|
в
действующих частях ввели еще до опубликования постановления), стало ясно: мы
будем находиться неподалеку от линии фронта, где все может случиться.
Прилетев всей эскадрильей, мы увидели, что комендатура отлично справилась со
своей задачей. Техники быстро разместили самолеты на стоянках и сразу же
замаскировали их ветками.
Мы с Барышевым обошли аэродром. У землянки, где уже стоял телефон, у щелей, у
ямы, именуемой складом боеприпасов и ГСМ, - всюду лежали кучки свежей земли.
Все
было в порядке, кроме главного: взлетно-посадочная полоса оказалась очень
короткой. Чуть "промажешь", то есть не приземлишься у самого посадочного знака,
и самолет может выкатиться за пределы аэродрома. Меня это обеспокоило.
Целые годы, зимой и летом, при любой погоде, нас учили выходить на "Т" с
убранным газом и сажать машину точно у знака, в пределах нескольких метров.
Подтягивание на моторе считалось грубым нарушением наставления. Даже высший
пилотаж и стрельба - самое главное для истребителя - отступали на задний план
перед этим элементом полета. И все-таки не всем летчикам удавалось посадить
машину без "промаза". Лично я недолюбливал эти бесконечные тренировки в посадке.
Они притупляли чувство ответственности за выполнение других элементов техники
пилотирования.
И я сразу же решил поговорить с летчиками о посадке. В начале войны мне уже
случалось несколько раз исправлять расчет подтягиванием на моторе, получалось
неплохо. Здесь я тоже садился сегодня с газом. Надо было поделиться опытом.
Когда мы с Барышевым подошли к землянке, где размещался командный пункт,
летчики
о чем-то оживленно спорили.
- Что ты все "если бы да если бы", - говорил Лукашевич Дьяченко. - Если бы
западные политики думали о народе, а не о денежных мешках, они давно бы
остановили Гитлера. Мюнхен помнишь?!
- Я помню приезд Риббентропа в Москву и его сволочную улыбку на снимках! - зло
отвечал Дьяченко. - Договор с нами им был нужен как ширма. Прикрываясь им, они
подтягивали свои войска к нашим границам, нахально летали над нами. А мы...
строго
соблюдали все пункты договора!..
Летчики настолько увлеклись спором, что не заметили, как мы к ним подошли. Я с
тревогой посмотрел на дежурное звено: не дискутируют ли и там? Нет, все летчики
сидели в кабинах самолетов.
Барышев с ходу включился в разговор:
- Наше правительство действовало правильно, и не тебе обсуждать такие вопросы.
- Именно мне, - не отступал Дьяченко. - Мне, тебе и миллионам таких, как мы.
Немцы уже под Минском и в Прибалтике. Да и над нами нависают с севера. Вот тебе
и улыбка Риббентропа! Мы своей девяткой хотим прикрыть все наше небо. "На земле,
в небесах и на море!.."
Комиссар шагнул к Дьяченко, пристально посмотрел на него и строго спросил:
- Ты почему такие настроения распространяешь? Кто тебе дал право?
Казалось, Барышев вместо словесных доводов пустит сейчас в ход кулаки. Видно
было, что у него нет ни ОПЫТА политической работы, ни веских аргументов, чтобы
осадить Дьяченко и направить разговор в другое русло. Именно в те дни, когда
уже
обозначились успехи немцев и наши неудачи в боях, люди стали всерьез
задумываться, почему же так случилось. Тяжесть отступления каждый чувствовал не
только плечами, но и сердцем, сознанием.
Конечно, такой разговор перед боевым вылетом был явно неуместным. Но и трудно
было запретить человеку высказать все, что накопилось у него на душе. Зачем
принуждать его жить наедине со своими сомнениями?
Я встал между летчиком и молодым комиссаром, чтобы успокоить их.
- Ты паникер! - кричал Барышев.
|
|