- До свидания, девушки!

- До свидания!

Медсестра улыбнулась, и я увидел ее чудесные белые зубы. Еще раз посмотрел в 
лицо.

Вышел из помещения и отчетливо услышал отдаленную артиллерийскую канонаду. 
Ребята поджидали меня за воротами.

- Поехали, - бросил я на ходу, приближаясь к машине. Моя команда - солдаты и 
сержант, стоявшие на земле, - не шелохнулась. - Что случилось?

- Не слышите? За Пологами дорога на Куйбышево уже перерезана.

Если бы можно было ехать на восток, от Полог наш путь лежал на районный центр 
Куйбышево, далее на Розовку, а оттуда к Володарскому, где базировался мой полк. 

Эти названия больших населенных пунктов, которые я уже помнил наизусть, 
обозначали прямую, хотя и дальнюю дорогу к своим. Их звучание как бы сокращало 
расстояние, отделявшее меня от своего полка. И вдруг все рушилось.

Как бы подтверждая только что услышанное от солдат, возле нас останавливались 
все новые и новые машины.

И главное - они подъезжали к нам уже не с той стороны, откуда мы въехали в 
город, а с востока. Кто-то из прибывших принялся рассказывать, как немцы 
подожгли шедшие впереди него машины. Я вспомнил о Комлеве, он был где-то там.

Нас окружали грузовики, повозки. Дальше стоять на месте было нечего.

- Заводи!

Я помнил о наступлении наших войск у Мелитополя. Следовательно, надо 
продвигаться на юг, чтобы там с войсками отступать на восток. У меня была карта,
 
по ней нетрудно было определить, куда устремились немецкие дивизии и танки, 
если 
они уже обошли Пологи с востока.

К морю! - вот куда.

Чем скорее, рассудил я, проскочим к городу Осипенко, тем больше надежды на то, 
что пробьемся в Володарское.

Володарское... Оно теперь казалось мне недосягаемо далеким.

В Пологах наш ЗИС до предела загрузили попутчики. В те дни все живое неудержимо 

тянулось на восток, и, если этот поток встречал преграду, он немедленно 
отыскивал другое русло, и вся его стихийная сила устремлялась туда. В кузове 
нашей машины сидели раненые, бойцы, отбившиеся от своих частей, не дошедшие до 
фронта резервники. По одному их внешнему виду можно было определить, что этим 
людям уже досталось от войны немало, что у них было одно-единственное желание-
пробиться к своим, отдохнуть, помыться, сбросить грязное белье, поесть вволю и 
снова идти в бой, хоть к черту в пекло! Такое желание, такая воля человека, 
потерявшего связь с родной частью, мне была теперь очень понятной. В первый же 
день мытарств по фронтовым дорогам я убедился, что стремление пробиться на 
восток и где-то там влиться в свои или новые части было тоже проявлением 
высокого человеческого духа. Обстоятельства нередко требовали от людей 
настоящего подвига. Они не имели ничего общего с паникерами, трусами, с теми, 
кто в подобной обстановке бросал винтовку в кусты, спешил облачиться в 
гражданскую одежду, заботясь только о собственном спасении.

К Верхнему Токмаку мы подъехали к вечеру и вынуждены были остановиться на самой 

окраине. Здесь только что побывали вражеские бомбардировщики. Горели хаты, на 
улице лежали разбитые повозки, лошади. Воронки от больших и малых бомб, 
казалось, еще дымились. Экипаж нашей машины и наши попутчики бросились 
подбирать 
разбросанное взрывом оружие. Я прихватил несколько гранат и полуавтомат, 
нацепил 
все это на себя, солдаты затащили в кузов ручной пулемет. На одной из брошенных 

сломанных повозок сержант-шофер обнаружил бутыль спирта и тоже под всеобщий гул 

одобрения водворил на машину.

В центре села стояло много военных грузовиков, тягачей, орудий. Я протиснулся 
сквозь беспорядочно забитую транспортом площадь к группе высших командиров,