явно недоволен невниманием к нему некоторых летчиков.

За ним встали все. Я посмотрел на свой стол - Дьяченко и Довбни там уже не было.
 
Выйдя из палатки, Карманов повернул направо, а я пошел вместе с седым 
лейтенантом. Оказалось, что нам по пути.

Шли молча. Ночь стояла темная, холодноватая, сырой, свежий ветер пронизывал по-
осеннему.

- Летчик чудесный, но любит поболтать, - тихо сказал лейтенант. - Ремни - 
аппендикс... Как это несерьезно! Наслушавшись такого, кто-нибудь возьмет да и 
отрежет их.

- Этот разговор ходит по всем полкам, - заметил я. - В моем звене один так и 
сказал: "Отрежу и выброшу этот аппендикс".

- Точно?

- Не выдумываю. "А тебе-то, - говорю, - зачем их отрезать? Ты же такой щуплый, 
что при надобности сам выскользнешь из ремней".

- Не разрешил?

- Нет, конечно.

- Правильно! Не всяким советам нужно следовать. Наслушаешься иных наставников и 

сам соображать перестанешь. А в трудную минуту надо прежде всего к голосу 
собственного разума прислушиваться...

Шелестели листья деревьев. Где-то вдали, на том берегу Днестра, на бессарабской 

стороне, мерцали огоньки. Я остановился, ожидая, что седой лейтенант расскажет 
что-либо о себе. И не ошибся.

- Перед финской кампанией, - снова заговорил он, - я очень внимательно слушал 
лекции и беседы о войне, о поведении людей на фронте. А вскоре сам оказался в 
боевой обстановке. Стал летать на задания - один раз, другой. Вел воздушные бои,
 
штурмовал укрепления белофиннов. Пока сопутствовал успех, все мне казалось 
понятным и ясным.

Но вот однажды стряслась беда. Самолет подбили зенитчики, и я стал отставать от 

строя. Теперь можно было советоваться только с самим собой. Я не запомнил ни 
одного ориентира на маршруте. Тяну домой и не знаю, где нахожусь: над своей или 

чужой территорией. А самолет еле-еле тянет, вот-вот плюхнется. Заметив ровное 
белое поле, повел машину на посадку. Приземлился удачно. Вылез на крыло и 
озираюсь вокруг.

Вскоре послышалась стрельба, а затем невдалеке показалась группа людей в белых 
маскхалатах. Они бежали на лыжах ко мне. Я решил, что это финны. И сразу 
вспомнил, как нас учили поступать в таких случаях: в плен не сдаваться, 
обязательно поджечь самолет.

Лыжники в белых халатах были уже рядом, и я успел только выхватить пистолет. 
Приложил его к виску и нажал на спусковой крючок, но выстрела не последовало. 
Правда, и щелчок мне показался взрывом. Перезарядив пистолет, я еще раз поднес 
его к виску. Затвор снова щелкнул вхолостую. И так все патроны обоймы оказались 

у меня под ногами, а я стоял живой. Потеряв власть над собой, убив себя 
морально, я упал лицом в снег и зарыдал.

Чьи-то руки меня подняли на ноги. Лыжники оказались нашими. Ведь я приземлился 
на своей земле. Чудовищная история, не правда ли? Из нее не один вывод можно 
сделать...

В тот вечер я долго не мог уснуть, переворачивая отсыревшую от дождя подушку. 
Из 
головы не выходил рассказ седого лейтенанта.

...В субботу нам тоже летать не разрешили.

- В понедельник небо станет совсем ясным, тогда и выпустим вас, - сказал 
начальник штаба.

- Взвоем от безделья, товарищ майор, - взмолился Дьяченко. - Хотя бы в 
Григориополь подбросили, чтоб отдохнуть от палатки.