тот случай, если бы несговорчивый хлоп вздумал упираться и если бы 
какими-нибудь (впрочем, весьма трудными) судьбами удалось ему прибегнуть к 
помощи властей или постороннего люда. Последние случаи весьма редки, но 
прозорливый еврейчик всегда уж ради собственного спокойствия постарается 
оградить и обезопасить себя и свое дело со всех возможных сторон… Пока одни 
меряют, пересыпают да отсыпают, другие стараются разными приятными разговорами 
и расспросами отвлечь внимание хлопа от совершаемого дела, и этот маневр всегда 
почти удается им как нельзя лучше. Зерно умышленно просыпается из меры на землю 
и спешно подметается метлами в какой-нибудь укромный уголок, ибо просыпка этого 
рода в общий счет не идет, хотя, в конце концов, и составит собою несколько 
лишних гарнцев, дающих возможность к лишнему гешефту. 
  …Но вот перемерка да пересыпка окончена, оброк спешно убран в еврейские 
амбары, и хлоп, ощущая ничтожность насильно всунутого ему задатка, начинает 
требовать окончательного расчета; но евреи с крайним удивлением ответствуют, 
что деньги-де уже получены им сполна, что никаких более расчетов нет и что надо,
 дескать, Бога не бояться, требуя с них вторично уже полученную плату. При этом 
для окончательного ублагодушенья хлопа ему иногда подносится еще один келих 
водки; а буде хлоп упирается – то расправа с ним коротка: ворота настежь, 
оглобли поворочены и – в шею! Озадаченный, раздосадованный, разочарованный и 
огорченный хлоп посмотрит жалостно на доставшиеся ему скудные гроши, перекинет 
их раздумчиво с ладони на ладонь, почешет за спиною и, сообразив, что на такую 
ничтожную сумму не приобретешь ничего путного для своего хозяйства, махнет 
рукой и повернет до корчмы, где и спустит до конца всю свою злосчастную 
выручку»  [265].
 Крестовский попрекает королевскую власть суверенной Польши, которая впустила в 
страну евреев:
  «В равной же мере правительственная власть покровительствовала и евреям, 
которые после германских гонений, обретя здесь в некотором роде новую Палестину,
 переселялись в нее целыми тучами и, наконец, как саранча, покрыли собою весь 
громадный край. С захватом всей торговли и промышленности в еврейские руки 
рынки весьма скоро потеряли то благотворное значение для общества, какое они 
всегда имеют в государствах, органически и правильно развивающих из себя свои 
экономические силы и не подверженных таким паразитным, чужеродным наростам, 
каким в старой Польше было еврейство. Базарные площади облепились со всех 
сторон гостеприимными шинками, куда евреи всячески заманивали крестьян, 
приезжавших на торг, и где слабодушный хлоп нередко пропивал последнюю копейку, 
как и ныне пропивает ее. Базары сделались благодаря шинкам да корчмам притонами 
разгула, пьянства и нравственного растления. Благосостояние крестьян чахло, 
гибло и пришло, наконец, к тому, что в настоящее время, когда крестьянин стал 
свободным землевладельцем, земля его, принадлежащая ему de jure, на самом-то 
деле принадлежит корчмарю-еврею, ибо нет почти такого крестьянина, который не 
состоял бы в неоплатном и вечном долгу этому корчмарю своей деревни. Евреи 
веками высасывали крестьянские пот и кровь, веками обогащались за счет 
хлопского труда и хозяйства. Такой порядок вещей давно уже породил в высшей 
степени напряжение, ненормальное состояние, продолжающееся и по сей день и 
отразившееся инерцией и вредом на все классы производителей. Довольно будет, 
если мы для более наглядного примера скажем, что в 1817 г. на 655 ярмарочных и 
торговых мест одной лишь Гродненской губернии было 14000 шинков и корчм, 
содержимых исключительно евреями, стало быть, более чем по 12 на каждое место! 
Четырнадцать тысяч кабаков в области, которая имеет всего лишь около 6000 
разного рода поселений – местечек, деревень, усадеб, фольварков и т. п.!»  
[266]
 А теперь, используя очерк Крестовского, рассмотрим, чем заканчивается для 
русских и польских мастеровых подобная скупка евреями сельхозпродуктов у 
русских и польских крестьян. Крестовский об этом пишет, рисуя жизнь базара:
  «Но более всего, по всевозможным направлениям, во все концы и во все стороны 
снуют и шныряют жиды, жиденята, и все куда-то и зачем-то торопятся, все 
хлопочут, ругаются, галдят и вообще высказывают самую юркую, лихорадочную 
деятельность. Они стараются теперь перекупить все то, чего не удалось им 
захватить в свои руки с бою на аванпостах. Но главные усилия братий израилевых 
направлены на дрова, на хлеб зерновой, на сено, т. е. на такие все предметы, на 
которые, в случае большого захвата оных в еврейские руки, можно будет тотчас же 
повысить цену по собственному своему произволу»  [267].
 То, что Могилев и другие города на 94% состояли из евреев, означает, что всю 
торговлю они монопольно взяли в руки, ведь город – это место обмена товарами 
между промышленностью и сельским хозяйством. Следовательно, они по монопольно 
низким ценам скупали сельхозпродукты и промышленные товары и по монопольно 
высоким – продавали их. Заодно они скупали и местное царское начальство, 
которое должно было бы прекратить этот еврейский произвол. Надо ли удивляться, 
что, когда численность еврейского населения превысила 5 млн, человек (в 1897 г.
 – 5 215 800 человек), трудящийся люд Польши, Литвы, Белоруссии и Украины уже 
не способен был прокормить, кроме своих помещиков и царя, еще и такую прорву 
паразитов. Были и погромы.

 О погромах

 Когда наши «пейсатели» начинают повествовать о еврейских погромах, 
представляется: пузатые, бородатые черносотенные антисемиты, напившиеся водки, 
от нечего делать берут топоры и идут убивать тихих, робких, безобидных, в общем,
 «белых и пушистых» евреев. Однако уже при первых подробностях погромов