевне, женщине доброй, чуткой,
 заменившей нам родную мать. У отца нас было пятеро, и у новой жены родилось 
четверо. Семья - без малого дюжина. Время было трудное - тридцатые годы. Лес 
выручал нас, кормил зимой и летом. По грибы и ягоды ходили целой артелью: Анна, 
Надежда, Григорий, Петр, а руководил и, главное, отвечал за всю эту босоногую 
гвардию я, как самый старший. Весело было видеть радостные мордашки, когда 
попадалась после голодной весны первая, краснеющая на солнечном припеке 
земляника или июльским утром - упругий с темно-коричневой шляпкой боровик в 
густом подлеске. О каждой находке оповещал громкий крик радости... 
 Всплывало в памяти и не совсем приятное воспоминание, связанное с лесом, - 
первая и, правда, последняя отцовская порка. 
 Как-то, было мне тогда лет семь-восемь, на стражу (так называли избу лесничего 
в лесу) приехал из села дел Павло и попросил у отца разрешения подрезать на 
дрова сухих сучьев. Отец строго следил за порубщиками леса, но хворост, сухие 
сучья сосен разрешал собирать беспрепятственно. Для леса такая чистка полезна. 
Я - к деду: 
 - Можно с вами, дедуля? 
 - Поедем, поедем, внучек, колы батька дозволит. 
 Отец разрешил, и я с великим удовольствием поехал с дедом. 
 Пока дед Павло собирал хворост, подрезал со стройных стволов сосен сухие 
нижние сучья, я, облюбовав интересное, с раздвоенной вершиной дерево, забрался 
на него. С земли мне показалось любопытным сесть на эту расщелину, как в 
кавалерийское седло. Но дерево оказалось коварным. Оба его ствола разошлись от 
дуновения ветра, и я оказался в жестких тисках. 
 Не без труда извлекали меня. Тело болело. Там, где стволы сжали меня, кожа 
покрылась синевой, ссадинами. Но отец, не посмотрев на мои "раны", снял 
перетягивающий косоворотку тонкий ремешок и довольно ощутимо начал охаживать 
меня - по спине и ниже. 
 Мать вступилась: 
 - За что ребенка бьешь? Он же не виноват! Откуда ему было знать, что так 
получится. 
 На что отец, продолжая святое дело воспитания, ответил: 
 - Пусть думает, прежде чем что-то сделать. А то получается - все виноваты, не 
он? Нет, сын, шалишь! Сначала всегда себя ругай за то, что случилось... 
 Тогда, конечно, мне было больно. А сейчас вспомнил это и невольно подумал, что 
слова отца перекликаются с размышлениями моего соседа-летчика о том самом - 
субъективном и объективном. 
 Что греха таить, за эти дни я не раз пытался оправдать свое поражение в 
воздушном бою. Да, поражение. Пусть я сбил одного стервятника, пусть 
благополучно отработали штурмовики. Но сбили и меня. Сбили, когда я еще мог 
сражаться: оставался и боезапас, и бензин, и самолет был исправен. Если бы я, 
ни секунды не мешкая, внимательно огляделся, изменил быстро режим полета, не 
попал бы, возможно, под очередь. Конечно, полным победителем из схватки с пятью 
"мессерами" я бы не вышел, но как знать: чем бы кончился бой для второго из 
этой пятерки?.. Во всяком случае, если действовать оперативно, умело 
маневрировать, можно было бы подойти к нашей территории. А немцы не большие 
любители воевать в гостях. И домой возвратился бы на самолете, которых так не 
хватает сейчас... 
 Опять переношусь мыслями в далекое детство. С первыми в жизни друзьями - Федей 
и Катей Коноваловыми, Петром Осадчуком бегаем в школу соседнего села, за 
несколько километров. Тот же лес. Но если раньше он был хорошо знакомым, 
приветливым, добрым, то сейчас открылся нам совсем другим. Ведь поздней осенью 
и зимой уходили из дома и возвращались затемно - каково было услышать вдруг 
жутковатый скрип старой сосны, тревожный крик филина, а то и страшный вой 
волчьей стаи откуда-то из глубины леса?! Хотя никто из нас не показывал виду, 
что трусит, невольно жались друг к другу, ускоряли шаг до бега и облегченно 
вздыхали, увидев за поворотом мерцающие огоньки села. 
 Зато весной, после половодья, когда зеленым дымком молодых листьев покрывались 
березы, ели и сосны расправляли уставшие от снега ветви, солнце провожало нас в 
школу и обратно - все вокруг становилось прекрасным и радостным. Не смолкали 
смех, шутки, веселые разговоры. 
 Но однажды из школы возвращались мы очень серьезными. Директор школы Василий 
Федорович Станкевич, любимый наш учитель, предложил семиклассникам подумать о 
выборе дальнейшего пути. Школа была семилетней, и каждому из выпускников 1934 
года предстояло избрать себе профессию. Василий Федорович, конечно, не 
навязывал нам свою волю, но слова о том, что стране с каждым годом нужно все 
больше и больше грамотных людей, что партия большевиков поставила задачу 
полностью ликвидировать неграмотность, а для этого необходима целая армия 
учителей, заставляли призадуматься. А пример самого директора школы, 
замечательного человека и педагога, поневоле вызывал желание быть похожими на 
него. Мы впервые откровенно и долго говорили об этом по дороге домой. В чем-то 
сомневались, в чем-то убеждали друг друга. 
 Перед тем как разойтись, остановились