Наши! Обстрелял своего.

Навис над группой и не могу сообразить, как поступить дальше. Атакованный мной 
бомбардировщик начал отставать. Несколько секунд лечу над ним, словно 
привязанный. Всеми чувствами и мыслями я там, с экипажем, который решает сейчас,
 
что делать.

Плотной группой подходят другие наши истребители. Вот ведущий уже начал строить 

маневр для атаки бомбардировщиков с другого фланга. Я в отчаянии - всех 
посбивают! Не раздумывая, бросаюсь наперерез атакующему истребителю, качаю 
крыльями. Чуть не столкнувшись со мной, он отваливает. Но в атаку идут другие. 
Приходится мотаться от одного к другому и давать предупредительные очереди из 
пулеметов. И все-таки некоторые успевают стрельнуть. К счастью, они бьют мимо.

Подбитый мной бомбардировщик сел в поле на "живот", а остальные благополучно 
дошли до григориопольского аэродрома. Там к ним присоединились еще две большие 
группы бомбовозов, и они в сопровождении истребителей взяли курс на запад.

Попугав друзей, мои однополчане пошли домой. У меня духу не хватило сразу 
возвратиться на аэродром. Что скажет Виктор Петрович? Как расценят мою ошибку 
летчики? Нужно было сначала искупить свою вину, и я решил следовать за 
бомбардировщиками.

Потом подумал: а почему бы мне не прийти в район цели раньше их и не 
блокировать 
аэродром? Конечно же, они летят на Роман. Если я хотя на несколько минут 
задержу 
взлет вражеских истребителей, то наши бомбардировщики смогут нанести удар с 
наибольшей эффективностью...

И вот я снова над Романом. Открывают огонь вражеские зенитки, к самолету 
тянутся 
огненные трассы. Маневрируя по высоте и направлению, я смотрю, не взлетают ли 
"мессершмитты". Заметив, что на старт выруливают два истребителя, я иду в атаку.
 
"Мессеры" замирают на месте. Они ждут, пока я пролечу над ними и окажусь 
впереди. Успеваю дать несколько очередей, но все они, очевидно, проходят мимо 
цели. Ни один из "мессершмиттов" не загорелся.

Проходят минуты, а наших бомбардировщиков нет. Я ношусь среди трасс, думая о 
наших самолетах, а они не появляются. Неужели бомбят переправы?

Я ухожу к Пруту. Да, наша группа, кажется, сбросила бомбы на скопление 
вражеских 
войск на правом берегу. Так и есть: впереди встает высокая стена черного дыма.

Догнал свою группу, узнаю наши самолеты. На душе стало легче оттого, что увидел 

своих, что, может быть, мое пребывание над Романом помогло нашим спокойно 
отбомбиться.

Бомбардировщики разделились. Восемь из них отвернули влево, по направлению к 
моему аэродрому. Я иду в стороне от них, снова и снова пересчитываю их. Восемь. 

Да, это та девятка. Один где-то на земле. Что с ним?.. Об этом я узнаю лишь 
через несколько лет, собственно, уже после войны, когда мне встретится летчик-
бомбардировщик и расскажет о первом вылете своей эскадрильи, о нашем 
истребителе, напавшем на него...

Восемь бомбардировщиков и я один, в стороне от них, летели в свете солнца, 
которое опускалось за горизонт.

Горючего оставалось уже немного, а садиться так не хотелось. Стыдно предстать 
перед летчиками, перед командиром. С каким порывом я вылетал в бой и с какой 
грустью иду на посадку.

Нагоняй за провинность был смягчен сложной фронтовой обстановкой. В другое 
время 
на скольких бы собраниях разбирались подробности этого неприятного события! Но 
суровая действительность подсказывала, что не к чему наказывать 
непосредственных 
виновников нелепого случая, если все объяснялось более серьезными причинами.

Вечером, собравшись неподалеку от стоянки самолетов, мы почтили молчанием 
память 
летчика Овчинникова и техника Комаева, погибших в первый день войны, а затем 
поговорили о наших неудачах, о том, что нам мешает успешно воевать.