Павлов вёл себя довольно нагло, прочтите, 
скажем, такой эпизод:
  « Ульрих. Несколько часов тому назад  (суд шёл ночью – Ю.М.) вы говорили 
совершенно другое и в частности о своей вражеской деятельности.
  Павлов. Антисоветской деятельностью я никогда не занимался. Показания об 
антисоветском военном заговоре я дал, будучи в невменяемом состоянии». (Днём 
был невменяемый, ночью стал вменяемый?)
 И от всех остальных предъявленных ему на суде собственных показаний в измене 
Павлов также нагло отбрехался:
   Павлов … Я хотел скорее предстать перед судом и ему доложить о 
действительных поражениях армии.  (Каков нахал! Это что – суду докладывают?) 
Потому я писал по злобе и называл себя тем, кем я никогда не был.
  Ульрих. Свои показания от 11 июля 1941 г. вы подтверждаете?
  Павлов. Нет, это тоже вынужденные показания.»
 (Заметим, что Павлову терять было особо нечего. Не только за измену по ст.58 
УК РСФСР «Контрреволюционные преступления», но и по указанным выше статьям при 
таких последствиях ему грозила только смертная казнь. И он мог бы заявить, что 
показания с него взяли под пытками и потребовать врача для освидетельствования 
– ведь от последнего признания на допросе прошло всего несколько часов. Но 
мотивировать свои признания пытками ему и в голову не пришло. Причины отказа от 
сделанного на следствии признания называл какие угодно, но до пыток не 
додумался. Почему? Ответ один – их не было).
 Суду ничего делать не оставалось, как оправдать Павлова в измене по 58 ст. и 
осудить только по оставшимся статьям 193-17 и 193-20 за преступную халатность и 
сдачу вверенных сил.
 Но Павлов знал, что где-то в это время даёт показания арестованный Мерецков. 
Поэтому отказываться от того, что Мерецков мог подтвердить, он боялся, боялся 
отказываться и от того, что можно было подтвердить документами – всё же у него 
была надежда на помилование Верховным Советом. И подтверждённые им в суде 
показания интересны:
 « Ульрих. На лд 86 тех же показаний от 21 июля 1941 г. вы говорите: 
«Поддерживая всё время с Мерецковым постоянную связь, последний в неоднократных 
беседах со мной систематически высказывал свои пораженческие настроения, 
указывая неизбежность поражения Красной Армии в предстоящей войне с немцами. С 
момента начала военных действий Германии на Западе Мерецков говорил, что сейчас 
немцам не до нас, но в случае нападения их на Советский Союз и победы 
германской армии хуже нам от этого не будет». Такой разговор у вас с Мерецковым 
был?
  Павлов. Да, такой разговор происходил у меня с ним в январе месяце 1940 г. в 
Райволе.
  Ульрих. Кому это «нам хуже не будет»?
  Павлов. Я понял его, что мне и ему.
  Ульрих. Вы соглашались с ним?
  Павлов. Я не возражал ему, так как этот разговор происходил во время выпивки. 
В этом я виноват.
  Ульрих. Об этом вы докладывали кому-либо?
  Павлов. Нет, и в этом я также виноват.
  Ульрих. Мерецков вам говорил о том, что Штерн являлся участником заговора?
  Павлов. Нет, не говорил. На предварительном следствии я назвал Штерна 
участником заговора только лишь потому, что он во время гвадалахарского 
сражения отдал преступное приказание об отходе частей из Гвадалахары. На 
основании этого я сделал вывод, что он участник заговора.
  Ульрих. На предварительном следствии (лд 88, том 1) вы дали такие показания: 
«Для того чтобы обмануть партию и правительство, мне известно точно, что 
генеральным штабом план заказов на военное время по танкам, автомобилям и 
тракторам был завышен раз в 10. Генеральный штаб обосновывал это завышение 
наличием мощностей, в то время как фактические мощности, которые могла бы дать 
промышленность, были значительно ниже … Этим планом Мерецков имел намерение на 
военное время запутать все расчёты по поставкам в армию танков, тракторов и 
автомобилей». Эти показания вы подтверждаете?
  Павлов. В основном да. Такой план был. В нём была написана такая чушь. На 
основании этого я и пришёл к выводу, что план заказов на военное время был 
составлен с целью обмана партии и правительства».
 Поясню, что делал Мерецков только на примере автомобилей. В мирное время у 
РККА не было транспорта для перевозки боеприпасов, снаряжения, солдат 
мотодивизий, раненных. Этот транспорт (лошади и автомобили) в мирное время 
работали в промышленности и колхозах и передавался в армию с началом войны и 
мобилизации.
 Лошади для армии должны быть крупными, а такие лошади не выгодны крестьянам – 
много едят. Поэтому лошадей для РККА колхозы содержали столько сколько 
предписал им в мобилизационном плане Мерецков. А тот их сократил тем, что подло 
увеличил в 10 раз количество якобы мобилизуемых автомобилей и тех, что сойдут с 
конвейеров заводов. И в результате при объявлении войны и мобилизации 
оказывалось, что и автомобилей нет, потому, что их просто нет, и лошадей, 
повозок и конской сбруи тоже нет, потому, что Генштаб не заказал их подготовить.

 Вот и начали мы войну с пешими мехкорпусами, с полными складами боеприпасов, 
но без снарядов на батареях. Вот и вынуждены были при отступлении оставлять 
немцам и эти склады, и раненных.
 А Павлов, который до командования Западным ОВО был начальником 
автобронетанковых войск РККА, об этом знал, но молчал.
 Как вам нравятся эти невинные жертвы сталинизма? Как вам нравятся их милые 
разговоры о том, что если фашисты победят, то генералам Мерецкову и Павлову от 
этого хуже не будет? А как вам нравятся мобилизационные планы, изготовленные 
Мерецковым? А ведь Мерецков был прощён …
 Но вернёмся к Совещанию, на котором Д. Г. Павлов с