- Нет его, - ответил он грустным голосом, - нелепо погиб.

- А что с ним случилось?

- Подбили его в бою. Самолет загорелся. Карманов выпрыгнул, а парашют не 
раскрылся. Тросик перебило осколком.

- Тяжелый случай! Жалко, хороший летчик был.

- Да, был, - тихо отозвался лейтенант. И, помолчав, твердо добавил: - Ничего, 
мы 
расплатимся за него. Не на тех напали. Это им не прогулка по Европе.

Простившись с лейтенантом, я улетел на новеньком МИГе домой.

Летим на штурмовку вражеских войск. Немцы переправляются на наш берег, нужно их 

немедленно уничтожить.

Группу ведет Атрашкевич. Хотя это первый вылет всей эскадрильей, летчики 
держатся в строю отлично, чувствуется боевой подъем.

Работа предстоит большая. И все для этого есть: полная бомбовая нагрузка, 
полный 
комплект боеприпасов на каждом самолете.

Дорога перед переправой запружена вражескими войсками: автомашинами с пехотой, 
артиллерией, танками. При подходе к заданному району нас встречают мощным огнем 

зенитчики противника. Небо густо усевают разрывы снарядов.

Но высоту менять некогда. Переводим самолеты в пике и обрушиваем бомбы на 
немецкую колонну, затем заходим для обстрела врага из пулеметов. Дорога тонет в 

дыму и огне. За одним из наших самолетов потянулась полоса дыма, появилось 
пламя. Огненный хвост становится все длиннее. Все! Сейчас взорвется. Кто в 
кабине пылающей машины? Прекратив обстрел противника, стараемся разглядеть 
номер 
самолета. Неужели Атрашкевич? Так и есть. Сбит наш комэск...

Что он будет делать? В его распоряжении считанные секунды. Вся жизнь командира 
втиснута сейчас в этот мизерный отрезок времени. Может, он выбросится с 
парашютом? Нет, не успеет. Слишком мала высота. Да и кабина уже охвачена 
пламенем.

О чем думал Атрашкевич в те зловещие мгновения - об этом никто и никогда не 
узнает. А может, его убило в момент выхода из атаки! Нет, видимо, он был все-
таки жив. Ведь машина вышла из пикирования и несколько секунд летела по прямой. 

Значит, она управлялась. Скорее всего Аташкевич сознательно направил свой 
горящий самолет в гущу вражеских автомашин.

Мы с яростью набросились на зенитки. Мы мстили изо всех сил за смерть командира 

и друга. Потом я собрал группу, и мы еще раз пролетели над местом гибели 
комэска, чтобы покачиванием крыльев воздать ему последние почести.

Когда возвратились на аэродром, я зарулил самолет на стоянку, вылез из кабины и 

бросил на крыло снятый парашют. Стоял и ждал, кто подбежит ко мне. Кому первому 

придется сообщить о тяжелой утрате? В чьих глазах увижу отражение своей 
душевной 
боли?

Вот кто-то показался невдалеке. Но он не бежал. Он шел медленно, так, словно к 
ногам у него были привязаны свинцовые гири.

Это был техник Федора Васильевича Атрашкевича. Видно, сердце подсказало ему, 
что 
случилось неладное, непоправимое.

Я хорошо понимал его состояние в эту минуту. Я сам был авиатехником и сотни раз 

снаряжал в воздух самолет своего командира и товарища, который во всем доверял 
моим глазам, рукам и знаниям.

Какие это замечательные люди - техники! Они оставляют аэродром последними, а 
приходят сюда всегда первыми, еще до рассвета. Загрубевшими и черными от масла