Лоза Д.Ф.

Танкист на «иномарке». Победили Германию, разбили Японию


Аннотация: Герой Советского Союза Дмитрий Федорович Лоза в составе 46-й 
гвардейской танковой бригады 9-го гвардейского танкового корпуса прошел тысячи 
километров но дорогам войны. Начав воевать летом 1943 года под Смоленском на 
танках «Матильда», уже осенью он пересел на танк «Шерман» и на нем дошел до 
Вены. Четыре танка, на которых он воевал, сгорели, и два были серьезно 
повреждены, но он остался жив и участвовал со своим корпусом в войне против 
Японии, где прошел через пески Гоби, горы Хингана и равнины Маньчжурии.
  В этой книге читатель найдет талантливые описания боевых эпизодов, быта 
танкистов-«иномарочников», преимуществ и недостатков американских танков и 
многое другое.


---------------------------------------------


 Лоза Дмитрий Федорович
 Танкист на «иномарке». Победили Германию, разбили Японию



 Oт автора


 В годы войны союзники по антигитлеровской коалиции поставляли в Советский Союз 
по ленд-лизу различную боевую и транспортную технику. Я один из тех, кому 
судьба предначертала стать танкистом-«иномарочником» – воевать почти два года 
против немцев, а затем и японцев сначала на английских «Матильдах», а затем на 
американских танках «Шерман» М4А2, который экипажами был ласково назван «Эмча» 
(по двум первым знакам буквенно-цифрового обозначения). Именно этими танками, 
начиная с конца 1943 года, укомплектовывались бригады 5-го (с октября сорок 
четвертого года – 9-го гвардейского) механизированного корпуса, который 
участвовал в Корсунь-Шевченковской, Яссо-Кишиневской, Будапештской, Венской и 
Пражской наступательных операциях, а в августе – сентябре сорок пятого года в 
составе войск Забайкальского фронта корпус громил Квантунскую армию на 
китайской земле.




 Часть первая.
 На Западе



 Расплата через годы

 Начну я свой рассказ с послевоенной зимы сорок седьмого года. Шел второй 
холодный период моей службы на 74-м разъезде Забайкальской железной дороги. Я 
уже подал рапорт на поступление в Военную академию имени М.В. Фрунзе и ждал 
вызова на вступительные экзамены.
 В один из февральских дней неожиданно раздался телефонный звонок начальника 
службы «Смерш» нашей 46-й танковой бригады гвардии капитана Ивана Решняка, 
бывшего, как и я, ветераном части, воевавшим на Западе и Дальнем Востоке. Надо 
отметить, что этот карающий орган возглавлял замечательный человек, отзывчивый 
товарищ, с которым можно было решить любой вопрос. Его по-настоящему уважали, а 
не боялись танкисты всех рангов.
 – Дмитрий, зайди, пожалуйста, ко мне!
 Иду и думаю: «Зачем я ему понадобился? Может, что-то связано с рапортом на 
учебу?..»
 Встретил меня с улыбкой, крепко пожал руку и сразу перешел к делу:
 – Ты, Дмитрий, помнишь, у тебя в сорок третьем году в роте был командиром 
танкового взвода старший лейтенант Сергей Орлов?
 Его вопрос меня очень удивил.
 – А откуда тебе, Иван, об этом известно? И почему ты интересуешься этой 
личностью?
 – А он совсем недавно объявился. Живет на Украине. Вот послушай, какая 
информация по нашим каналам пришла в бригаду. Просят тебя подтвердить рассказ 
Орлова…
 В конце сорок шестого года старший лейтенант Орлов пришел в местный военкомат, 
предъявил удостоверение личности военного образца, которое ему удалось 
сохранить в немецких лагерях, и поведал следующее:
 «Во время боев под городом Рославль Смоленской области в сентябре сорок 
третьего я был командиром танкового взвода первой роты, командовал которой 
Дмитрий Лоза – командир первого батальона 233-й танковой бригады 
механизированного корпуса. Мой английский танк «Матильда» был подбит. Экипаж 
погиб, а я сам, тяжело раненный, попал в плен.
 Я находился в нескольких фашистских концлагерях. В марте сорок четвертого года 
я с группой, состоящей из семи военнопленных, совершил побег. Нас преследовали. 
Четыре человека погибли, но троим удалось уйти. Оставшихся в живых я провел 
через линию фронта и остался жить на Украине, а два моих солагерника уехали 
домой. Адреса имеются.
 В связи с тем, что у меня после тяжелого ранения нога не сгибается, в армию 
меня больше не призывали».
 На вопрос: «Почему он – офицер – почти два года молчал, не являлся в военкомат,
 чтобы рассказать все это?» – старший лейтенант ответил: «Я плохо себя 
чувствовал, не думал, что долго проживу. Очень беспокоила рана. Больше скрывать 
свое прошлое нет сил. Пришел рассказать всю правду о себе. Вам решать мою 
дальнейшую судьбу!..»


Д. Ф. Лоза, 1947 г.

 Я слушал исповедь Орлова, а на душе кипело. Говоря о своих «бедах», бывший мой 
сослуживец надеялся, что после многолетней кровавой войны не осталось в живых 
ни одного свидетеля – офицера или сержанта – танкистов «первой огневой линии». 
Разве могли они уцелеть в такой сече на танках «Матильда»? И эта уверенность 
его крепко подвела. Остались свидетели. Мы знали всю правду тех боев под 
Рославлём. И как вел себя в них бывший командир взвода…
 – Что ты скажешь, Дмитрий, на услышанное?
 – Вот мудак! Вот сволочь – какую побасенку придумал! – еле выдавил я из себя.
 – Что так? Чем он тебя обидел?
 – В этой басне одно верно: место и время боев, номер части и подразделения, в 
которой он тогда воевал. Да и мое звание, фамилию и имя, сука, не забыл. Все 
остальное – сплошное вранье…
 Наша 233-я танковая бригада 17 сентября была введена в бой на правом берегу 
реки Десна. Наступление на Рославль развивалось медленно. Во-первых, противник 
сопротивлялся отчаянно, а во-вторых, танки «Матильда» для действий в 
лесисто-болотистой местности оказались абсолютно непригодными. Эти машины 
предназначались для использования в пустынях Африки. Какая «умная голова» в 
Москве решила их сюда направить – осталось загадкой. Дело в том, что у 
названного английского танка ходовая часть полностью закрыта фальшбортом с 
рядом «окошек» небольшого размера в его верхней части. В пустыне через 
последние с траков свободно сыпался песок. В смоленских лесах и болотах за 
фальшборты набивалась грязь и корни деревьев. Гусеницу практически заклинивало. 
Даже мотор глох. Приходилось через каждые 4–5 километров останавливаться и 
очищать ходовую часть ломом и лопатой.


Разгрузка английских танков «Матильда» в порту г. Архангельска. Февраль 1942 г.

 Так вот 18 сентября во второй половине дня мы подошли к деревне Гобики, что в 
37 км восточнее Рославля.
 Десантники при поддержке танков моей роты овладели частью Гобиков, но вторая 
половина деревни, расположенная на взгорье, оставалась в руках гитлеровцев. 
Наличными силами выбить их оттуда не удалось…
 Во время атаки по низине в одном из огородов танк Орлова засел, да так, что 
самостоятельно выбраться уже не смог. При попытке подать ему буксирный трос 
эвакуационная группа была накрыта минометным огнем. Ранило двоих. Пришлось 
оставить эти попытки до наступления темноты, когда должны были подойти 
подкрепления из других подразделений бригады…
 Я приказал Орлову занять круговую оборону вокруг «Матильды», поддерживать со 
мной непрерывную радиосвязь и ждать прихода ночи. О том, что все им было в 
точности выполнено, доложил радист сержант Павел Нижник, дежуривший у 
радиостанции…
 В сумерках подготовили длинный буксир, состоящий из нескольких соединенных 
танковых тросов, которым намеревались вытащить «Матильду» Орлова. Однако, пока 
мы были заняты подготовкой к операции, в районе застрявшего танка поднялась 
стрельба. Пулемет «Брен» зашелся необычно длинными очередями. Пальба как 
внезапно вспыхнула, так и прекратилась.
 Я приказал своему радисту вызвать экипаж Орлова и узнать, что там случилось, 
по какому поводу шла такая стрельба? Но на вызов Нижник не отвечал, однако 
буквально через несколько минут он сам вышел на связь и доложил о таком, после 
чего у меня волосы встали дыбом:
 – Командир убежал к немцам!
 Эту фразу он повторил несколько раз… Я немедленно доложил о случившемся 
командиру батальона, хотя прекрасно осознавал, чем это ЧП грозит мне, командиру 
роты… Ночью «Матильду» командира взвода вытащили из грязи. Контрразведчик 
батальона тут же арестовал ее экипаж. Началось расследование, в ходе которого 
стало известно следующее.
 После получения приказа командира роты на организацию непосредственной охраны 
засевшего танка был снят спаренный с пушкой пулемет «Брен» (последний вне 
машины ставился на сошки, превращаясь в удобный ручной пулемет). Орлов и 
командир орудия младший сержант Яков Стройнов выдвинулись на несколько метров в 
сторону противника. «И за бугорком заняли огневую позицию. Механику-водителю, 
вооруженному автоматом, командир взвода приказал находиться у кормовой части 
танка. Секторы наблюдения и обстрела: правый и левый борта «Матильды». Сержант 
Нижник, как сказано выше, дежурил у радиостанции, находясь в башне…
 После Стройнов рассказывал:
 – Когда мы установили на позиции пулемет, старший лейтенант приказал мне 
сползать по-пластунски к машине и принести еще два магазина. Мол, нашей пары 
может не хватить, если завяжется тяжелый бой. Я отправился выполнять 
приказание… Добрался до танка, попросил Нижника подать мне два диска. Принял их.
 Повернулся лицом к пулеметной позиции, чтобы лечь на землю и ползти к «Брену». 
В сгустившихся сумерках я увидел, как командир с поднятыми руками бежал к 
немецким окопам. Я швырнул на траву оба магазина и помчался к пулемету. С 
разбегу упал возле него. Хотел передернуть затвор, чтобы открыть огонь, но его 
на месте не оказалось – он валялся на лугу чуть поодаль. Схватил. Поставил на 
место и, когда взводный уже подбегал к вражеским окопам, хлестанул длиннющей 
очередью – попал. Орлов завалился в окопы к немцам. В нервном возбуждении 
продолжал нажимать на спусковой крючок, пока не кончились боеприпасы…
 Экипаж был снят с танка и расформирован. Ему вменялось в вину то, что он не 
предотвратил побег командира. А что они могли сделать? Подлец, все предусмотрел,
 расставил своих подчиненных так, что они не видели начала его действий…
 Иван Решняк слушал меня внимательно, не перебивая. Когда я закончил, спросил:
 – Так, Дмитрий, ты не знаешь дальнейшую судьбу экипажа Орлова? Хорошо бы еще 
одного свидетеля найти!
 Моя улыбка немного разозлила капитана.
 – Чего усмехаешься?! Дело серьезное. Решается судьба человека!
 – Не вопрос! Павел Нижник – радист экипажа Орлова – все еще служит старшим 
писарем штаба батальона.
 – Зови его сюда!
 Через считанные минуты старший сержант Нижник входил в кабинет контрразведчика 
бригады. Капитан коротко ознакомил его с документом, прочитанным ранее мне, и 
попросил рассказать о том, как старший лейтенант Орлов сдался врагу…
 В наших монологах больших расхождений не оказалось. Решняк был доволен и 
попросил нас через два-три дня принести ему письменное изложение событий 18 
сентября сорок третьего года, что мы и сделали…


* * *

 Где-то через месяца полтора Иван Григорьевич звонит мне:
 – Дмитрий, бери Нижника и приходите ко мне. Есть интересная информация об 
Орлове.
 Вот что нам стало известно из новых материалов, присланных бригадному 
контрразведчику… Когда Орлову прочитали и показали наши свидетельства, он 
побледнел. Несколько минут не мог говорить. Понял – он разоблачен. Нашлись-таки 
очевидцы тех событий. Надеяться ему было больше не на что, и он не стал 
скрывать свою «биографию»…
 В середине сорок второго года попал в плен, был завербован и прошел 
необходимую подготовку в разведывательном центре под Берлином. В конце этого же 
года через Иран был заброшен в Советский Союз. Прибыл в город Горький с 
документами из госпиталя, где и попал в нашу 233-ю танковую бригаду.
 После сдачи в плен 18 сентября сорок третьего года находился на излечении в 
немецком госпитале – Стройнов перебил ему правую ногу… После окончания лечения 
почти восемь месяцев проходил подготовку в разведцентре, готовившем разведчиков 
для работы в послевоенное время. Затем немцы поместили Орлова в концлагерь, 
организовали ему с группой пленных побег. В ходе преследования беглецов часть 
из них была уничтожена, а троих оставили в живых, как свидетелей «отважного» 
поступка офицера-танкиста, который не только сам вырвался из фашистских 
застенков, но и помог это сделать нескольким соотечественникам…
 Орлову предписывалось: устроиться на жилье, где он пожелает (как известно, он 
поселился на Украине); ударно трудиться; после окончания войны явиться в 
военкомат, где рассказать о пленении вследствие тяжелого ранения. Пройдя 
проверку, требовалось продолжать честно и усердно работать. На начало ведения 
разведки и ее характер должна была поступить соответствующая команда…

 В «яблочко»

 Наступление на Рославль продолжалось. Побег старшего лейтенанта Сергея Орлова 
к немцам камнем лежал на душе – я все время ждал вызова в «Смерш». Однако 
контрразведчики продолжали разбираться с экипажем, а до меня очередь пока не 
дошла. А может, непрерывные бои не позволяли вызвать командира роты?..
 22 сентября. Медленно продвигаемся, ведя бои за каждую деревню. И вот, выбив 
противника из очередного опорного пункта, моя танковая рота преследует 
вражескую пехоту, откатывающуюся на север по проселочной дороге через небольшое 
картофельное поле. Гусеницы «Матильд» с трудом проворачиваются, и мы движемся 
со скоростью пешеходов – надо уже останавливаться и очищать ходовую часть от 
грязи. Ко всему прочему то ли по чьему-то злому умыслу, то ли по недосмотру 
снабженцев к 40-мм пушкам «Матильд» подвезли только бронебойные снаряды – 
«болванки». Осколочных снарядов в боекомплекте не оказалось. То есть танк мог 
успешно вести борьбу с бронированными целями и с пехотой пулеметом на 
действительную дальность его стрельбы. Однако расстояние между «Матильдами» и 
неприятелем возросло до 800–900 метров, что делало его огонь малоэффективным.


Колонна танков «Матильда» и «Валентайн» 192 тбр выдвигается для атаки. 61-я 
армия, Западный фронт, август 1942 г.

 Группа из десятка гитлеровцев вышагивала по полю левее дороги. Видя, что мы не 
стреляем, два верзилы из этой группы остановились и, спустив штаны, начали 
показывать нам свои задницы. Дескать – на, выкуси! Немец – в коломенскую версту 
ростом – даже ухитрялся, наклонившись, просовывать голову между расставленных 
ног и довольно, с захлебом, ржать…
 На Украине, откуда я родом, такой «показ» является оскорблением самой высокой 
степени. Может, они просто обнаглели и уверовали в свою безнаказанность, а 
может, от Орлова знали, что я украинец, и решили «достать» до печенок? Не знаю…
 Мой командир орудия сержант Юрий Слобода неоднократно просил меня:
 – Ротный, разреши, я им засажу! Я его успокаивал:
 – Не будешь же ты по каждой жопе бить бронебойным, да и осталось их 15–17 штук.
 А когда подвезут пополнение боеприпасов – неизвестно. Наберись терпения…
 Ободренные безнаказанностью, «артисты» вошли в раж. Какие только «коленца» они 
не выдавали! И задом, и передом… Терпение мое наконец лопнуло:
 – Юра, бей!
 При очередном «спектакле» немцев, в котором участвовали уже трое «артистов», 
Слобода скомандовал механику-водителю:
 – Короткая!
 На секунды «Матильда» застыла на месте. Юрий схватил в перекрестие прицела 
самого высокого фашиста с достаточно объемной «хлебницей». Бронебойный снаряд 
попал точно в «яблочко», разорвав «актера» в клочья. Бесформенные куски его 
тела разлетелись в разные стороны. Оставшиеся в живых фрицы кинулись 
врассыпную… Как они смогли, улепетывая, подобрать штаны? Удивительно!
 …Гнали мы неприятеля до наступления темноты. Бежал он прытко и больше 
«показов» не устраивал.
 На следующий день, когда до Рославля оставалось рукой подать, сопротивление 
противника резко возросло. Видать, успел подтянуть резервы… В полдень мой танк 
был подбит, а я – тяжело ранен и отправлен в госпиталь, откуда вернулся в свою 
бригаду только через три месяца.
 Находясь на излечении, нередко думал: «Слава богу, ранили! А то не избежать бы 
мне неприятного разговора, а возможно, и наказания за ЧП в роте – побег Орлова. 
А так командование корпуса за бои на Смоленщине наградило меня орденом 
Отечественной войны 2-й степени». Трудной была моя первая боевая награда!

 Дорогие боевые ордена

 Коль уж речь зашла о наградах, расскажу, как награждали в нашей бригаде. 
Порядок представления отличившегося в бою к награждению был следующий: в штабе 
батальона составлялся наградной материал, в котором кратко описывался подвиг 
представляемого к награде, что он конкретно совершил (сколько врагов уничтожил, 
какое количество огневых средств противника подавил и т. д. Надо сказать, что 
цифры немецких потерь, кроме количества подбитых танков, частенько брались, что 
называется, «с потолка») и награждения каким орденом достоин. К примеру, меня 
представили к награждению орденом Отечественной войны 2-й степени, право на 
награждение которым имел командир корпуса. Подписанный комбатом наградной лист 
поступал к командиру бригады, который писал заключение: «Достоин награждения 
орденом Отечественной войны 2-й степени», подписывал и ставил печать части. 
Далее материал направлялся в штаб корпуса, где готовили приказ по корпусу о 
награждении отличившихся танкистов, артиллеристов, пехотинцев в недавних боях. 
Надо сказать, что эта процедура проходила очень быстро – война есть война. 
Сегодня фронтовик жив, а завтра он может быть в госпитале или в земле сырой. 
Было немало примеров, когда тот или иной командир (командующий) сразу награждал 
особо отличившихся воинов, прямо на поле боя, а соответствующие документы 
оформлялись позже. У нас – в танковых войсках – известие о таком срочном 
награждении военачальник передавал посредством радиосвязи, так что все 
подчиненные узнавали об этом сразу. После подписания приказа о награждении 
командиром корпуса готовились выписки из него, для каждой части подбирались 
соответствующие награды и передавались в подчиненные штабы…
 Орден награжденному вручался в торжественной обстановке: в перерыве между 
боями, на отдыхе части или в районе сосредоточения. Одним словом, там, где была 
возможность выкроить час-два. Раненым – в лечебных учреждениях.
 И, конечно, награда «обмывалась». К положенным «наркомовским» ста граммам 
командир батальона обязательно добавлял из своего резерва. У нас в батальоне 
существовал неписаный ритуал «обмывания»: командир батальона опускал орден в 
стакан, наливал водки. Награжденный выпивал содержимое стакана и забирал свою 
награду. Только после этого «освящения» он имел полное право прикреплять ее на 
гимнастерку.

 Нелегкие испытания

 Осенью 1943 года после тяжелых летних боев части нашего 5-го механизированного 
корпуса находились на переформировании в лесах севернее и западнее города 
Наро-Фоминска. К этому времени вместо английских «Матильд» на вооружение 
корпуса были поставлены американские танки М4А2 «Шерман». Семь часов в сутки на 
отдых, остальное время было занято изучением техники, стрельбами на полигоне, 
тактическими учениями в поле. Для ускорения освоения техники в нашей 233-й 
бригаде было разрешено в каждом танковом батальоне силами экипажей почти 
полностью разбирать один «Шерман». Изучалось устройство и действие того или 
иного прибора, агрегата, пушечно-пулеметного вооружения. Имелась полная 
возможность, как говорится, руками пощупать «живой» механизм. На такую учебу 
затрачивалось 10 дней, после чего теми же силами танк собирался. Заместитель 
командира батальона по технической части вместе с механиком-регулировщиком 
проверяли на ходу его исправность, оружейники – действия пушки и пулеметов. 
Приходила новая группа обучаемых и по такой же методике штудировала 
«американца». Только в начале октября, когда централизованно были выпущены 
подробные плакаты по устройству и работе всех агрегатов и вооружения «Шермана», 
издан хороший учебник, от этого метода обучения отказались…
 15 ноября наша учеба была прервана. Поступил приказ: за ночь подразделениям 
233-й бригады погрузиться в эшелон на станции Наро-Фоминск. И в дорогу. Куда? 
Знало только высокое начальство… С наступлением утра два первых эшелона бригады 
тронулись в путь. Поезд останавливался только для смены паровозной бригады и 
приема пищи танкистами. К середине дня 16 ноября из названий, мелькавших мимо 
вагонов станций, стало ясно, что идем на Киев.
 Мы, фронтовики, понимали, что коли танки перебрасываются по железной дороге 
днем с такой поспешностью – значит, где-то на передовой дела плохи…
 Действительно, как потом выяснилось, в конце ноября – начале декабря 
гитлеровское командование из района южнее Белой Церкви нанесло мощный удар в 
северном направлении с целью ликвидировать плацдарм советских войск на западном 
берегу Днепра. Стрелковые части, поспешно занявшие оборону, не выдержали 
вражеского натиска. Нависла реальная угроза захвата фашистами Белой Церкви, 
выхода их на ближние подступы к Киеву…
 Через сутки Киев остался позади. Стало известно, что бригада будет 
разгружаться в Фастове… И вдруг головной эшелон останавливается в чистом поле. 
Офицеры связи штаба 1-го Украинского фронта вручили подполковнику Николаю 
Чернушевичу письменное распоряжение и карту с нанесенной боевой задачей: 
немедленно разгрузиться и, совершив марш, занять оборону севернее города Фастов.

 Легко сказать: «Разгрузиться!» А как это сделать, когда рядом с насыпью 
железной дороги нет разгрузочной площадки? К тому же «Шерманам» нужна для 
разворота значительная площадь, поскольку механизм поворота танка был основан 
на использовании двойного дифференциала, не позволявшего развернуть танк на 
небольшом «пятачке», скажем, на 90° или 180°, как это могла делать 
«тридцатьчетверка». А где взять свободное пространство на железнодорожной 
платформе?.. Представители штаба фронта торопили с разгрузкой. Обстановка на 
передовой требовала срочного ввода свежих резервов…
 Командир бригады собрал совещание. Ознакомил с содержанием полученного приказа.
 Просил офицеров батальона высказать свои соображения по вопросу разгрузки. 
Командир первого батальона капитан Николай Маслюков доложил, что 
механик-регулировщик старшина Григорий Нестеров в подобной ситуации разгружал 
танки и согласен показать механикам-водителям и командирам танков, как надо 
«прыгать с платформы».
 На руках откатили хвостовую платформу на несколько метров назад, остановив ее 
в точке, где от края платформы до земли было не более метра, и открыли борта. 
Заработал мотор «Эмча». Танк двинулся вперед, остановился, потом под небольшим 
углом к платформе – назад. Казалось, что бронированная громадина вот-вот 
сорвется вниз, но тормоза в самый последний миг намертво застопорили машину. 
Опять вперед и назад под все более увеличивающимся углом к платформе. Прошло не 
менее получаса, прежде чем «Шерман» наконец стал поперек платформы и медленно 
двинулся вперед. Его носовая часть на секунду повисла в воздухе, а затем – 
стремительный «клевок». Треск досок настила, скрежет металла бортов платформы. 
Удар гусениц о землю. Щебенка железнодорожной насыпи, комья чернозема 
разлетелись в разные стороны. Моторы взревели, и «Шерман», выскочив на ровную 
площадку в 15 метрах от рельс, застыл на месте. Из люка механика-водителя 
показалась голова Григория Нестерова. Довольная улыбка на облитом потом лице. В 
исправности гусеницы, невредим старшина. Показ закончился с отличным 
результатом.
 Подполковник Чернушевич, наблюдавший эту «разгрузку», одобрительно произнес: 
«Цирк-а-ач! Настоящий виртуоз!»
 Вскоре эшелон рассыпался по перегону. Экипажи искали удобные «трамплины» для 
прыжка с платформы. Над степью поплыл мощный гул моторов, треск ломаемых досок, 
разноголосый звон металла. «Десантирование» танков пошло полным ходом. Неслись 
радостные возгласы: значит, «Шерман» удачно «ступил» на землю, и печальные: 
«Завалился!» Две машины лежали на боку. Некоторые механики-водители гладили 
полученные ими «шишки». Танкисты-неудачники суетились возле своих «отдыхающих» 
«Эмча». Быстро подошли сошедшие с платформы танки, зацепили «лежебок» 
буксирными тросами и поставили на гусеницы. Заместитель командира батальона по 
технической части старший лейтенант Александр Дубицкий и механики-водители 
проверили в них все агрегаты в моторном и боевом отделениях. Поломок не было. 
Механизмы «Шерманов» выдержали проверку резким динамическим ударом. Фирмы 
«Фишер-Боди», «Бьюик», «Форд» и «Крайслер» сработали на совесть!
 Через два часа батальоны бригады были готовы к движению. На путях сиротливо 
стояли изуродованные платформы, которые после нашей экстренной разгрузки ждали 
доменные печи.
 Украинская осень сорок третьего года встретила нас дождем и мокрым снегом. 
Ночью дороги, покрываясь крепкой ледяной коркой, превращались в каток. Каждый 
километр пути требовал затраты немалых сил механиков-водителей. Дело в том, что 
траки гусеницы «Шермана» были обрезиненные, что увеличивало срок их 
эксплуатации, а также снижало шум движителя. Лязг гусениц, столь характерный 
демаскирующий признак «тридцатьчетверки», был практически не слышен. Однако в 
сложных дорожно-ледовых условиях эти гусеницы «Шермана» стали его существенным 
недостатком, не обеспечивая надежной сцепки траков с полотном дороги. Танки 
оказались поставленными на «лыжи».
 В голове колонны двигался первый батальон. И хотя обстановка требовала 
поторапливаться, скорость движения резко упала. Стоило механику-водителю чуть 
нажать на газ – и танк становился трудноуправляемым, сползал в кювет, а то и 
становился поперек дороги. В ходе этого марша мы на практике убедились, что 
беда в одиночку не ходит. Вскоре выяснилось, что «Шермана» не только 
«легкоскользящие», но и «быстроопрокидывающиеся». Один из танков, заскользив на 
обледенелой дороге, ткнулся внешней стороной гусеницы в небольшой бугорок на 
обочине и мгновенно завалился на бок. Колонна встала. Подойдя к танку, шутник 
Николай Богданов изрек горькое: «Сия судьба-злыдня отныне спутник наш!..»
 Командиры машин и механики-водители, видя такое дело, начали «ошпоривать» 
гусеницу, накручивая на внешние края траков проволоку, вставляя в отверстия 
движителя болты. Результат не замедлил сказаться. Маршевая скорость резко 
увеличилась. Переход закончили без приключений… В трех километрах севернее 
Фастова бригада оседлала шоссе, идущее на Бышев.
 Прошли сутки, за которые обстановка на киевском направлении нормализовалась. 
Войска, обороняющиеся впереди, остановили наступление противника…
 Ремонтные подразделения бригады и батальонов в спешном порядке (в любой момент 
может последовать приказ на совершение нового марша) начали наварку шпор на 
гусеницы. Со всеми командирами танков, механиками-водителями и их помощниками 
была проведена разъяснительная работа о причинах неустойчивости «Эмча», которых 
было три: значительная высота танка (3140 мм), его небольшая ширина (2640 мм), 
высоко расположенный центр тяжести. Такое невыгодное соотношение тесно 
взаимосвязанных характеристик и сделало «Шерман» довольно валким. Подобного с 
«Т-34» никогда не случалось, поскольку он был ниже американского танка на 440 
мм и шире на 360 мм.
 Надо сказать, что при штабе 5-го механизированного корпуса находился 
представитель фирмы – изготовителя танков. Он скрупулезно собирал и учитывал 
все выявленные в ходе эксплуатации недостатки «Эмча» и по своим каналам сообщал 
о них руководству фирмы. Память не сохранила его фамилию, помню только, что мы 
все звали его Миша. На встречах однополчан частенько вспоминаем, как Миша, 
увидев механика-водителя, пытавшегося ключом или отверткой что-то подкручивать, 
к примеру, в моторном отделении, строго выговаривал: «Здеси заводски пломбы – 
ковыряти нельзя!» Да и не нужно там «ковыряти» – в пределах нормативного 
ресурса машины работали как прекрасный хронометр.
 Миша был сильно огорчен тем, что «Шермана» в движении так плохо себя вели. Он 
не мог спокойно смотреть на «операцию» по улучшению ходовых качеств «дитяти» 
его фирмы, и уже где-то в феврале сорок четвертого года к нам в бригаду прибыли 
новые танки, в запасном комплекте инструментов, электролампочек и 
предохранителей которых находилось 14 запасных траков, «ошпоренных» в заводских 
условиях.

 «Охота с борзыми»

 Не знаю, кто первый назвал этим охотничьим термином выработанный «эмчистами» 
способ борьбы с тяжелыми немецкими танками, но не от хорошей жизни нам пришлось 
прибегнуть к нему. Дело в том, что в огневом противоборстве возможности танков 
сторон были неравными. На «Тигре» стояло 88-мм орудие, на «Пантере» – 
длинноствольная 75-мм пушка. На «Шерманах» стояло 75-мм орудие с относительно 
низкой начальной скоростью снаряда, что делало 85–100-миллиметровую лобовую и 
башенную броню танков противника практически неуязвимой для наших «болванок».
 26 января сорок четвертого года началась Корсунь-Шевченковская операция двух 
Украинских фронтов. Недавно созданная 6-я танковая армия, в которую входил и 
5-й механизированный корпус, из района севернее Тыновки наносила удар в 
юго-восточном направлении на Звенигородку. Ей навстречу наступала 5-я 
гвардейская танковая армия соседнего фронта. Во взаимодействии со стрелковыми 
соединениями этим танковым армиям предстояло окружить значительные силы 
неприятеля в Корсунь-Шевченковском выступе.
 С утра 27 января 233-я танковая бригада – костяк передового отряда корпуса – 
получила задачу: не ввязываясь в затяжные бои за отдельные опорные пункты 
противника, прорваться в Звенигородку, где и замкнуть кольцо окружения. К этому 
времени я занимал должность начальника артиллерийского обеспечения первого 
батальона.
 В середине дня первый танковый батальон бригады с десантом на броне вышел на 
подступы к крупному и важному в оперативно-тактическом отношении населенному 
пункту Лысянка. Противник, понимая ключевое значение этого опорного пункта, 
сосредоточил для его удержания батальон пехоты, усиленный пятью танками «Тигр».
 Районный центр Лысянка расположен в низине, обрамленной холмами. Именно на них 
укрепились немцы, прикрыв многослойным огнем дорогу и примыкающие к ней 
возвышенности. Балкам и оврагам обороняющийся внимания почти не уделил, считая, 
что раскисшее от ненастья дно и склоны непригодны для действий танков.
 Для того чтобы овладеть Лысянкой, прежде всего надо было выбить танки 
противника, а с пехотой разделаться будет значительно легче. Выполнение этой 
задачи пришлось вести практически под проливным дождем.
 Командир батальона капитан Николай Маслюков принял решение создать отвлекающую 
группу из двух танковых взводов, которые должны были атаковать противника вдоль 
шоссе, а ударной группе, взводу младшего лейтенанта Михаила Приходько, приказал,
 двигаясь по склону одной из обширных балок, выйти во фланг «Тигров». В этот 
замысел вложена модель «охоты с борзыми»: с фронта собаки дразнят волка, а с 
боков заходят несколько псов, чтобы напасть…
 Для достижения внезапности в этой атаке командир приказал соблюдать 
радиомолчание. Работали радиостанции только командира батальона и двух взводов, 
наступающих вдоль дороги.
 Внимательно всматриваясь в окружающую местность, Приходько не замечал ничего, 
кроме мокрого кустарника да изредка мелькавших невысоких деревьев. «Эмча» его 
взвода «крались» на низких оборотах двигателей, избегая движения по одной колее,
 чтобы не засесть в раскисшем черноземе. Встречный ветер швырял в лицо крупные 
капли дождя, относя шум работающих моторов за корму, что, конечно, 
способствовало скрытности действий. Сегодня погода была явно на нашей стороне. 
Позади остались сотни метров трудного пути, когда командир взвода заметил 
впереди бугорок – над землей возвышалась натянутая небольшая плащ-палатка. Она 
шевельнулась.
 Из-под брезента вылез немецкий солдат и уставился на головной танк, явно не 
понимая, чей он: свой или чужой. Механик-водитель, не мешкая, бросил «Шерман» 
на вражескую позицию и вмял солдата и его накрытый брезентом пулемет в землю, 
бесшумно уничтожив боевое охранение противника. Повезло!.. Однако за пеленой 
дождя основные силы противника были невидны. Приходько доложил комбату о 
встрече с охранением неприятеля. И получил команду: «Остановиться!» Отвлекающая 
группа вдоль дороги начала энергичную «дразнящую» атаку, стараясь полностью 
приковать внимание обороняющегося к себе и тем самым облегчить выполнение 
задачи экипажами Приходько. В это время где-то в вышине сильный порыв ветра 
разметал тяжелую пелену облаков, дождь на какое-то время прекратился. В прицел 
Приходько увидел перед собой в семистах метрах две немецкие машины, орудия 
которых «сторожили» дорогу, готовые в любую секунду встретить убийственным 
огнем наши атакующие с фронта танки. Два «Шермана» его взвода стояли уступом и 
могли, не мешая друг другу, без промедления открыть огонь. Пушки уже давно 
заряжены бронебойными снарядами. «Твой «Тигр» – правый, мой – левый. Огонь!» – 
скомандовал Михаил.
 Правый «Тигр» загорелся, а левый «Тигр» только вздрогнул от попадания болванки.
 Приходько крикнул командиру орудия: «Добивай!» Второй бронебойный снаряд 
сделал свое дело – танк окутался черным дымом. Немецкие танкисты стали 
выпрыгивать из машин под пулеметные очереди «Шерманов». Попав под удар с двух 
сторон, противник, отстреливаясь, стал отходить к югу. Спустя десять минут 
передовые танки батальона Маслюкова во взаимодействии с десантниками ворвались 
на вражеские позиции. Внизу раскинулась Лысянка…
 Участвуя в отражении попыток противника вырваться из Корсунь-Шевченковского 
«котла», «эмчисты» применяли и другой способ борьбы с тяжелыми вражескими 
танками. В каждом взводе на одного атакующего «Тигра» выделялось два «Шермана». 
Один из них, подпуская немецкий танк на 400–500 метров, бил бронебойным 
снарядом по гусенице, другой – ловил момент, когда целая гусеница разворачивала 
«крестатого» бортом, и посылал ему в топливные баки болванку.

 «Психическая» атака

 У каждого офицера на фронте был свой «звездный» час. Для капитана Николая 
Маслюкова это был бой за Лысянку, ставший пиком его командирского таланта. 
Несомненно, и в других боях ярко блеснуло бы дарование комбата, но до смерти 
ему «оставалось четыре шага». Погибнет Маслюков в 13 часов 28 января сорок 
четвертого года в Звенигородке. Куда мы так настойчиво пробивались.
 …Буйство непогоды продолжалось. Небольшого ее просветления хватило только для 
овладения важными высотами на подступах к Лысянке. Затем полил еще более 
сильный дождь, а с наступлением сумерек повалил обильный мокрый снег. Хочешь не 
хочешь – этот опорный пункт противника придется брать ночью…
 В то время как экипажи пополняли «Эмча» боеприпасами, Николай Маслюков собрал 
командиров рот и командиров танков. Обрисовал сложившуюся ситуацию, предстоящий 
ночной бой в населенном пункте, выслушал мнения подчиненных. Все склонялись к 
одному: атаковать Лысянку незамедлительно, ведя огонь с ходу. Капитан, 
согласившись с мнением офицеров, предложил включить фары и на полную мощность 
сирены («Эмча» имели небольшие, но довольно мощные фары и сирену, при включении 
которой даже у знающих ее «голос» танкистов начинали мурашки бегать по спине).
 Прошли годы и годы, а картина той необычной атаки со всеми ее подробностями 
стоит перед глазами… Яркий свет фар выхватывал из темноты дорогу, прилегающие к 
ней поля, дома, деревья, ослеплял вражескую пехоту и артиллерийскую прислугу. 
Плыл в ночи мощный рев сирен, бьющий по барабанным перепонкам, тяжелым грузом 
давящий на мозг… Огонь противника, вначале довольно плотный, начал ослабевать. 
«Психическая» атака приносила плоды.
 Экипажи «Шерманов» с первых минут атаки открыли интенсивный пушечно-пулеметный 
огонь, а когда упорство противника заметно ослабло, Маслюков строго приказал: 
«Беречь боеприпасы! Давить гусеницами!»
 Каждый командир взвода и танка, немного высунувшись со своего люка, хорошо 
видел освещенное расположение неприятеля. И по внутреннему переговорному 
устройству подавал команды механику-водителю, направляя «Эмча» на обнаруженную 
цель. Автоматчики-десантники перебегали рядом, оберегая «своего» «Шермана» от 
фаустпатронников… Трещали станины противотанковых пушек. Многотонная масса 
«американца» легко подминала под себя минометы и пулеметы обороняющегося 
противника, а влажная мягкая земля без особого сопротивления принимала их 
обломки в холодные объятия…
 Без потерь наш батальон и подоспевший резерв командира бригады – рота 
автоматчиков – овладели Лысянкой. До города Звенигородки осталось два десятка 
километров.

 Огонь по… своим

 Весной сорок четвертого года в труднейших условиях распутицы, когда толщина 
вязкого слоя черноземного грунта достигала на всех дорогах почти полуметра, шла 
Уманьско-Батошанская наступательная операция. Части 5-го механизированного 
корпуса после девятидневного наступления по этой непролазной грязи 15 марта 
освободили Вапнярку, открыв тем самым возможность стремительного продвижения на 
юг – к Днестру. Поскольку колесные машины увязли, то в полной мере 
воспользоваться этой возможностью могли только танки… Во всех бригадах корпуса 
на «Шермана» и самоходные артиллерийские установки был посажен десант в составе 
4–5 автоматчиков во главе с сержантом, а кое-где и с офицером, погружены 2–3 
ящика боеприпасов и 1–2 бочки горючего. Такая немалая нагрузка резко снижала 
маневренность танков и самоходок, но в сложившейся ситуации иного выхода не 
было, поскольку весь автотранспорт пришлось бросить в районе Вапнярки до 
подсыхания дорог…
 Семнадцать «Шерманов» 45-й механизированной бригады под командованием майора 
Трошина получили приказ скрытно подойти к городу Могилев-Подольский и отрезать 
неприятелю пути отхода за реку Днестр.
 Танки лейтенанта Евгения Шапкина и младшего лейтенанта Юрия Орехова, находясь 
в боковом охранении, подходили к городу по длинному оврагу с отлогими склонами, 
с трудом передвигаясь по раскисшему вязкому грунту. На одном из поворотов лога 
танк Шапкина застрял. Десантники сразу же спешились и бегом стали выдвигаться, 
чтобы занять позиции и прикрыть танки с обоих краев оврага. Машина Орехова 
подошла к попавшему в беду «Шерману» Шапкина, помощники механиков-водителей 
быстро накинули на крюки буксирные тросы. Юрий, стоя впереди своей «Эмча», 
руками подавал команды механику-водителю. Буксировка началась. Вдруг десантники,
 поднявшиеся на левый гребень оврага, закричали: «Немцы!» И тут же открыли 
автоматный огонь, отходя к своим танкам.
 Экипажи мгновенно заняли боевые места. Успели впрыгнуть в башни «Эмча» и 
прибежавшие танкодесантники левой группы охранения. А вскоре около ста 
пятидесяти немецких солдат и офицеров подошли к «связанным» танкам на бросок 
гранаты. Стрелять по ним было уже поздно… Спустя секунды фашисты, словно 
муравьи, облепили «Шермана». Замазали грязью смотровые щели, залепили 
черноземом прицельные отверстия в башне, полностью ослепив экипаж. Стучали по 
люкам, пытались их открыть штыками винтовок. И все горланили: «Рус, капут! 
Сдавайтися!»
 Правая группа охранения, отстреливаясь, стала отходить к шоссейной дороге. 
Потеряв двух человек убитыми и трех ранеными, с огромным трудом ей все же 
удалось достичь магистрали. К счастью, здесь солдаты увидели две приближающиеся 
боевые машины «Катюш». Их командир, гвардии младший лейтенант Иван Кривцов, 
выслушав рассказ автоматчиков, не стал мешкать, приняв решение дать залп по 
противнику, облепившему танки. Ничего другого предпринять было невозможно. 
Подавляющее превосходство было на стороне неприятеля, а промедление грозило 
гибелью танкистов. «Катюши» передними колесами быстро спустились в кювет и дали 
залп прямой наводкой. Яркие огненные стрелы с шипением и свистом устремились в 
лощину. Через мгновение ослепительное пламя заплясало вокруг «Эмча». Когда дым 
от взрывов ракет рассеялся, танки стояли, на первый взгляд, невредимыми, только 
корпуса и башни были покрыты густой копотью. По уцелевшим фашистам, 
разбегавшимся в разные стороны, открыли огонь танкисты. В это время подошли 
тыловые подразделения 233-й танковой бригады. Солдаты-обеспеченцы в короткой 
атаке разогнали немцев, захватив около сорока пленных.
 …В открывшихся люках освобожденных танков показались «эмчисты». К ним 
подбежали бойцы. «Как себя чувствуете после такой огненной «купели»?» – 
спрашивали они наперебой. Шапкин только развел руками, потом показал на уши и, 
помолчав, сказал: «Сто колоколов звонит в голове. Не советую никому из вас 
попадать под такую обработку. Даже укрывшись броней танка».
 Подошел Иван Кривцов. Извинился за… удар по своим. В сложившейся опаснейшей 
ситуации другого выхода не было. Евгений Шапкин обнял и расцеловал 
офицера-артиллериста. «Спасибо, дружище, за выручку! Немного не по себе от 
вашей работы, но что поделаешь. На войне всякое бывает».
 Исправив повреждения гусениц, выкинув обгоревшие брезенты, «Эмча» ушли на 
Могилев-Подольский.
 Но бывали и другие, трагические, эпизоды, связанные с открытием огня по своим.
 Спас-Демьянская операция проводилась с 7 по 20 августа 1943 года с целью 
уничтожения противника и создания условий для дальнейшего наступления на 
Рославль. Эта операция являлась частью Смоленской наступательной операции.
 7 августа 1943 года силы 10-й гвардейской и 33-й армий перешли в наступление. 
Однако не смогли с ходу прорвать основную линию обороны немцев. 10 августа силы 
10-й армии перешли в наступление в районе города Киров и на второй день 
продвинулись на десять километров в глубь обороны противника, охватывая 
немецкую группировку с юга, что заставило немецкое командование 12 августа 
отвести войска из Спас-Демьянского выступа. На следующий день наши войска 
освободили Спас-Демьянск.
 8 этой операции командование предполагало использовать 5-й механизированный 
корпус в полосе наступления 10-й гвардейской армии, однако 11 августа 
командующий Западным фронтом генерал-полковник В.Д. Соколовский направил корпус 
на поддержку 10-й армии с целью развития ее успеха. 12 августа подразделения 
корпуса, совершив 90-километровый марш, сосредоточились северо-западнее Кирова.
 Два события заставляют меня отчетливо помнить день 13 августа 1943 года: 
крещение огнем (моя первая встреча с противником) и трагедия, развернувшаяся на 
моих глазах, когда наша противотанковая артиллерия расстреляла свои танки. 
Второй раз быть свидетелем гибельного дружественного огня мне пришлось в январе 
1944 года в селе Звенигородка, когда встретились танки 1-го и 2-го Украинских 
фронтов, замкнувших кольцо окружения вокруг Корсунь-Шевченковской группировки 
немцев.
 Эти трагические эпизоды произошли в силу незнания многими солдатами и 
офицерами того, что на вооружении наших частей стояли танки иностранного 
производства (в первом случае английские «Матильды», а во втором – американские 
«Шермана»). Как в первом, так и во втором случае они были приняты за немецкие, 
что привело к гибели экипажей.
 Раннее утро. Наша 233-я танковая бригада сосредоточилась в смешанном лесу с 
вечера 12 августа. Первый батальон бригады растянулся по его западной опушке. 
Моя первая рота находилась на его левом фланге в 200 метрах от проселочной 
дороги, за которой простиралось гречишное поле.
 Линия фронта проходила примерно в двух километрах от нас по реке Болва. Оттуда 
слышался все нарастающий гул развернувшегося сражения. К сожалению, мы не имели 
информации о событиях на передовой, однако примерно через час звуки боя стали 
быстро приближаться. Стали слышны пулеметные и автоматные очереди. По дороге 
проскочила батарея противотанковых 76-мм пушек и с ходу развернулась, заняв 
позиции на гречишном поле, левее леса, занятого танками бригады, таким образом 
перекрыв открытое пространство между двух выступов леса. Артиллеристы быстро 
замаскировали орудия гречихой, подготовив их к отражению возможной танковой 
атаки.
 Я, молодой зеленый лейтенант, нервничал. Неизвестность всегда вызывает тревогу.
 Мы продолжали сидеть в наших «Матильдах», вслушиваясь в звуки проходящего боя 
и постоянно поглядывая в сторону передовой. Над ней появились немецкие 
пикировщики и, сделав круг, пошли в атаку. Серия взрывов бомб разорвала воздух. 
Зенитки открыли огонь, и один из бомбардировщиков, получив прямое попадание 
снаряда, рухнул на землю.
 Через час я и мои подчиненные увидели примерно в 900 метрах впереди бегущих 
солдат, которые явно намеревались укрыться в лесу. Некоторые из них были 
вооружены, большинство же было без оружия. Не надо быть военным гением, чтобы 
понять, что пехотное соединение, не выдержав немецкой атаки, в панике оставило 
свои позиции. Впервые я видел подобное зрелище и совершенно не представлял, что 
делать в такой ситуации. Буквально через несколько минут я получил 
категорический приказ стрелять по отступающим войскам. Я не мог поверить своим 
ушам. Как я могу стрелять по своим? Командир батальона подбежал к моему танку и,
 обматерив меня, еще раз приказал открыть огонь из пулеметов по отступающей 
пехоте. Ломающимся голосом я приказал: «Первый взвод, открыть огонь поверх 
голов пехотинцев. Второй взвод, поставить заградительный огонь перед 
отступающими!»
 Принятое решение пришло ко мне неожиданно, хотя, возможно, я и читал о том, 
что можно создать ситуацию, которая заставит бегущих солдат залечь. Это даст им 
время прийти в себя, осмотреться и в конце концов понять, что происходит. 
Несомненно, что после этого командирам не составит труда вернуть их на позиции.
 Шесть установленных коаксиально пулеметов «Брен» одновременно открыли огонь. 
Поток трассирующих пуль просвистел над охваченными паникой солдатами. Он прошел 
высоко над их головами, постепенно снижаясь, прижимая их к земле. Перед 
отступающими выросла завеса заградительного огня, хорошо видная по срезанным 
побегам гречихи и облачкам пыли, поднимаемым пулеметными очередями. Попадание в 
эту зону означало быструю и неизбежную смерть. Пулеметы продолжали стрелять, и 
свинцовый поток их пуль не оставлял солдатам другого выбора, как залечь.
 Не прошло и нескольких секунд, как солдаты, как и требовалось, залегли. Я 
приказал прекратить огонь.
 Наступила тишина, но через пару минут несколько солдат вскочили и опять 
попытались бежать в нашу сторону. Пулеметы первого взвода несколькими короткими 
очередями уложили их на землю. Похоже, до пехотинцев дошло, что еще один шаг в 
сторону тыла будет означать для них смерть, и больше попыток встать и побежать 
они не делали. Вскоре появились пехотные командиры, которые несколькими 
короткими командами подняли лежащих на поле солдат и повели их обратно к реке, 
на занимаемые позиции. Как мы выяснили позднее, на поле остались лежать семь 
солдат, принявших позорную смерть от нашего пулеметного огня.
 Я находился на грани нервного срыва, а моя голова раскалывалась от боли. Врагу 
не пожелаешь того, что пережил я, волею судьбы и по приказу Сталина выполнив 
роль заградительного отряда. Прошло уже более шестидесяти лет, а память об этом 
эпизоде до сих пор болью отзывается в моем сердце.
 Пополняя боеприпасами свои танки во второй половине того же дня, мы работали в 
полной тишине. Слова застряли в горле, не было слышно обычных шуток и смеха.
 А вскоре новый удар. Второе потрясение. Что за день выдался? Пришла, с таким 
опозданием, информация об обстановке на рубеже реки Болва. Оказывается, 
противник значительными силами нанес контрудар, сбросив наши стрелковые части, 
недавно форсировавшие водную преграду в реку. Контратакующий не только 
ликвидировал наш небольшой плацдарм, но и сумел захватить участок на его 
восточном берегу. Поэтому и побежали наши пехотинцы.
 Наше командование привлекло 2-ю механизированную бригаду 5-го мехкорпуса для 
ликвидации прорыва.
 К 17 часам бой вспыхнул с новой силой. Штурмовики нанесли по гитлеровцам 
бомбово-штурмовой удар, артиллерия произвела огневой налет. Мотопехота и танки 
2-й мехбригады атаковали вражескую оборону, наступая вдоль реки с севера на юг.
 Внезапное появление на этом участке фронта советских танков, стремительность 
их действий не замедлила сказаться. Противник, поняв нависшую угрозу отсечения 
его подразделений, находившихся на восточном берегу, от основных сил, начал 
отвод живой силы и огневых средств на западный берег, но времени неприятелю не 
хватило. Только незначительному количеству обороняющихся войск удалось уйти, а 
основные силы гитлеровцев были разгромлены и пленены…
 2-я бригада получила приказ на возвращение в ранее занимаемый район. Ее 
командир приказал подразделениям следовать самостоятельно в пункты прежней 
дислокации, не выстраиваясь в общую походную колонну. Вполне целесообразное 
распоряжение, позволяющее значительно сэкономить время. Тем более что данный 
маневр совершался на расстояние всего 2–3 километра. Рота старшего лейтенанта 
Князева при нанесении контратаки находилась на левом фланге боевого порядка 
танкового полка. Для нее самым коротким являлся путь через гречишное поле, то 
есть мимо позиции артиллеристов и нашего расположения. Именно этим ближайшим 
путем и повел комроты своих подчиненных. Три головные «Матильды» показались 
из-за небольшого бугорка и пошли прямо по полю. Через несколько секунд две 
машины загорелись, встреченные залпами нашей противотанковой батареи. Три 
человека из моей роты кинулись к пушкарям. Пока они до них добежали, последние 
успели произвести второй залп. Третья «Матильда» остановилась с развороченной 
ходовой частью. Экипажи роты Князева не остались в долгу. Открыв ответный огонь,
 они уничтожили два орудия вместе с их расчетами. Мы начали пускать зеленые 
ракеты, служившие сигналом «свои войска». Противотанкисты прекратили стрельбу. 
Смолкли и танковые пушки. Взаимный огневой обмен дорого обошелся сторонам: 10 
погибших, три танка вышли из строя, уничтожены два орудия.


Английский танк «Матильда». Юго-Западный фронт. Апрель 1942 г.

 Командир артиллерийской батареи не находил себе места. Какой позор для его 
подразделения: приняв «Матильды» за вражеские танки, расстреляли своих! То, что 
расчеты не имели силуэтов появившихся здесь иномарок, явилось огромным 
упущением вышестоящих штабов.
 …28 января сорок четвертого года. В 13 часов в центре Звенигородки состоялась 
встреча танкистов 1-го и 2-го Украинских фронтов. Цель операции была достигнута 
– окружение крупной группировки противника в Корсунь-Шевченковском выступе 
завершилось.
 Для нас – «шерманистов» первого батальона 233-й танковой бригады – радость 
этого большого успеха оказалась омраченной. Погиб комбат капитан Николай 
Маслюков. Прекрасный опытный офицер, обаятельный человек. А было это так: с 
северо-запада к городу, пробившись через оборонительные позиции неприятеля, 
преодолев восьмидесятикилометровое расстояние по размокшим черноземным полям и 
дорогам, подошли шесть «Шерманов» – остатки первого батальона. Небольшое 
пехотно-артиллерийское прикрытие большака, ведущего в Звенигородку, было 
сметено шквальным пушечным огнем. Снарядов не жалели. Обстановка требовала 
быстрейшего выхода на конечный рубеж наступления.
 Ворвавшись в город, Маслюков направил свои танки вместе с автоматчиками по 
двум параллельным улицам, чтобы атаковать гитлеровцев на более широком фронте, 
а не на одном направлении.
 Его танк и две машины взвода младшего лейтенанта Петра Алимова выскочили на 
центральную городскую площадь. С противоположной стороны сюда же мчались два 
«Т-34» 155-й бригады 20-го танкового корпуса 2-го Украинского фронта. Маслюков 
обрадовался: соединение передовых подразделений войск, идущих друг другу 
навстречу, состоялось. Их разделяло расстояние не более 800 метров. Комбат-1 
начал докладывать обстановку на этот час командиру бригады. И на полуслове 
связь оборвалась…
 Бронебойный 76-миллиметровый снаряд, выпущенный одной из «Т-34», прошил борт 
«Шермана». Танк загорелся. Погиб капитан, два члена экипажа были ранены. 
Разыгравшаяся драма – прямой результат неосведомленности 
«тридцатьчетверочников»: они не знали, что на вооружении частей соседнего 
фронта имеются танки-«иномарки». Посчитали их за немецкие – и начали 
расстреливать. А ведь требовалось совсем немногое – сообщить танкистам 2-го 
Украинского фронта о том, что им на встречу движутся «иномарки», и дать им 
фотографии или рисунки М4А2. И не было бы той беды, которая стряслась.
 В происшедшей трагедии повинны и сами «шерманисты». Им следовало бы, увидев 
«Т-34», немедленно, не после случившегося, дать опознавательный сигнал – две 
красные ракеты… Говорят: «Если бывалый фронтовик (а таким был Маслюков) 
допускает промашку, то уж, во всяком случае, немалую». Она стоила ему жизни…

 И темнота, и ветер – други наши…

 До города Бельцы – рукой подать. Командир 233-й танковой бригады майор Федор 
Сазонов нацелил вырвавшиеся вперед подразделения на стремительный выход к его 
восточным кварталам. Однако во второй половине дня 23 марта сорок четвертого 
года, не дойдя четырех километров до города, наступление приостановилось, 
наткнувшись на упорное сопротивление немцев. Особенно мешала небольшая высота в 
800 метрах левее дороги, удерживая которую неприятель перекрывал подступы к 
городу. Несколько противотанковых пушек, минометная батарея в этом опорном 
пункте держала под точным прицелом шоссе. Сюда же вела плотный огонь и 
артиллерия, расположенная на позициях где-то за высотой.
 Обход высоты справа исключался: до самого горизонта простиралось вспаханное 
поле, сильно размокшее под дождями. Оставалось одно: дождаться ночи и под 
покровом темноты атаковать этот ключевой узел сопротивления. Для этого нужна 
пехота, а в бригаде осталось только полторы роты танкодесантников. Для 
поддержки их атаки были назначены роты старших лейтенантов Ивана Якушкина и 
Александра Кучмы из первого батальона. Пополнили их «Эмча» осколочными 
снарядами, изъяв последние из других подразделений бригады (на быстрый подвоз 
боеприпасов рассчитывать не приходилось. Только через сутки нам их на парашютах 
сбросила авиация).
 Командир бригады решил с наступлением сумерек скрытно вывести танки (на одном 
моторе) и пехоту на исходные позиции в балке, находившейся в двухстах метрах от 
переднего края вражеской обороны. С данного рубежа по общему сигналу обрушить 
всю силу огня орудий танков на высоту, а затем атакой автоматчиков, 
поддержанных ротами Якушкина и Кучмы, овладеть ею.
 Выслушав решение командира бригады, Иван Якушкин попросил разрешения его роте 
действовать несколько по-иному. Он предложил оставить один взвод для 
наступления с фронта совместно с танками Александра Кучмы, а двумя взводами с 
двумя отделениями автоматчиков, держа малые обороты, по разведанному днем 
пологому оврагу выйти в тыл немцам. Сильный порывистый ветер, дующий от 
противника, должен был существенно облегчить выполнение задуманного обхода. В 
это время танки Кучмы и оставленный взвод роты вместе с автоматчиками должны 
вести огонь по опорному пункту, отвлекая немцев. По сигналу «зеленая ракета» 
(танки в расположении противника вышли на исходный рубеж) обе группы должны 
нанести одновременный удар с тыла и фронта…
 Комбриг внимательно выслушал предложение Якушкина. Задал несколько уточняющих 
вопросов: «Достаточно ли проходим для скрытого маневра пологий овраг?»; «В 
случае обнаружения обходящей группы как она будет действовать?».
 Иван Якушкин доложил майору Сазонову, что северные склоны оврага, по которым 
предстояло двигаться танкам, хорошо просохли, но все равно по одной колее 
пойдут не более двух «Эмча», а в случае обнаружения противником нашего маневра 
целесообразно немедленно атаковать вне зависимости от глубины проникновения 
группы.
 Командир бригады не обиделся. Хотя, на первый взгляд, и было отчего: его 
решение было существенно откорректировано. Толковую мысль на переднем крае 
очень даже уважали. Тем более что в данном случае она исходила от опытного 
фронтовика: Иван Якушкин в действующей армии с первого дня Великой 
Отечественной.
 Комбриг согласился с замыслом Якушкина и сразу же отдал необходимые 
распоряжения.
 …Экипажи приступили к подготовке ночного наступления – тщательно проверяли 
крепление на корпусе «Эмча» шанцевого инструмента, буксирных тросов – ничто не 
должно быть источником шума при движении. К вечеру ветер покрепчал, временами 
накрапывал дождь. Мы радовались такой погоде: чем она хуже – тем лучше!..
 Темнота плотным покрывалом окутала нагретую за день землю, от которой 
поднимался пар. И это плюс… Пора начинать действовать. Подчиненные Кучмы, 
приданный ему якушкинский взвод и автоматчики начали осторожно выдвигаться на 
исходный рубеж для атаки высоты с фронта. Через четверть часа двинулась в рейд 
группа Якушкина. Отойдя на один километр в свой тыл, она затем повернула на 
северо-запад и вскоре вышла на избранный маршрут движения… «Шермана» тихо 
рокотали одним мотором в 375 лошадиных сил, обрезиненные гусеницы на мягкий 
черноземный грунт ложились практически бесшумно. Четыре автоматчика – 
разведывательный дозор – шли в 150–200 метрах впереди… Командиры танков, 
спешившись, вели за собой «Шерманов», стараясь, чтобы больше двух машин не 
попало в уже проложенную колею.
 Два километра пути остались позади, когда Иван Игнатьевич, сидевший на башне 
головного танка, увидел две синие вспышки карманного фонаря («противник рядом»).
 Все экипажи сразу приглушили моторы, как было условлено. Немного погодя перед 
Якушкиным вынырнул из темноты командир разведывательного дозора сержант 
Александр Пронин. Доложил, что автоматчики почти вплотную подошли к нескольким 
окопам, откуда слышна немецкая речь.
 Иван Якушкин, собрав офицеров, объявил: «Конец тихому хождению. Много ли 
противника, мало ли – будем атаковать! Неприятель нас не ждет. Огня не вести – 
давить гусеницами!»
 Через несколько минут все было готово к броску, правда, глубокого охвата 
высоты не получилось – предстояло атаковать обороняющегося не с тыла, как 
намечалось, а с фланга.
 Возвратились к танкам автоматчики, которые уточнили, что, по их мнению, на 
обнаруженной позиции – до двух отделений пехоты, усиленных пулеметами. 
Вероятнее всего – это боевое охранение…
 Заработали на всю мощь моторы «Шерманов», и в ту же секунду в небо, противно 
шипя, взлетела немецкая осветительная ракета. Иван Игнатьевич после боя 
говорил: «О такой услуге противника можно только мечтать! Фрицы с перепугу 
осветили и нас, и себя, поскольку пустили ее почти вертикально!»
 Якушкин доложил командиру бригады о встрече с противником и начале его атаки. 
Семь танков совершили почти одновременный «поворот направо» и развернутым 
боевым порядком пошли на неприятельские окопы. Немцы не выдержали и побежали, а 
наши танкодесантники, не спешиваясь, поливали их автоматным огнем. С высоты в 
сторону якушкинской группы было выпущено еще несколько осветительных ракет. 
Ударили минометы, но мины упали с перелетом. Из-за высоты открыла огонь по 
отсечным рубежам немецкая артиллерия. Небо ежесекундно озарялось снопами 
«свечей». Иван Якушкин приказал командиру своего танка младшему лейтенанту 
Ивану Филину дать «зеленую ракету», в ответ на которую в двух километрах справа 
тотчас ярко вспыхнули выстрелы пушек роты Александра Кучмы. Началась атака 
высоты с фронта.


Танковый десант под командованием майора Мозгова при поддержке танков 
«Матильда» выбивает немцев из Гетмановки

 Второй минометный налет по обходящим танкам оказался более точным. Три 
автоматчика были ранены. После этого группа Якушкина открыла огонь. Пехота и 
танки повели одновременный штурм обороны гитлеровцев с двух сторон. «Пульс» 
ночного боя хорошо чувствуется по силе огня сторон на том или ином участке 
линии соприкосновения. Он был достаточно высоким на направлении наступления 
роты Кучмы и заметно слабее против роты Якушкина. Однако артиллерия противника 
двумя огневыми налетами накрыла левый фланг атакующих с юга «Шерманов», 
повредив ходовую часть двух танков. Якушкин приказал этим неподвижным машинам 
вести огонь по позициям артиллерии фашистов. Заставить ее если не прекратить, 
то хотя бы ослабить силу воздействия по обходящей группе. Остальные танки, ведя 
интенсивный пушечный огонь с ходу, продолжали наступление. Натужно ревели 
моторы двигавшихся по целине «Эмча», оставлявших позади себя глубокие следы 
гусениц. Автоматчики, спешившись, группками жались к корме танков, укрываясь от 
неприятельского ружейно-пулеметного огня. Кучма по радио доложил командиру 
бригады о том, что его подразделения овладели всеми восточными скатами высоты. 
Противник небольшими силами удерживает ее вершину… Якушкина эти сведения весьма 
обрадовали. Он приказал своим танкам остановиться и дать три залпа с места по 
юго-западным скатам высоты. Еще не рассеялся дым взрывов, а уже «Шермана» 
рванулись вперед, подминая под себя все, что сохранилось на позициях 
гитлеровцев…
 Не останавливаясь, танки повернули, налево и устремились к позициям артиллерии 
противника.
 С рассветом на высоте воцарилась тишина. Около ста солдат и офицеров убитыми и 
двадцать пленными потерял противник. Танкисты уничтожили восемь минометов, три 
противотанковых орудия, пять ручных и два тяжелых пулемета, раздавили четыре 
75-мм полевые пушки, потеряв три «Шермана». Атакуй мы днем – вряд ли был бы 
достигнут такой результат.
 Дорога на Бельцы была свободна.
 Командиры рот Кучма и Якушкин приказом командующего танковой армией генерала А.
Г. Кравченко были награждены орденами Красного Знамени.

 «Эмча»… пашут

 К 28 марта сорок четвертого года танки 5-го механизированного корпуса с 
десантом на броне, преодолев с боями около 300 километров, достигли реки Прут 
на участке Скуляны – Унгены, завершив на этом направлении Уманьско-Батошанскую 
наступательную операцию. Из штаба 233-й танковой бригады в первый батальон 
поступило распоряжение послать офицера на танке по маршруту недавнего нашего 
наступления с задачей собрать все отремонтированные боевые машины (их на этом 
трудном пути осталось двенадцать) и направить в Скуляны… Необходимость посылки 
такого «регулировщика» вызывалась тем, что в ходе наступления конечный пункт 
действий бригады был изменен, а оставленные из-за грязи тыловые подразделения и 
экипажи вышедших из строя «Шерманов» об этом не знали.
 Командир батальона капитан Александр Коган эту необычную миссию приказал 
выполнить мне… Сборы были недолги. Взяли на борт две бочки дизтоплива, на 
несколько суток сухого пайка и в путь-дорогу…
 Две недели продолжалось наше «путешествие». Что можно увидеть на земле, где 
только недавно закончились ожесточенные бои: сгоревшие дома, а то и 
превращенные в пепел целые деревни. Наступала пора посевов яровых хлебов. А где 
взять для этого зерно? Фашисты все вывезли. Огороды заросли бурьяном. Чем 
пахать? Ни лошадей, ни тракторов в колхозах нет. По деревням остались одни 
женщины да немощные старики. На их плечи и легли все житейские заботы: кормить 
детей, пахать землю, убирать выращенный урожай… Таково наследие немецкого 
«нового порядка»…
 Выполнив поставленную задачу, я с двумя «Шерманами» возвращался в расположение 
бригады. Солнце клонилось к западу, когда мы подходили к селу Черневцы, где я 
решил заночевать, с тем чтобы рано утром снова отправиться в дорогу. Однако 
обстоятельства внесли в мою «задумку» существенную корректировку, заставив 
забыть об отдыхе.
 При подходе к первым черневчинским хатам меня потрясло увиденное: пять женщин, 
перекинув через плечи кто обтрепанную веревку, кто старенькие вожжи, натужно 
тянули однолемеховый плуг. Шестая правила «орало», шагая по борозде… Меня – 
крестьянского сына – словно кипятком обдали. Я подал колонне команду 
остановиться и, спрыгнув с головного танка на дорогу, быстро зашагал к 
«пахарям». План дальнейших действий созрел мгновенно. Женщины остановились, 
стати смотреть в мою сторону, вытирая обильный пот на лицах. Поздоровался, 
услышав в ответ традиционное украинское: «Здоровеньки будьте!» Едва переведя 
дыхание, я выпалил: «Кончайте надрываться! Мы вам вспашем огороды! Где 
председатель колхоза?» Молодуха-«коренник»: «Бабоньки, видпочивайте. Я – зараз».
 И повела меня к хате, что стояла на противоположной стороне улицы: «Ганна 
Ивановна – наш голова колгоспу – дома хвора…» Я взял с собой командиров танков, 
объявив им свое решение вспахать «Шерманами» огороды.
 Ганна Ивановна с огромной радостью приняла наше предложение. Осталось решить 
только вопрос, где взять плуги. Оказалось, что в колхозе есть только два 
пригодных к работе. «Надо по дворам кинуть клич, думаю, найдется несколько штук,
 – сказала председатель колхоза. – Вы не представляете, какую огромную помощь 
вы окажете нашему сплошь бабьему селу. Мужиков у нас нет – кого немец угнал в 
неволю, кто на фронт ушел».
 Нас волновал и другой, не менее важный вопрос, как прицеплять плуги к танкам. 
Председатель глянула на моего проводника: «Оксана кое-что умеет ковать». – 
«Отец трохи навчив, – застенчиво поведала дочь кузнеца. – Кузня, к жалю, давно 
не робыла».
 Ганна Ивановна обратилась ко мне с просьбой: «Помогите, пожалуйста, развести 
огонь в кузнечном горне. Оксана покажет, как это делается. Руки у нее мужские, 
умелые», – с гордостью закончила председатель колхоза.
 …Пролетел почти час наших переговоров. Весть о помощи, обещанной танкистами, 
разнеслась по селу с быстротой молнии. Забегали, захлопотали крестьяне. 
Отыскали еще два плуга. Можно приступать к изготовлению прицепных устройств…
 Центром жизни черневчан весь вечер и почти всю ночь стала кузница… Все 
«эмчисты» ушли на «трудовой фронт», оставив у танков только небольшую охрану. 
Сначала жгли огромный костер – готовили древесный уголь для кузнечного горна; 
потом притащили танковые буксирные тросы, с тем чтобы их приладить к плугам. А 
вскоре послышался ритмичный стук кузнечного молотка. Началась поковка. В руке 
Оксана держала небольшой молоток на длинной ручке; им она проворно указывала, 
куда ударять «молотобойцу» – старшему сержанту Геннадию Капранову.
 Раскаленные докрасна полосы металла на глазах превращались в незатейливые 
«детали» и «детальки» будущих прицепных устройств… Сменялись молотобойцы, 
Оксана по-прежнему стояла у наковальни… К рассвету нехитрые «прицепки» были 
готовы. А в это время хозяйки из своих скудных запасов варили, жарили, пекли – 
готовили фронтовикам завтрак. Хотя и не богатый, зато от всей души.
 …Три часа крепкого сна, и вся «танковая полевая бригада» была на ногах. Та же 
неутомимая Оксана повела нас в полуразрушенное здание школы, где были накрыты 
для сниданка (завтрака) столы… Съели яичницу с салом, блины со шкварками, 
запили все это узваром (компотом) и, поблагодарив стряпух за вкусные блюда, 
отправились пахать.
 Поплыл над Черневцами рокот танковых дизелей. Один «Шерман» за правосторонними 
домами, другой – за левосторонними пошли «в атаку на огороды». 
Механики-водители с большой осторожностью тронулись с места, волнуясь, выдержат 
ли нагрузку самодельные прицепные приспособления? К тому же надо дать время и 
«плугатарям» освоиться с нелегким навыком управления плугом. Ведь стоит чуть 
замешкаться, и лемех уже скользит по поверхности земли, соскребая только траву… 
С каждым метром движения вперед увереннее вели машины механики-водители, 
становились тверже шаги идущих за плутами.
 Необычная картина вспашки огородов танками привлекла внимание сельчан: 
вездесущие ребятишки, белые как лунь старики, согбенные старухи, несколько 
молодух высыпав на задворки, молча наблюдали за происходящим.
 К середине дня была проложена последняя борозда. Заглохли танковые моторы – 
над Черневцами снова воцарилась тишина. Лишь возле школы слышались радостные 
голоса женщин, готовивших большой праздничный обед танкистам, какого не было на 
этой истерзанной войной земле более трех лет.
 Я приказал готовить танки к дальнейшему маршу. Залить в баки последние запасы 
дизельного топлива, проверить ходовую часть «Шерманов».
 Сильно хромая (неделю назад вывихнула ногу), ко мне подошла Ганна Ивановна. 
Крепко обняла, расцеловала: «Вам трудно представить, какую радость вы нам 
подарили! Расправились плечи у односельчан, в один день они освободились от 
давившей их беды. Огромное-преогромное вам спасибо, дорогие наши воины!» Пожала 
руки, поцеловала каждого танкиста и пригласила всех нас и колхозников к столу. 
Закрыв люки «Эмча», экипажи направились к школе…
 Много разных обедов было на длинной фронтовой дороге, но этот запомнился на 
всю жизнь. Не блюдами, не крепостью и количеством «сугревного», а атмосферой 
застолья и особенно слезами…
 Прошло более года, как я в действующей армии… Смоленщина, Белоруссия – везде я 
видел безбрежное горе, полностью сожженные города и села. А тут, в украинском 
селе, нам пришлось впервые за войну увидеть светлые, легкие слезы женщин, 
благодаривших нас за «добре дило».
 «Шермана» уходили на запад. За околицей собрались и стар и мал, провожая 
нежданно-негаданно явившихся «пахарей» в дальнюю фронтовую дорогу, тайком 
осеняя крестным знамением… Геннадий Капранов и еще несколько парней обещали 
приехать в это село после Победы. Видать, приглянулись им чернобровые хохлушки… 
Не сбылась их заветная мечта. Остались они лежать в братских и одиночных 
могилах в городах и весях, на полях Румынии, Венгрии, Чехословакии, Австрии. 
Мир их праху!..

 Прими, земля!..

 Коль уж заговорил я о павших, то скажу и о том, как обходились со своими и 
чужими убитыми.
 Я не помню, чтобы в стенах Саратовского танкового училища, да и в ходе 
дальнейшей армейской службы поднимался вопрос о подробностях, ритуале 
погребения павших на ратном поле. В уставах того времени были до предела 
короткие слова: «Специально выделенные команды хоронят погибших». Как? Где? Ни 
слова… По-христиански умершего предают земле на третий день после кончины. А 
где эти дни взять, когда ежесуточно идут бои?
 На фронте продолжительность этого печального ритуала и его содержание зависели 
от времени, каким располагали живые – однополчане сраженного в бою. Иногда 
хоронили друзей наспех и шли дальше. Было время – по-иному поступали.
 Всю войну мы, танкисты, хоронили своих товарищей сами. Никаким «похоронным 
командам» не передавали. Если эта трагедия приключалась в подвижных формах боя 
– павшего предавали земле подразделения обеспечения батальона или бригады. А 
вообще старались, пусть второпях, своего собрата по экипажу, взводу и роте 
положить в землю собственными руками.
 Хоронили, как правило, недалеко от места гибели. Если близко был населенный 
пункт – на его кладбище или на площади; в зарубежных странах – в оградах 
костелов. Если смерть настигала воина в чистом поле, то выбирали высоту или 
опушку леса или рощи. Чтобы можно было «привязать» топографически место 
захоронения к ориентиру. Штаб батальона обязательно составлял карточку места 
погребения, в которой описывалось место нахождения могилы.
 В других случаях поступали иначе. Скажем, во время отражения ударов противника 
с целью деблокирования окруженной Корсунь-Шевченковской группировки в феврале 
1944 года и танкисты, и пехота понесли значительные потери. В этой обстановке 
убитых хоронили в братских могилах. Место такого массового погребения выбирали 
у дороги, на высотке. Часть, назначенная ответственной за этот ритуал, также 
составляла карточку этого захоронения. В ней указывалось: место нахождения 
могилы; в каком ряду кто положен с указанием звания, фамилии, имени и отчества.
 Бывали случаи, когда место своей могилы указывал сам смертельно раненный, 
последнюю волю которого старались исполнить.
 В мае 1945 года, когда танковые армии с севера и юга устремились к восставшей 
чехословацкой столице, передовой отряд одной из частей ни то 3-й, ни то 4-й 
гвардейских танковых армий прорвался в центр Праги, завязав тяжелый бой. 
Танкисты, несмотря ни на что, отбивали у врага квартал за кварталом, помогая 
пражанам. Танкодесантник Беляков был тяжело ранен в живот. Его перенесли в 
маленький госпиталь восставших, что помешался в монастыре. Чехословацкие врачи 
пытались спасти советского солдата, но он был обречен. В монастыре на небольшой 
башенке находились куранты. И когда они мелодично отбивали определенный час, 
прислушиваясь к их голосу, солдат прекращал стонать, лицо его чуть светлело. А 
вскоре, когда ему стало очень плохо и заиграли часы, он попросил чешских 
врачей: «Когда я умру, похороните меня недалеко отсюда, чтобы я всегда слышал 
этот прекрасный бой». Это были его последние слова. Ночью он скончался… Пражане 
выполнили просьбу тяжело раненного воина. Его похоронили в скромном скверике в 
нескольких десятках шагов от монастырской ограды. И поставили незамысловатый 
памятник на могиле.
 В чем провожали своего боевого товарища в последний путь? Чаще всего в той 
одежде, в которой он встретил свою смерть. Если было время, переодевали в 
чистое белье и обмундирование. Гроба не было. Танкисты заворачивали тело в 
кусок танкового брезента, а пехотинцы, как правило, в шинель. Дно могилы 
выстилали либо соломой, либо сосновыми ветвями, что было под руками. И 
осторожно опускали тело в вырытую яму, строго сориентированную с запада на 
восток. Под ружейные, а то и пушечные залпы засыпали землей. Устанавливали 
нехитрую пирамидку со звездочкой. Тут же, у свежей могилы устраивали короткие 
поминки – по сто «наркомовских» граммов. И снова в бой…
 И только дважды: в январе 1944 года и почти ровно через год, когда хоронили 
своих командиров батальонов капитана Николая Маслюкова и гвардии капитана Ивана 
Якушкина, были сколочены для них гробы…
 Что касается солдат и офицеров противника, то пока фашистские войска наступали 
на восток, они своих погибших хоронили на кладбищах. Когда мы погнали их на 
запад, то неприятная, но необходимая обязанность захоронения солдат врага 
возлагалась на «похоронные команды». В танковых соединениях и объединениях 
таких временных подразделений не было. Они, как правило, создавались в масштабе 
фронта. Зачастую в местах прошедших ожесточенных боев (к примеру, под 
Корсунь-Шевченковским, на Украине) для усиления названных команд привлекалось 
местное население…
 Если для предания земле павших советских воинов выбирались, как сказано выше, 
кладбища, площади в населенных пунктах, а в поле – высоты, то врагов зарывали 
на бросовых, непригодных для дальнейшего использования землях. Никаких 
документов на эти места не составлялось. Может, кто-то сейчас и скажет, что мы 
тогда в этом вопросе поступали по-варварски. Но в то время и мертвый враг – 
оставался врагом. И к нему было соответствующее отношение…

 Расплата

 В последних числах марта сорок четвертого года мотопехотные и танковые части 
5-го механизированного корпуса форсировали реку Прут и овладели плацдармом на 
его правом берегу. Линия фронта стабилизировалась. Нам, танкистам 233-й бригады,
 пришлось около двух недель вместе с пехотой удерживать занимаемые позиции, 
пока не подошли свежие резервы…
 Хотя бригада к моменту выхода на советско-румынскую границу имела значительный 
некомплект танков, ей была поставлена задача оборонять участок правее шоссе, 
идущего на город Яссы. Нашим подразделениям противостояло до батальона пехоты 
противника, усиленного несколькими танками «Тигр», укрепившимися на 
господствовавших холмах. Линия фронта проходила строго с севера на юг, и яркое 
весеннее солнце в первой половине дня слепило противника, а во второй половине 
– нас. Обе стороны расположили свои боевые машины почти на переднем крае, 
существенно усилив противотанковую оборону пехоты. И мы, и гитлеровцы хорошо 
оборудовали свои позиции, вкопав танки так, что над землей виднелись только 
«макушки» башен. Надо сказать, что на тяжелые немецкие танки на лобовую часть 
корпуса и по всей окружности башни навешивались траки гусеницы. Это усиливало и 
без того мощную броневую защиту «Тигров» и «Пантер», а также способствовало 
рикошетированию бронебойных снарядов, попадавших в этот «неустойчивый надбой».


Бой в районе Ясс

 На западных скатах одной из высот находилась огневая позиция «Тигра». Отсюда 
его экипаж хорошо просматривал наше расположение почти до реки Прут. Прекрасная 
наблюдательная и прицельная оптика танка в сочетании с мощной 88-мм пушкой 
позволяла гитлеровцам вести точный огонь по любой цели – большой или малой. 
Примерно с 13 часов, когда солнце переставало слепить вражеских танкистов, все, 
что появлялось на дороге, немедленно уничтожалось. «Бешеный фриц», как его 
окрестили наши солдаты, не жалел осколочных снарядов.
 Мы не могли ответить противнику подобными действиями, поскольку его оборона 
из-за всхолмленности открывалась нашему взору на небольшую глубину; к тому же 
приходилось беречь снаряды – их подвоз еще не был налажен должным образом. А 
так хотелось расплатиться! Наше терпение лопнуло, когда в течение двух дней 
горячий обед доставлялся несвоевременно, поскольку две кухни были разбиты, и 
пришлось еду на передний край носить в термосах.
 Командир орудия сержант Анатолий Ромашкин, один из самых метких стрелков 
батальона, наконец получил разрешение выпустить два бронебойных снаряда. С 
точностью, наверное, до сантиметра определил расстояние до «Тигра» – 650 метров.
 Постоянно велось и наблюдение за поведением неприятельского экипажа. Расплата 
была подготовлена и осуществлена следующим образом. Ромашкин попросил пехотного 
командира выделить ему в помощники снайпера, с которым они выбрали позицию 
рядом с танком. С нее просматривалась вся башня «Тигра». Анатолий предложил 
снайперу – младшему сержанту Юрию Прохорову – огонь вести бронебойным патроном, 
в котором был более сильный пороховой заряд: «Мне, возможно, придется 
израсходовать оба отпущенных снаряда. Ты же, когда экипаж вылезет из люков, 
должен поразить цель с первого выстрела».
 В течение двух дней, с рассвета и до 13 часов пока солнце не начинало слепить 
глаза, Анатолий и Юрий выслеживали «Тигра» – все безрезультатно. Мы, не зная 
причины отсрочки намеченной расплаты, торопили Ромашкина. Он отмалчивался. Суть 
«задумки» командира орудия состояла в следующем. Он терпеливо ждал, когда пушка 
«Тигра» будет хотя бы на пять-десять градусов повернута в сторону, подставив 
под выстрел «Шермана» ствольные бока. А она все это время смотрела на нас своим 
грозным дульным тормозом. При такой малой площади вероятность поражения 
«восьмидесятивосьмерки» близка к нулю…
 Начался отсчет третьих суток. Рассеялся легкий утренний туман. Анатолий припал 
к прицелу: «Наконец-то!» Он тут же подал условный сигнал Юрию: «Изготовиться к 
стрельбе!» Секунда… вторая… пятая.
 «Тигр» медленно поворачивает башню, ловя в прицел какую-то цель, пока лучи 
поднимающегося солнца не ударили глаза… Первый выстрел «Эмча», но снаряд, 
угодив в маску башни, ушел вправо вверх, светя трассером. Еще выстрел – точное 
попадание! Почти половина ствола «Тигра», подобно перерубленному бревну, 
отлетела в сторону. Тут же открылся люк командирской башенки; командир 
вражеского танка высунулся из нее почти до пояса. Снайпер нажал на спусковой 
крючок, гитлеровец дернулся и повалился ничком на крышу башни. «Ура-а!» – 
пронеслось над нашими окопами.
 С наступлением темноты укрощенный «Тигр» уполз в глубину своего расположения. 
С этого дня позицию на высоте никто не занимал. Дорога теперь «работала» и в 
светлое время, иногда все же подвергаясь артиллерийским налетам да редким 
ударам авиации.

 «Секрет фирм»

 Большинство боевой техники, поставлявшейся в СССР по ленд-лизу, шло в страну 
морскими караванами, которые разгружались в портах Мурманска или Архангельска, 
откуда ее по железной дороге перевозили в места назначения. Получаемые нами 
«Шермана» были тщательно оклеены плотной темной, пропитанной влагостойким 
составом бумагой, отсутствовавшей только на люке механика-водителя – ее уже 
удалили для доступа в отделение управления, так как от порта до станции 
погрузки на платформы танки шли своим ходом.
 На очистку «Эмча» от этой «одежды» уходило почти два дня. Надо отдать должное 
американской стороне: машины к дальней морской перевозке готовились превосходно.
 За время пребывания на фронте мне пришлось пять раз получать новые танки 
«Шерман», и всегда, проводя их расконсервацию, внутри не находил и капельки 
влаги. А ведь морем они шли не день и не два…
 Так вот в конце марта сорок четвертого года 233-я танковая бригада была 
выведена на пополнение техникой и личным составом. Поступившую партию «Эмча» мы 
получали 8 апреля на станции Бельцы. Перегнали их ночью в деревню Скуляны, где 
располагались первый и второй батальоны бригады, а на следующий день приступили 
к удалению «обертки» танков. С утра в бригаду приехал Миша (напомню читателю: 
представитель американских фирм при штабе корпуса). Несколько минут молча 
понаблюдал, как экипажи стараются снять эту «черную рубашку» «Шерманов», не 
повредив окраску корпуса и башни. Поскольку нам это удавалось, Миша был доволен 
результатами нашего нелегкого труда… Затем он поинтересовался: целы ли в танках 
небольшие продуктовые подарки от рабочих фирм? Оказалось, что и на этот раз они 
где-то затерялись на длинном пути от порта разгрузки до экипажей. Миша очень 
огорчился. Таким мы его видели тогда, на Украине, когда «Эмча» скользили на 
обледенелой дороге под Фастовом…
 При расконсервации «Шермана» много, можно сказать, ювелирного труда 
требовалось от командира орудия. Пушка и спаренный с пушкой и курсовой пулемет 
были обильно покрыты густой смазкой. Ствол орудия с дульной и казенной части 
были залиты пушечным салом. Для удаления этих 25–30 сантиметровых пробок 
требовались немалые усилия.
 «Операция» по приведению «длинного ствола» в рабочее состояние начиналась 
обычно с простой процедуры снятия смазки с его поверхности. Другое дело очистка 
канала ствола от пушечного сала. Для извлечения торцевой пробки изготавливались 
деревянные лопатки, а то и просто палкой по частям вынималась дульная заливка. 
Казенная сальная втулка вышибалась в боевое отделение танка банником, который 
приходилось толкать двум, а то и трем членам экипажа. Так делали начиная с 
первого поступления в бригаду «американцев».
 Работы шли своим чередом. На одном из «Шерманов» роты Якушкина очистка ствола 
пушки подходила к концу, когда неожиданно произошло настоящее чрезвычайное 
происшествие – вместе с двумя вытолкнутыми пробками казенника на пол боевого 
отделения упала и разбилась бутылка виски, высыпались полиэтиленовые пакеты. 
Вот это сюрприз! Командир танка Виктор Акулов чуть не заплакал, увидев такую 
потерю. Через секунду с конца в конец улицы разнеслось тревожно-радостное: 
«Стой! Стой! Прекратить чистку пушек!»
 В роте была разработана методика удаления пушечного вложения. После выемки 
дульной сальной пробки полубанником аккуратно разрушалась средняя «перегородка»,
 затем пушка осторожно опускалась вниз, так чтобы подарки аккуратно вывалились 
из дульной части орудия прямо на подставленную заранее плащ-накидку или брезент.
 Молодцы американцы! Хитро упаковали подарки так, чтобы не гуляли по канату 
ствола и сохранились в целости. Этот секрет мы берегли до конца войны. На 
второй день в батальон примчался сияющий от радости Миша: «Фирмы хороши! Я 
давно сообщать о неполучении танкисты подарки. Фирмы нашли куда надежно прятати 
презенты!»

 Объятия маршала

 Маршал Советского Союза Р.Я. Малиновский, будучи министром обороны СССР, 
приказал всем Главкомам родами войск Вооруженных Сил периодически читать лекции 
и выступать с докладами перед профессорско-преподавательским составом военных 
академий. В них они рассказывали о новых образцах вооружения и боевой техники, 
проблемах тактики и оперативного искусства, об использовании богатого опыта 
Великой Отечественной войны в условиях применения ядерного оружия. Такая 
практика позволяла поддерживать постоянный контакт между высшим руководством 
Советской Армии и учебными заведениями, а в последних обучать слушателей, 
разрабатывать научные труды и учебники на высоком современном уровне…
 В конце октября 1960 года Родион Яковлевич, сам бывший старший преподаватель 
Военной академии имени М.В. Фрунзе, решил выступить в ее родных стенах. Первое 
выступление министра обороны было посвящено подробному разбору подготовки и 
ведения Яссо-Кишиневской наступательной операции.
 Июль месяц 1944 года. Идет накапливание войск, интенсивный подвоз материальных 
средств, необходимых для предстоящего наступления. Все это делалось в темное 
время суток, со строгим соблюдением всех мер маскировки.
 Плацдарм на правом берегу реки Прут в районе северо-восточнее города Яссы имел 
небольшую глубину. Однако именно с него планировалось нанесение главного удара.
 Оставалось несколько недель до начала наступления, когда в конце июля 
немецко-румынское военное руководство предприняло попытку ликвидировать этот 
плацдарм, для чего на узком участке фронта в северо-восточном направлении был 
нанесен сильный удар из района Ясс. На обороняемых позициях находились в 
основном советские стрелковые части и соединения, усиленные артиллерией и 
противотанковыми средствами. Танков, ни на переднем крае, ни в ближайшей 
глубине, они не имели. К тому же, как я уже говорил, местность в расположении 
противника господствовала над нашим районом, который просматривался вплоть до 
водной преграды и даже за нею, что позволило ему скрытно сосредоточить мощную 
группировку.
 В июне – июле в Молдавии стояла сухая, жаркая погода. Земля высохла и 
потрескалась, а на вспаханных еще весной полях и в виноградниках она 
превратилась в сыпучую подобно песку массу. Я особо подчеркиваю это, ибо 
последнее сыграло злую шутку с нашими танками, введенными для отражения 
наступления противника…
 Бои сразу же приняли исключительно ожесточенный характер. Наступающему в 
первый же день удалось прорвать первую линию нашей обороны, что привело к 
реальной угрозе потери плацдарма. Сложившаяся ситуация требовала введения в 
действие резервов и в первую очередь танков для нанесения сильных контрударов. 
Ближе всего к району развернувшихся боев находились части 5-го 
механизированного корпуса 6-й танковой армии. И, в частности, его 233-я 
танковая бригада, которая расположилась в 12 км от переднего края – в деревне 
Скуляны.
 Как сообщил аудитории маршал Малиновский, он в тот же день доложил обстановку 
Верховному Главнокомандующему И.В. Сталину и попросил у него разрешения 
использовать часть танков из резерва, предназначенного для августовского 
наступления. Без их участия, утверждал командующий фронтом, восстановить 
первоначальное положение будет очень сложно. Сталин не позволил брать для этой 
цели ни одного танка, приказав решить эту сложную задачу силами обороняющихся 
войск с применением массированного огня артиллерии и ударов авиации. Далее 
министр обороны сообщил, что, как ни было тяжело, советские войска не только 
удержали позиции в глубине своего расположения, но и сумели отбить ранее 
захваченные районы на переднем крае. А на направлении вдоль шоссе на Яссы даже 
вклиниться в оборону неприятеля, нанеся значительный урон наступающим.
 О том, что вражеское командование было уверено в успехе операции, говорили 
следующие факты. По показаниям пленных, за два дня до нанесения удара на фронт 
под Яссы приезжала мама Елена – королева Румынии, благословившая войска на 
победу. Кроме того, на участках обороны противника, захваченных нашими 
контратакующими частями, были обнаружены накрытые столы, заставленные винами и 
всякими закусками. Немцы и румыны не сомневались, что они скоро сядут за них. 
Но праздник не состоялся!..
 В перерыве я подошел к маршалу Р.Я. Малиновскому. Попросил у него разрешения 
выяснить один вопрос.
 – Я вас слушаю, – ответил маршал.
 – Товарищ министр обороны, вы сказали, что Сталин запретил использовать танки 
для восстановления положения на правобережье Прута. Я из 233-й танковой бригады 
5-го механизированного корпуса 6-й танковой армии. По вашему приказу ее 
подразделения 1 августа участвовали в нанесении контрудара.
 Выполнив задачу, бригада была отведена за реку Прут. В прежний район 
сосредоточения.
 Родион Яковлевич, как мне показалось, несколько смутился. Но в ту же минуту он 
наклонился ко мне, обнял за плечи и шепнул на ухо:
 – Молчи, полковник!
 – Есть!
 Конечно, маршал не ожидал, что в аудитории найдется участник 
июльско-августовских событий сорок пятого года, произошедших в канун 
Яссо-Кишеневской операции.
 Мои коллеги преподаватели, находящиеся в актовом зале, видели, как меня обнял 
Родион Яковлевич.
 – Что это тебя обнимал министр обороны?
 – А мне в годы войны посчастливилось воевать под его началом. На 2-м 
Украинском фронте. Вот мы накоротке и вспомнили те дни!..
 А на самом деле тогда произошло вот что. К исходу 31 июля обстановка еще более 
обострилась. Противник на левом фланге вышел на ближние подступы к монастырю, а 
точнее сказать, к остаткам обители, которая была разбита артиллерийским огнем и 
бомбежками авиации. Нависла опасность перехвата шоссе, идущего на Яссы. Утром 
следующего дня первый и второй батальоны 233-й танковой бригады были подняты по 
тревоге (третий остался в Скулянах) и форсированным маршем направлены на 
исходные позиции, находившиеся примерно в километре от переднего края, в лесу, 
что восточнее монастырской груды кирпича.
 Я в это время занимал должность начальника штаба первого батальона. Нам 
пришлось ряд вопросов решать буквально по-пожарному… К примеру, обеспечивать 
офицеров фотографическими картами предстоящего района боевых действий, которые 
мне на бегу вручили в штабе бригады. Оседлав мотоцикл, я догнал на марше свою 
колонну и в ходе движения раздал фотокарты командирам всех танков…
 Через час после подъема по тревоге подразделения вышли на назначенные позиции. 
Правда, мы несколько подзадержались, преодолевая реку Прут по наплавному мосту, 
попав под бомбежку. Однако зенитное прикрытие моста, сбив два самолета, 
разогнало бомбардировщики.
 Нас на исходных позициях уже ждал командир бригады гвардии майор Иван Сазонов, 
поставивший задачу на контратаку по карте. Второму батальону предстояло 
действовать вдоль дороги, первому – левее. На организацию боя отводилось всего 
сорок минут, а ведь требовалось хотя бы накоротке провести рекогносцировку 
местности и противника; довести задачу до каждого экипажа; вывести «Шермана» на 
исходный рубеж для контратаки.
 «Временной голод» вынудил командиров батальонов пойти на явное нарушение 
установившегося порядка организации такого вида действий. «Классическая» схема 
рекогносцировки, которая всегда проводилась небольшими группами (комбат с двумя 
ротными; затем последние – с тремя взводными, переодетыми в форму обороняющихся 
войск, с надежной непосредственной охраной места нахождения командиров), здесь 
была неприменима.
 Комбат-1 повел офицеров на рекогносцировку «ватагой», взяв не только 
командиров рот, но и командиров взводов. Всего десять человек.
 Офицерский «гурт» вышел на юго-западную опушку леса рядом с руинами монастыря. 
Танкисты вскинули к глазам бинокли, изучая местность по обе стороны линии 
соприкосновения. Направление предстоящей атаки не радовало – «Шерманам» 
предстояло контратаковать противника снизу вверх. Хорошо, что солнце в это 
время будет находиться несколько сзади и слева, ослепляя немцев и помогая нам. 
Работали на виду у противника, прекрасно понимая, что рискуют. Старались 
поскорее решить необходимые вопросы и сразу же уйти. Не успели… Первый 
минометный залп хоть и лег впереди группы, но осколками мин были легко ранены 
два человека. Офицеры, выполняя команду, кинулись в глубь леса. Однако 
повторный залп оказался точнее – погибло трое и один был тяжело ранен. 
Печальный итог плохой организации боя. Двое раненых изъявили желание остаться в 
строю, а четверых надо было заменять.
 Рекогносцировочная группа вернулась в свое расположение, принеся раненого и 
убитых. На место выбывших офицеров командир батальона сразу же назначил 
командиров машин, командиров рот и своего танка, а на четвертую был посажен мой 
заместитель – адъютант штаба.
 Срок, отведенный для подготовки контратаки, близился к концу. Через несколько 
минут должен был начаться огневой налет, за время которого подразделения 
батальона обязаны были выйти на исходный рубеж и развернуться в боевой порядок.
 Комбат – капитан Коган – приказал собрать у своего танка офицеров всех рот. И 
лично поставил по карте задачу: «На местность поглядим с исходного рубежа. 
Возможно, кое-что уточню по радио», – закончил он…
 За все время пребывания на фронте – ни до этого дня, ни после – мне не 
приходилось видеть такой поспешной неполной и неглубокой организации одного из 
важнейших мероприятий активной обороны – контратаки. Мы, ее исполнители, не 
были знакомы ни с местностью, ни с противником. Бой в таких условиях всегда 
сопровождается большими потерями и редко заканчивается удачно, И в этом случае 
мы ощутили это на своей шкуре в полной мере.
 В 10 часов «заговорили» пушки на переднем крае, из глубины обороны и из-за 
Прута, «Шермана» двинулись вперед. Первый батальон от шоссе повернул влево, 
второй – несколько вправо. Впереди лежащая всхолмленная местность разделила 
танкистов подразделений. Они вынуждены были действовать на самостоятельных 
направлениях, без огневой связи друг с другом.
 Подразделения вышли на исходный рубеж, а с него, через полчаса, по завершении 
огневого налета, оба батальона перешли в контратаку.
 Подчиненные Когана ударили по левому флангу противника, вклинившегося в нашу 
оборону на юго-западных подступах к монастырю. Наступление велось вдоль по 
склону плоскогорья, что уходило на юг. Невыгодное направление, поскольку танки 
вынуждены подставить правый борт под вражеские противотанковые средства, 
расположенные на возвышенности; а подразделения лишались возможности широкого 
фронтального маневрирования из-за необходимости движения вдоль линий своих и 
чужих траншей. Это последнее обстоятельство таило в себе огромную опасность – 
«Шермана» могли в любой момент засесть в фортификационных сооружениях обороны 
той или другой стороны, которых с марта текущего года было возведено ох как 
много. Все вышеперечисленные обстоятельства сильно повлияли на темп продвижения 
подразделений батальона, который оказался невысоким. А танки, идущие по полю 
боя на пониженных скоростях, без маневра по фронту, – удобные цели для 
противотанковых средств и полевой артиллерии противника.
 Тем не менее контратакующие танки первого батальона и приданные ему десантники 
совместно с обороняющей пехотой смяли первую линию наступающих подразделений 
фашистов. Артиллеристы «поработали» неплохо. В районе южнее монастыря горело и 
неподвижно застыло семь вражеских танков. Около десятка отошли назад, скрывшись 
за складками местности. В целом противник еще не успел оправиться от 
двадцатипятиминутного огневого налета.
 На направлении действий второго танкового батальона обстановка складывалась 
тоже в нашу пользу. Подразделения уверенно развивали первоначально достигнутый 
успех. «Шермана» капитана Александра Когана медленно, но уверенно продвигались 
в глубину вражеского расположения, ведя интенсивный огонь из пушек и пулеметов. 
Танковые снаряды образовывали впереди боевого порядка рот своего рода подвижную 
завесу из густой пыли, поднимавшейся от их разрывов в сухой земле и подолгу 
висевшей в воздухе, которая затрудняла немцам и румынам вести прицельный огонь 
танкам. Однако немецко-румынские командиры быстро сориентировались в 
сложившейся ситуации. Хорошо организованная система наблюдения, особенно 
наблюдательные посты на флангах участка контратаки, позволила грамотно 
корректировать огонь артиллерии. Буквально через считаные минуты снаряды 
дальнобойных орудий калибра не менее 150-мм подняли фонтаны взрывов на линии 
контратакующих танков. Поскольку местность не позволяла танкам рассредоточиться,
 нависла вполне реальная угроза уничтожения двух «Шерманов» одним снарядом.
 Была подана команда на срочное рассредоточение. Подразделения начали 
маневрировать, увеличивая интервалы. Но в дыму и пыли, как во тьме, ничего не 
видно! И две машины завалились в траншеи. Попытки самостоятельно выбраться из 
западни привели только к тому, что они еще глубже зарывались в рыхлую, сухую 
землю бывших виноградников. Я и заместитель командира батальона по технической 
части старший лейтенант Александр Дубицкий на танковом тягаче кинулись на 
помощь. Подскочив к первому «Шерману», быстро подали буксирный трос. Дубицкий 
помчался ко второму завалившемуся танку – готовить его к освобождению из 
траншеи, пока тягач был занят вытаскиванием первого танка.
 В это время в небе появилась «рама». Застрявшие машины и тягач тут же были 
накрыты артиллерийским огнем. Ранен помощник механика-водителя… К счастью, наши 
истребители, вовремя появившиеся над полем боя, сбили немецкого корректировщика.
 Мне в этой ситуации крупно повезло. Я находился по левому борту неподвижного 
«Шермана», когда в рыхлую насыпку бруствера траншеи всего в шаге от меня упал 
тяжелый снаряд. Он ушел в грунт и там разорвался. Произошел камуфлетный взрыв. 
Сильный удар между лопаток свалил меня с ног. Когда я с трудом поднялся, 
осмотрелся, отряхнулся, то увидел лежащий у моих ног внушительного размера ком 
глины. Он-то и нокаутировал меня, хорошо, что не осколок…
 Тягач, ревя мотором, вытащил «неудачника». Отцепили трос и направились к 
следующему танку. Дубицкий замахал руками, дав понять, что второй танк 
буксировать не надо, поскольку у него огнем противника была разбита подвеска.
 Спешим за ушедшими вперед подразделениями, которые спустились в обширную балку 
и огнем с места уничтожали вражеский опорный пункт, с пятью или шестью 
противотанковыми пушками. Картина поля боя не радовала: три «Шермана» увязли в 
ходах сообщения и окопах, два – объяты огнем. Остальные машины батальона 
пытались осуществить маневр влево по балке, обтекая узел сопротивления, под 
прикрытием дымовой завесы, созданной выброшенными танкистами шашками. Да вот 
только безветренная погода позволила облаку растечься по низменности, и оно 
закрыло не только танки, но и противника, ухудшив условия стрельбы для обеих 
сторон. Неприятельский огонь несколько ослаб. Воспользовавшись некоторым 
облегчением обстановки, Дубицкий на тягаче мотался между застрявшими танками, 
вызволяя их из беды и ставя в строй атакующих. Опасная, но необходимая работа 
«технарей» батальона… Передовые артиллерийские наблюдатели, идущие за 
батальоном, передали координаты огневых средств противника, и вскоре взрывы 
накрыли их позиции.
 Контратакующие танки вышли к бывшему переднему краю неприятельской обороны. 
Темп их продвижения сразу упал, а временами подразделения и совсем 
останавливались, ведя пушечную дуэль с врагом. Первоначальное преимущество 
контратаки – сильный удар двадцати одного танка на узком участке по еще не 
закрепившемуся на захваченных рубежах противнику – исчерпало себя. К тому же 
обход узла сопротивления фашистов не удался и «Шермана» остановились. Наступил 
критический момент боя, когда продвижения вперед нет; а наш неподвижный боевой 
порядок остался на открытой местности. Противник, воспользовавшийся нашим 
замешательством, точно накрыл боевые порядки танков. Разрывы… разрывы! Два 
точных попадания – экипажи выскочили из машин. В это время восьмерка 
штурмовиков появилась из-за Прута. Отбомбившись по артиллерийским позициям 
немцев, они замкнули круг и принялись «утюжить» их РСами и пушечно-пулеметным 
огнем. «Илы» сделали еще заход, теперь подавляя гитлеровцев перед фронтом 
правого соседа.
 После двухчасового боя поступил приказ танкам, ведя огонь, отходить на 
исходный рубеж! В этом бою первый батальон потерял пять танков, из них два 
сгоревшими, а второй – четыре сгоревшими…
 Прежний передний край обороны войск был восстановлен. Оставшиеся «Шермана» 
233-й танковой бригады убыли в Скуляны – в район сосредоточения.
 Все танковые командиры были крайне недовольны результатами недавнего боя, 
скомканностью его подготовки, действиями на местности с ограниченными 
возможностями для маневрирования по фронту. «Нас засунули в бутылку», – 
говорили танкисты.
 Вот о каких событиях промолчал министр обороны во время своего выступления в 
Военной академии имени М.В. Фрунзе. И мне приказал не распространяться…


* * *

 К тому запрету И.В. Сталина на использование танков для отражения попыток 
противника ликвидировать плацдарм за рекой Прут уместно будет привести еще один 
разговор Р.Я. Малиновского с Верховным.
 Р.Я. Малиновский, только что принявший командование 2-м Украинским фронтом, 
разбирался со сложившейся обстановкой в подчиненных ему войсках. По сильно 
растянутым соединениям 52-й армии неприятель систематически наносил 
чувствительные удары. Держаться было трудно. Командарм К.А. Коротеев просил 
подбросить ему в помощь одну-две дивизии. Родион Яковлевич склонен был помочь 
52-й армии резервами. Такого же мнения придерживался и начальник штаба фронта 
генерал М.В. Захаров и другие члены Военного совета. Малиновский решил 
посоветоваться с Верховным Главнокомандующим. Доложил ситуацию. Тот внимательно 
выслушал и спросил:
 – Что вы, товарищ Малиновский, намереваетесь предпринять?
 – Немцы надоели контратаками.
 – Это я уже слышал.
 – Неуверенное положение 52-й армии внушает опасение за потерю высот, поэтому я 
намереваюсь ввести в бой две дивизии из фронтового резерва и отбить охоту у 
противника на высоты.
 Сталин сделал затяжную паузу и сказал:
 – А я вам не рекомендую этим заниматься.
 – Почему? Ведь у нас много резервов.
 – Вот именно потому, что у вас много резервов, я и не рекомендую. Знаете, 
сегодня вы введете в бой одну или две дивизии, завтра противник тоже добавит 
дивизии на этом направлении. Потом вы еще подбросите, коль так много резервов, 
и завяжутся тяжелые и упорные бои, а это не в наших интересах. Так что я вам не 
советую и не разрешаю вводить резервы фронта.
 – Все понял, товарищ Сталин.
 – Учтите, что мы сейчас будем забирать у вас войска на новое направление, где 
готовим наступление.
 Этот разговор состоялся 29 мая 1944 года… (ЦАМО, ф. 19А, оп. 2714, д. 2, л. 
324).
 Если первый раз командующий 2-м Украинским фронтом беспрекословно выполнил 
приказ Верховного Главнокомандующего, то во втором случае – он ослушался 
«самого». Не много находилось в то время смельчаков, способных на такой 
поступок…
 Надо отдать должное, Родион Яковлевич принял самые срочные меры по 
восстановлению боеспособности 233-й танковой бригады. К 20 августа – началу 
Яссо-Кишиневской операции – ее подразделения имели полный штатный состав танков 
«Шерман».

 «Коктейль» для «Шерманов»

 С 20 по 29 августа сорок четвертого года части 5-го механизированного корпуса 
6-й танковой армии в составе войск 2-го Украинского фронта участвовали в 
Яссо-Кишиневской наступательной операции. За это время танкисты преодолели 
расстояние в 350 километров, покрывая от 35 до 75 километров в сутки. Отрыв 
танковых частей от общевойсковых соединений нередко достигал 60–80 километров…
 В столь стремительных и напряженных боях танки «Шерман» подверглись таким 
тяжелым испытаниям, которые сложно смоделировать на самом строгом испытательном 
полигоне. Вдвойне тяжелее было их экипажам, но они не согнулись, выдюжили!
 233-я танковая бригада совместно с другими частями корпуса была введена в бой 
во второй половине дня 20 августа. К исходу дня мы вышли к третьей полосе 
обороны противника, проходившей по хребту Маре, бой за который продолжался всю 
ночь. С утра следующего дня подразделения бригады начали продвижение в 
направлении Васлуй и далее на Бырлад, а в это время в тылу наступающих 
соединений складывалась довольно непростая ситуация. Часть немецко-фашистской 
группировки, окруженной северо-восточнее Куши, вырвалась из «котла» и, 
продвигаясь в юго-западном направлении, перерезала дороги, ведущие к линии 
фронта, уничтожив несколько наших тыловых учреждений и штабов.
 До нас дошли тревожные вести – на скорое поступление горючего и боеприпасов не 
рассчитывать! А приказ командования требовал увеличить темп продвижения на 
помощь восставшим в Бухаресте. Патронов к стрелковому оружию – мало, снарядов к.
 танковым орудиям – половина положенной нормы, дизтопливо – на исходе. Картина, 
одним словом, не из радостных…
 На подступах к Бырладу 233-я бригада с ходу разгромила два пехотных батальона, 
имевших задачу занять оборону на выгодном рубеже, прикрыв город с севера. Были 
взяты богатые трофеи: оружие, продовольствие. Старший лейтенант Иван Якушкин 
приказал каждого танкодесантника дополнительно к штатному ППШ вооружить 
немецкими автоматами. Взять к ним не менее 300 патронов на ствол, а свои 
боеприпасы беречь! Так же поступили и другие подразделения бригады.
 Решив вопрос с вооружением десантников, оставалось решить не менее важную 
проблему – где взять горючее. Дизельного топлива в Бырладе не было. Нашли 
только бензин и керосин. Иван Якушкин предложил командиру батальона майору 
Григорию Городилову подготовить для танков «коктейль» в пропорции – на ведро 
бензина два ведра керосина и попробовать на одной машине…
 Заправили такой смесью танк младшего лейтенанта Константина Степанова, 
«Шерман» прошел по кругу около двух миль – результат обнадеживающий. Только 
мотор быстрее перегревался, а раз так, то в ходе движения потребуются более 
частые остановки для охлаждения дизелей.
 Вскоре все танки были заправлены этим «коктейлем» и пошли вперед, на Бухарест.

 Боезапас – брать про запас!

 Вынесенный в заголовок каламбур – не игра слов. Это кредо танкистов, железный 
закон, которым руководствовались перед глубокой наступательной операцией. А 
таковыми были все, проведенные на зарубежных территориях юго-востока и центра 
Европы (Яссо-Кишиневская, Будапештская, Венская и Пражская). Мы были уверены, 
что, прорвавшись глубоко в расположение противника, найдем там и продукты, и 
горючее (хотя бы суррогатное, как в приведенном выше примере), а вот боеприпасы 
– нет. А без них танк не грозная сила, а так – металлолом. Боекомплект 
«Шермана» состоял из 71 снаряда, и еще штук 30–40 брали дополнительно. Хотелось 
бы захватить побольше, но нельзя. Не следует забывать, что М4А2 «нес» на себе 
не только снаряды, но и дополнительные топливные бачки и около 10 
танкодесантников, которым требовалось создать нормальные условия для размещения,
 чтобы не потерять по дороге. Самое же главное требовалось обеспечить башне 
круговой поворот для стрельбы…
 В боях на Правобережной Украине в конце сорок третьего – начале сорок 
четвертого года мы еще только привыкали к недавно полученным «Шерманам». 
Изучали их положительные и отрицательные качества. Что касается снарядов, то 
они «проявили» себя с самой лучшей стороны, будучи прекрасно упакованными в 
картонные пеналы и связанные по три штуки. Главное, что в отличие от снарядов 
«Т-34–76» при возгорании танка они не детонировали.
 Выяснилась эта особенность снарядов «Эмча» вот при каких трагических 
обстоятельствах. Февраль сорок четвертого года. В конце прошедшего месяца 
завершилась операция по окружению Корсунь-Шевченковской группировки противника. 
Вторые сутки шли непрерывные ожесточенные бои на направлении Ризино – Лысянка. 
Мощным танковым ударом враг стремился сокрушить обороняющиеся войска 6-й 
танковой армии и 47-го стрелкового корпуса и прорваться к попавшим в «котел» 
своим соединениям.
 Как я уже говорил, в этот период я занимал должность начальника 
артиллерийского снабжения первого батальона 233-й танковой бригады. К 
обязанностям моей службы относился ремонт вооружения танков и обеспечение их 
всеми видами боеприпасов. Делать последнее было нелегко, учитывая состояние 
дорог, превратившихся в болота. Подвоз боеприпасов (2–3 рейса в сутки) 
выполняла «полуторка», которую приходилось многие километры толкать, десятки 
раз вызволяя из «объятий» раскисшего грунта.
 Раннее утро 13 февраля. Наконец, притолкали, притащили, можно сказать, 
принесли на себе автомашину с боеприпасами. «Шерманисты» очень обрадовались, 
поскольку в танках осталось по 7–10 снарядов и по сотне патронов, а грядущий 
день наверняка будет еще напряженней минувшего. Гитлеровцы, не считаясь с 
потерями, рвались на север к своим окруженным войскам, при неудаче на одном 
направлении немедля перенося усилия на другое. В их атакующем эшелоне 
находились только «Тигры» и пехота на бронетранспортерах. Одним словом, 
высокоманевренные подразделения и части…
 От «Шермана» к «Шерману» колесила полуторка. Экипажи быстро перебрасывали 
снаряды и ящики с патронами из кузова автомашины на жалюзи моторного отделения. 
Потом они раскупорят артвыстрелы, откроют «цинки» и погрузят в башню на их 
штатные места. Мы спешим к последнему танку младшего лейтенанта Алексея Васина. 
Пополним его – и, не задерживаясь, в обратный трудный рейс. В это время 
совершенно неожиданно из-за длинной возвышенности выползли четыре «Тигра». Их 
никто сначала и не заметил, будучи занятыми разгрузкой боеприпасов. И только 
сверлящий звук выпущенной противником «болванки» заставил всех встрепенуться. В 
этот момент последовал сильный удар в корму «Шермана». Огонь моментально объял 
мотор.
 Танкисты и артснабженцы с М4А2 посыпались на землю. Второй вражеский снаряд 
превратил «полуторку» в костер. Погиб ее шофер младший сержант Юрий Удовченко, 
пытавшийся увести машину из-под огня. Экипаж танка кинулся тушить пожар. Мы 
бросились помогать «шерманистам», и тут серия разрывов неприятельских мин легла 
недалеко от танка. Осколком был тяжело ранен механик-водитель… Через мгновение 
может последовать второй, более точный минометный залп. Ведь все мы, восемь 
человек, как на ладони. Кругом чистое поле – рядом ни кустика, ни овражка, куда 
можно было бы спрятаться. Одно укрытие – под горящим танком. Подаю команду: 
«Под машину!» Вовремя забились под его носовую часть. Разрыв за разрывом 
подняли черные султаны земли в одном-полутора метрах от «Шермана». Будь мы с 
ним рядом, наверняка погибли бы.
 Итак, целая группа офицеров и сержантов была загнана в тупик: если мы побежим, 
то нас убьют минометчики, если останемся – огонь доберется до башни и взрыв 
боеукладки разметет танк и нас вместе с ним. И в том и в другом случае исход 
один – смерть. В этом я был на сто процентов уверен, насмотревшись на 
«тридцатьчетверки», боеукладка в которых сдетонировала от пожара.
 В летних боях сорок второго года машина моего друга по танковому училищу 
командира роты лейтенанта Петра Тунина была подожжена. Два члена экипажа 
погибли, два были ранены. Тунин, истекая кровью, пытался подальше отползти от 
пылающей «тридцатьчетверки»… Их разделяло 15–20 метров, когда произошел взрыв 
снарядов в башне. Куски брони полетели в разные стороны. Один из них настиг 
Тунина… Позже уже холодное тело офицера подобрали в борозде на гречневом поле. 
Выяснилось, что увесистый осколок металла раскроил ему череп… Я уже сказал, что 
мы еще только осваивали недавно полученные американские танки и поэтому новую 
для нас технику мерили своим аршином по опыту службы на отечественных машинах.
 Мы, плотно прижавшись друг к другу, лежали под все более раскаляющимся днищем 
танка и ждали взрыва боеукладки в башне и снарядов на моторном отделении. 
Пройдет немного времени, и на нашей земле появится еще одна братская могила…
 Огонь давал о себе знать. У тех, кто был ближе к моторной части, начали 
дымиться комбинезоны. Мы вертелись под танком, терлись о землю, пытаясь покрыть 
одежду слоем грязи как дополнительной защитой. Один из танкистов, не выдержав 
испытание огнем, выскочил «на волю». Два разрыва мин – и он распластался на 
пашне. Шансов убежать нет. Начали срабатывать боеприпасы на автомашине: глухой 
выстрел и шлепок снаряда о землю. Меня удивило, что за этим не последовало 
взрыва. Подумалось, что это произошло по той причине, что вышибленный снаряд на 
своей траектории не встретил препятствия и его взрыватель, следовательно, не 
сработал. Таких благоприятных условий в танке не будет. Наоборот, в боевом 
отделении для летящего снаряда кругом преграды.
 Кульминационный момент приближался. Шипя, огонь ворвался в боевое отделение 
танка. Люки башни были открыты, что усилило тягу. Температура под днищем М4А2 
сразу поднялась на несколько градусов…
 Мы прислушивались, стараясь определить, на каком расстоянии от нас идет бой, 
но он шел на прежнем рубеже, и, следовательно, наш танк все еще находился под 
прицелом немецких минометчиков. Нестерпимо жарко и страшно под танком, но 
покидать укрытие нельзя, если не хочешь погибнуть от минометного огня.
 Выстрел в башне. Вылетевший из гильзы снаряд прогрохотал по броне, описав 
несколько кругов, и упал на пол. Тишина… Пока повезло – сработал бронебойный 
унитар. То ли будет, когда подойдет очередь «стрельбы» осколочным снарядом! Он 
взорвется сам и непременно вызовет детонацию себе подобных. Вот тут нам всем и 
каюк!
 Прошло еще немного времени. Патронная трескотня в башне усиливалась. Мы на нее 
уже не обращали внимания… Ждали других звуков. И вот, наконец, громыхнула целая 
серия артиллерийских выстрелов. Звон, металлический скрежет, но взрывов нет. 
Тишина! Затем еще и еще залпы. Лязг и снова тишина!
 Такое ожидание рокового мига длилось что-то около часа. Огонь продолжал 
хозяйничать внутри броневого корпуса, артвыстрелы прекратились, детонации так и 
не последовало. Грохочущая пальбой линия соприкосновения сторон откатывалась 
все дальше и дальше на юг.
 Группа грязных, очумевших от высокой температуры, отравленных угарным газом и 
потрясенных постоянным ожиданием смерти танкистов выползла из-под дымящего, 
дышащего жаром закопченного «Шермана». Ноги не держали. Присели… Сеял мелкий 
дождь. Мы с удовольствием подставили чумазые лица под его охлаждающие брызги и 
глубоко вдыхали влажный чистый воздух.
 До конца войны на западе и в сражении с японской Квантунской армией не было ни 
одного случая, чтобы у горящего «Шермана» взорвался боезапас. Работая в Военной 
академии имени М.В. Фрунзе, я через соответствующих специалистов выяснил, что 
американские пороха были очень высокой очистки и не взрывались при пожаре, как 
делали наши снаряды. Это качество позволяло экипажам не бояться брать снаряды 
сверх нормы, загружая их на пол боевого отделения так, что по ним можно было 
ходить. Кроме того, их укладывали на броню, обертывая в куски брезента, крепко 
привязывали бечевками к жалюзи и надгусеничными крыльями…
 При действиях соединений 6-й (6-й гвардейской) танковой армии в качестве 
подвижных групп фронтов (Яссо-Кишеневская и Маньчжурская операции) тыловые 
подразделения передовых бригад всегда двигались со своими танками. Если 
бригадные подразделения обеспечения находились на удалении 10–15 км от линии 
боевого соприкосновения, то батальонные – не далее 3–5 км, то есть совсем рядом.
 В транспортном отделении взвода обеспечения батальона числилось девять 
«Студебеккеров», три из которых были постоянно загружены снарядами и патронами 
к обычным и зенитным пулеметам, к личному оружию членов экипажа – автоматам 
«Томпсон». В сумме на них находилось примерно четверть боекомплекта для оружия 
«Шерманов» батальона. Это был, образно говоря, «второй эшелон» танкового 
боекомплекта…
 Радиофикация взвода обеспечения КВ-радиостанцией, снятой с подбитой машины, 
позволяла ему по команде подавать боеприпасы к «Шерманам» в любой нужный момент.
 При высокоманевренных и скоротечных боевых действиях регламентация по времени 
или рубежам этого, да и других видов тылового снабжения исключалась и боезапас 
подразделений пополнялся «по вызову». Как только батальонный запас снарядов и 
патронов пустел, машины немедленно отправлялись в автотранспортный взвод 
бригады, в котором было два отделения подвоза боеприпасов по 12 человек и 8 
автомашин в каждом, перевозивших 1/4 боекомплекта бригады. Там машины батальона 
загружались снарядами и патронами и возвращались к себе. Нередко это бригадное 
подразделение обеспечения само подавало боекомплект на передовую, особенно во 
время ожесточенных боев. Тогда тыл части как бы «подстраховывал» нижестоящую 
службу.
 По мере уменьшения нормативного запаса в автотранспортном взводе бригады его 
«Студебеккеры» отправлялись на обменный пункт корпуса и на складе боеприпасов 
загружались нужным их количеством…
 В марте сорок четвертого года при наступлении на город Бельцы боеприпасы 
передовым батальонам 233-й бригады сбросили на парашютах. Это был единственный 
случай на нашем 2-м Украинском фронте. Но в условиях распутицы быструю их 
доставку обеспечить другим способом не представлялось возможным.
 И еще несколько аспектов затронутой темы следует подчеркнуть. Службе 
обеспечения подразделений боеприпасами было вменено в обязанность изымать из 
подбитых, но не сгоревших танков оставшиеся в них снаряды и патроны и обращать 
их на пополнение боеспособных танков. Тем самым экономились дорогостоящие 
материалы и время, уменьшался, пусть и незначительно, пробег автотранспорта. 
Кроме того, в действующей армии существовали строжайшие указания все снарядные 
гильзы собирать и сдавать на склады, с которых получали боеприпасы. Конечно, в 
танках, даже таких просторных внутри, как «Шерман», долго хранить стреляные 
гильзы экипаж не мог. Как только пушечный гильзоулавливатель наполнялся 
примерно наполовину, его сразу очищали, выбрасывая гильзы, но не расшвыривали 
по полю, а складывали в одном месте. По возможности, это делалось организованно 
в масштабе подразделений – взводов и рот. Служащие транспортного отделения 
батальона подбирали их и сдавали в автотранспортный взвод бригады. А оттуда – 
перебрасывались на корпусной склад. И так, по цепочке, в глубь страны. Перед 
началом Маньчжурской операции нами был также взят сверхнормативный запас 
патронов и снарядов. Последние тщательно завертывали в брезент и закрепляли на 
наружной части корпуса «Шермана». При наступлении в пустыне Гоби проблем с 
дополнительным боезапасом не возникало, поскольку обильная пыль, оседавшая на 
их обертке, не причиняла вреда. А вот когда подразделения втянулись в южные 
отроги хребта Большой Хинган и начались ливневые дожди, командиры 
забеспокоились. Брезентовое покрытие дополнительного боезапаса, конечно, не 
обеспечивало герметичность. Картонные пеналы стали размокать, и возникла 
опасность окисления гильз унитаров. Такими снарядами стрелять нельзя, поскольку 
может не сработать экстрактор, не произойдет выброса стреляной гильзы. Она 
«запечется» в патроннике. Танкисты вынуждены были принять дополнительные меры 
защиты – часть снарядов в неразмокшей упаковке перекинули в боевое отделение; 
оставшиеся – дополнительно укрыли танковым брезентом, сложенным в несколько 
слоев. После преодоления гор из-за отсутствия горючего части 9-го мехкорпуса 
задержались в районе города Лубэй. Боеприпасы были почищены и высушены. 
Танкисты тщательно готовились к возможным боям с японцами в ходе дальнейшего 
продвижения на юго-восток. Опасения не оправдались, и огонь вести не 
понадобилось… Немалое количество боеприпасов мы просто перевезли на полторы 
тысячи километров без надобности.

 В кулак собрав…

 После Бырлада танки 233-й бригады устремились на юг – к так называемым 
«фокшанским воротам», образованным горами и рекой. Их необходимо было во что бы 
то ни стало проскочить с ходу. Гитлеровцы, прекрасно понимая наши намерения, 
навалились на подразделения бригады с воздуха. А отражать налеты самолетов 
нечем – перед Яссо-Кишиневской операцией к нам в бригаду пришла партия 
«Шерманов» без зенитных крупнокалиберных пулеметов.
 С утра 25 августа – уже третий налет. В роте Ивана Якушкина повреждено две 
машины, подожжен автомобиль. Иван Игнатьевич был очень огорчен. Он собрал 
командиров взводов и танков, пригласил командира танкодесантников. Произвел 
тщательный анализ действий подчиненных во время атаки вражеской авиации. 
Подчеркнул, что некоторые экипажи останавливают машины при угрозе 
непосредственного удара с воздуха, что являлось большой ошибкой, поскольку 
подвижную цель противнику поразить труднее. Поставил перед всеми вопрос: «Как 
уклониться от бомб, сброшенных вражеским пикировщиком?» Офицеры молчали, не 
находя ответа. Иван Якушкин предложил, на первый взгляд, сложный способ 
действий экипажей в такой ситуации. Подробно разъяснил и даже практически 
показал, как это делать: «Давайте попробуем. Думаю, получится. Другого выхода я 
не вижу», – сказал ротный.
 Ротная колонна на максимальной скорости движется по шоссе. На броне 
автоматчики ощетинились вправо и влево стволами трофейных автоматов, готовые в 
любую секунду открыть шквальный огонь. По обеим сторонам дороги высокая 
кукуруза. Смотри в оба! Командиры танков, почти по пояс высунувшись из своих 
башенок, следят за воздухом. Позади осталось еще несколько миль пути. В 
наушниках зычное: «Воздух!» Все, кто находился на броне, юркнули в башню, а 
«Шермана», набирая скорость, увеличивают дистанцию между машинами до ста метров.
 В боевых отделениях танков становится очень тесно, зато автоматчики укрыты от 
пулеметного огня и осколков авиабомб. Командиры танков держат люк башенки 
полуоткрытым, чтобы следить за маневрами налетевших самолетов. Внутреннее 
переговорное устройство работает только на связь между командиром танка и 
механиком-водителем.
 Немецкие бомбардировщики сделали круг и зашли в пикирование. Командир танка 
видит, как от пикирующего на его машину «Ю-87» отрывается бомба. Она с каждой 
секундой все ближе, становится крупнее. Офицер, с учетом траектории ее полета, 
корректирует дальнейшее движение «Шермана», который делает рывок вперед, и 
бомба ложится за кормовой частью танка; либо сбрасывает скорость и султан 
взрыва вырастает перед танком. Это, безусловно, опаснейшая «игра со смертью», 
которая тем не менее в большинстве случаев позволяла сохранить танки и экипажи. 
Правда, гимнастерки и даже комбинезоны на спине были мокры от пота. «Метод 
Якушкина», как его окрестили в бригаде, с таким названием он стал известен в 
других частях корпуса, успешно применялся до конца Великой Отечественной войны. 
Были тщательно отшлифованы все «этапы» этой схватки, благодаря которой десятки 
«Шерманов» остались в боевом строю.

 «Босоногие»

 В годы войны каждая часть действующей армии имела свой несложный «кодовый 
словарь». К примеру, в 233-й танковой бригаде «семечками» назывались патроны к 
стрелковому оружию; «огурцами» – снаряды (мины); «заморскими огурцами» – 
снаряды к пушкам «Шерманов» и т. п.
 В конце августа сорок четвертого года этот «словарь» пополнился новым, 
необычным понятием – «босоногие». Немало волнений оно вызывало у командующего 
нашей армией и в штабе 2-го Украинского фронта. Пронесшись аж до Москвы, оно, 
как поговаривали, стало известно самому Верховному Главнокомандующему. Что ж, 
не исключено, событие произошло архинеобычное, ведь почти 75% танков-«иномарок» 
5-го механизированного корпуса, можно сказать, в одночасье стати 
небоеспособными. И это в период успешного развития Яссо-Кишиневской операции, 
когда наступающими войсками с ходу была преодолена река Сирет, а после 
кратковременного напряженного боя 27 августа прорван и последний серьезный 
оборонительный рубеж противника – Фокшанский укрепленный район! Танки 
мехкорпуса вышли на оперативный простор, а тылы, наконец, догнав передовые 
части, обеспечили их всем необходимым. Август на румынской земле выдался очень 
жарким. Ни капли дождя не упало на раскаленное, как сковородка, шоссе, покрытую 
трещинами землю, пыльные полевые дороги.
 Танковая бригада вторую неделю в стремительном наступлении. Особенно трудно 
механикам-водителям и их помощникам. Им командиры старались дать хотя бы 2–3 
часа тревожного сна на полу боевого отделения. Другим, членам экипажей и такой 
отдых не позволялся, и они, если удавалось, подремывали на своих штатных местах.

 28 августа стал днем рождения большой тревоги. Именно в этот день кем-то было 
сказано: «Скоро станем «босоногими». Причиной серьезного беспокойства стала 
ходовая часть «Шерманов». По сравнению с «Т-34» она имела более сложную 
конструкцию. На каждой стороне «Эмча» было смонтировано три подвески с двойными 
опорными обрезиненными массивными катками. На седьмые сутки марш-броска на 
резиновых шинах в результате постоянного сильного перегрева появились трещины. 
Экипажи при первой возможности поливали их водой. Ни одной капли «малой нужды» 
не проливалось на сторону, только на катки. Однако принимаемые меры 
предохранения не помогли, и на следующий день лоскуты шин стали покрывать 
проезжую часть дороги. С каждой пройденной милей «Эмча» становились все более 
«босоногими», а через сутки опорные катки оголились полностью. Металл гусениц 
скользил по металлу катков. Получились своего рода «со страшным скрипом 
башмаки». Эта невероятная «какофония» была слышна на километры окрест, поставив 
крест на скрытности действий бригады. Вскоре стало известно, такая же беда 
пришла и в другие части корпуса. Главная его ударная сила – танки – оказалась 
основательно «хромой».
 Еще почти сутки мы пытались вести наступление. Перегревались моторы, на 
некоторых «Шерманах» заклинило катки, и вот 30 августа на подступах к Бухаресту 
нам была дана команда: «Стой!» К вечеру подвезли катки. Их, как говорили, 
самолетами доставили из Москвы… Три дня экипажи совместно с бригадными, 
корпусными и армейскими работниками переобували «Эмча», а затем пошли маршем на 
север – в Трансильванию…

 Невероятный случай

 Первый танковый батальон бывшей 233-й, а ныне 46-й гвардейской бригады в 
начале октября сорок четвертого года вышел на подступы к городу Турда в 
северной Трансильвании, где гитлеровцы встретили нас хорошо организованным 
огнем из всех видов оружия. Наступление приостановилось. «Шермана», оказавшись 
на убранном кукурузном поле, были замаскированы подручными материалами. 
Окапываться не стали, понимая, что на достигнутом рубеже задержимся недолго.
 Командира батальона майора Григория Городилова вызвали к командиру бригады. Я, 
начальник штаба, остался в подразделении за старшего. Время приближалось к 
полудню. Командир второй танковой роты старший лейтенант Александр Кучма, 
воспользовавшись временным затишьем между боями, решил в 12 часов послушать по 
радио последние известия, чтобы потом, записав самые интересные, 
проинформировать своих подчиненных. Так поступали всегда, когда предоставлялась 
возможность на короткий срок вывести станцию из боевой сети.
 Александр спустился в боевое отделение «Эмча». Танковая радиостанция 
расположена в нише задней части башни. Чтобы удобнее было к ней подойти, он 
немного приподнял ствол пушки и опустил гильзоулавливатель. Включив приемник, 
спиной прислонился к казеннику орудия. Надел наушники, в которых уже слышались 
позывные Москвы, положил на командирское сиденье блокнот и приготовился 
записывать информацию. Рядом с командиром в это время находился радист гвардии 
сержант Николай Шевцов, дежуривший у включенной на прием KB радиостанции. 
Поэтому он оказался свидетелем происшедшей трагедии, да и сам пострадал.
 Сержант хорошо запомнил яркую огненную вспышку, свист осколков в башне, жгучую 
боль в левой руке. А затем Николай увидел медленно сползающего вниз командира 
роты. Шевцов перед этим на миг присел, взявшись переставлять в сторону два 
снаряда, стоявших на полу боевого отделения, чтобы не мешали старшему 
лейтенанту Кучме.
 Забыв о собственной ране, радист быстро подхватил стонущего офицера. По 
ладоням Николая потекли теплые струйки крови: «Командир ранен!» – во весь голос 
закричал Шевцов. Другие члены экипажа в это время лежали под танком, 
спрятавшись от пронесшегося несколько секунд назад на бреющем немецкого 
истребителя, обстрелявшего из авиационной пушки боевой порядок батальона.
 Когда я узнал, что ранен старший лейтенант Кучма, я бегом направился к танку 
командира второй роты. Подбежав, я увидел, как экипаж осторожно укладывал 
Александра, находившегося без сознания, на брезент, расстеленный возле машины. 
Рядом, прислонившись к направляющему колесу, сидел на земле Николай Шевцов. Ему 
перевязывали раненую руку. Подбежали фельдшер батальона и санитары. Стали 
оказывать Кучме первую медицинскую помощь. Я приказал начальнику связи 
батальона гвардии старшему лейтенанту Александру Моршневу вызвать из 
санитарного взвода бригады машину. Надо было командира роты и радиста 
эвакуировать в госпиталь.
 Шевцов доложил мне о случившемся в боевом отделении «Эмча». Начальник 
артиллерийского снабжения батальона гвардии старший лейтенант Иван Корчак 
обнаружил на днище боевого отделения донную часть 20-мм снаряда пушки 
вражеского самолета. Но откуда он мог влететь в башню «Шермана»? Пока не 
подошла санитарная машина, выяснили, что во время обстрела был открыт только 
командирский люк танка. Странно… Входное отверстие раны Кучмы – между лопатками,
 выходное – нижняя часть груди. Следовательно, траектория авиационного снаряда 
наклонно-горизонтальная. Снаряд, попади он в открытый люк командирской башенки, 
имел бы траекторию близкую к вертикальной… На полугусеничном бронетранспортере 
подъехали бригадные медики. Со времени ранения Кучмы прошло не более 20 минут, 
но помощь их уже не понадобилась – Александр Терентьевич, не приходя в сознание,
 скончался. Мы, фронтовики, видевшие не одну смерть на поле боя, были глубоко 
потрясены гибелью нашего замечательного однополчанина и надежного товарища. 
Однако причина, приведшая к такому трагическому концу, пока оставалась загадкой.
 Корчак и с ним несколько офицеров тщательно обшаривали, ощупывали каждый 
квадратный сантиметр внутренних и наружных стенок башни танка Кучмы. Никаких 
следов удара вражеского снаряда о броню так и не нашли. Тем более не было ни 
малейшего зазора между корпусом «Эмча» и башней, через который он мог влететь в 
боевое отделение. «Откуда?» – продолжала волновать каждого танкиста эта 
проблема. Тем не менее через полчаса Иван Корчак крикнул: «Нашел!» Все, 
стоявшие с обнаженными головами вокруг Саши Кучмы, кинулись к начарту. И вот 
что выяснилось…
 Носовая часть «Шермана» была несколько выше кормовой. Александр Терентьевич, 
спустившись в башню, приподнял пушку еще на 10–15°, в результате чего дульный 
срез ствола оказался нацелен в небо. В танковых войсках существовало 
обязательное правило: при нахождении машины на боевой позиции затвор ее орудия 
должен быть открыт, а на днище боевого отделения должны стоять наготове к 
заряжанию два снаряда – бронебойный и осколочный. Вот эти два обстоятельства – 
значительный угол возвышения пушки и открытый ее вертикально-клиновой затвор – 
стали причиной смертельного ранения Кучмы. Оказалось, что 20-мм авиационный 
снаряд попал в канал ствола приподнятого 76,2-мм танкового орудия, пролетел по 
нему и, встретив преграду – спину прислонившегося к казеннику командира роты, – 
взорвался. Неоспоримое доказательство именно этого направления полета – следы 
ведущего медного пояска вражеского снаряда на нарезах пушки «Эмча».
 Какова вероятность попадания снаряда, выпущенного из летящего самолета в круг 
диаметром семь с половиной сантиметров? Правильно – никакой…

 Хорошая радиосвязь – сила!

 Коль уж речь зашла о радиосвязи и радиостанциях «Шерманов», уделю им немного 
внимания. Надо сказать, что качество радиостанций на танках «Шерман» вызывало 
зависть у танкистов, воевавших на наших танках, да и не только у них, но и 
воинов других родов войск. Мы даже позволяли себе делать подарки радиостанциями,
 которые воспринимались как «царские», в первую очередь нашим артиллеристам…
 Впервые всесторонней проверке радиосвязь подразделений бригады подверглась в 
январско-мартовских боях сорок четвертого года на Правобережной Украине и под 
Яссами.
 Как известно, на каждом «Шермане» стояло две радиостанции: УКВ и КВ. Первая 
для связи внутри взводов и рот на расстояние 1,5–2 километра. Второй тип 
радиостанции предназначался для связи со старшим командиром. Хорошая аппаратура.
 Особенно нам нравилось, что, установив связь, можно было намертво 
зафиксировать данную волну – никакая тряска танка не могла сбить ее.
 И еще один агрегат в американском танке до сих пор вызывает мое восхищение. О 
нем, по-моему, мы ранее речи не вели. Это бензиновый малогабаритный движок, 
предназначавшийся для подзарядки аккумуляторных батарей. Замечательная штука! 
Расположен он был в боевом отделении, а его выхлопная труба выведена наружу по 
правому борту. Запустить его для подзарядки аккумуляторов можно было в любой 
момент. На советских «Т-34» в годы Великой Отечественной войны для поддержания 
аккумулятора в рабочем состоянии приходилось гонять пятьсот лошадиных сил 
двигателя, что было довольно дорогим удовольствием, учитывая расход моторесурса 
и горючего…
 Хорошие эксплуатационные качества, особенно коротковолновой радиостанции, 
натолкнули начальника связи первого батальона лейтенанта Александра Моршнева, 
уже после боев за Днепром, на одну, в принципе, неплохую мысль. Он предложил с 
танков безвозвратных потерь снимать КВ-радиостанции и зарядный движок, если, 
конечно, они оказывались целыми, и монтировать их на автомашины подразделений 
обеспечения батальона. В первую очередь на те, что доставляли боеприпасы и 
горючее. В условиях зимнего и весеннего бездорожья на украинской земле, в 
быстроменяющейся боевой обстановке, радиофицированный взвод обеспечения вовремя 
получал команду на подвоз нужных материально-технических средств передовым 
танковым подразделениям…
 Одним словом, после Корсунь-Шевченковской операции и наступления на Южный Буг, 
Днестр и Прут с подбитых «Шерманов» было снято около десяти работоспособных 
танковых радиокомплектов (КВ-приемопередатчик и движок). Богатство несметное!..
 В танковых войсках проводная связь в боевой обстановке не применялась. Другое 
дело, когда части находились на переформировании, тогда радиостанции 
опечатывались, а для внутренних нужд использовался телефон. Всего один раз за 
период моего пребывания на фронте, во время непродолжительного нахождения в 
обороне плацдарма северо-восточнее города Яссы в марте – апреле 1944 года, мы 
пользовались проводной связью. В это время был установлен строгий режим 
«радиомолчания», поскольку немецкие радиоразведчики постоянно следили за 
танковыми радиосетями и по работающим станциям засекали район нашего нахождения,
 передавая координаты своей авиации или артиллеристам. Провод шел от командира 
батальона к командиру бригады, а между обороняющимися подразделениями связь 
осуществлялась зрительно. Для поддержки батальона был выделен артиллерийский 
дивизион 122-мм гаубиц. На командно-наблюдательном пункте батальона (танк 
комбата, под которым была вырыта глубокая щель) находился передовой 
артиллерийский наблюдатель со связистом. Связь с огневыми позициями они 
поддерживали по телефону, имея в резерве радиостанцию на случай выхода из строя 
линии связи.
 Противник методически устраивал огневые налеты на наши позиции, которые 
нередко нарушали проводную связь и у артиллеристов, и у нас, танкистов. 
Арт-наблюдатель переходил на радиосвязь, но работала она неустойчиво, не то по 
техническим, не то по другим причинам. Командир батальона майор Городилов, за 
несколько дней насмотревшись на мытарства поддерживающих «богов войны», 
небезосновательно опасался, что в случае боя с противником радиосвязь может 
подвести. Он приказал Александру Моршневу подарить дивизиону танковую 
радиостанцию с аккумулятором и обучить артиллерийских связистов работе на ней. 
Видели бы вы их радость! Связь стала устойчивой, а в событиях перед началом 
Яссо-Кишиневской операции, когда противник предпринял серьезную попытку 
ликвидировать наш плацдарм за рекой Прут, наш подарок сыграл важную роль в 
управлении огнем.
 Второй подобный презент с мини-движком по просьбе зампотеха капитана 
Александра Дубицкого преподнесли начальнику подвижной танкоремонтной базы 
(ПТРБ) корпуса, обеспечив ему бесперебойную связь с техническими службами 
бригад…
 В наступательных боях на территории Румынии, Венгрии, Чехословакии и Австрии 
связь работала бесперебойно. Даже при отрыве передовых подразделений от главных 
сил на удаление 15–20 километров связь осуществлялась микрофоном или ключом, 
если местность оказывалась пересеченной.
 Насыщенность обеспеченцев батальонов и бригады мобильными КВ-радиостанциями 
поставила остро вопрос о контроле за их использованием. Его осуществляли 
офицеры-контрразведчики службы «Смерш», а с этим органом, в случае нарушения 
его указаний, шутки плохи…
 Надо сразу же отметить, что с конца сорок четвертого года «смершевцы» ослабили 
наблюдение за порядком работы радиосредств. Может, чувствовали, что войне 
вот-вот конец, а может, были заняты более важными делами…
 Как отмечалось выше, вражеская радиоразведка непрерывно подслушивала 
переговоры и пеленговала работающие радиостанции танковых частей и даже 
подразделений. Вот один из фактов, доказывающий справедливость сказанного.
 В середине апреля сорок пятого года 46-я бригада развивала успех на север 
Австрии. Мой батальон (к этому времени я уже командовал батальоном) устремился 
к городу Гавейнсталь, что располагался в 25 километрах севернее Вены. Несколько 
минут назад закончился радиоразговор с комбригом гвардии подполковником 
Николаем Михно, в ходе которого я получил от него необходимые указания… И вдруг 
меня снова вызывают на связь. Причем не по позывному, а по фамилии. Я еще 
подумал: «Николай Михайлович о чем-то забыл сказать». Он частенько, вместо 
установленного позывного, называл комбатов по фамилии… Беру наушники. 
Произношу: «Я вас слушаю!» В ответ незнакомый голос на чистейшем русском языке: 
«Лоза, Лоза, ты, мудак, еще жив!» Я взорвался: «Ах ты, сволочь! Я-то жив и буду 
жить! А тебе, сука фашистская, скоро пи…ец!» На другом конце радиоволны 
воцарилось молчание.
 После Победы под Прагой батальоны бригады передали «Шермана» в другую часть, а 
внетанковые приемопередатчики и зарядные мини-двигатели оставили у себя. 
Пригодятся, думалось, для службы в мирные дни. Найдем им применение! Стали 
собираться в дальнюю дорогу! И не знали тогда, что еще на одну войну – с 
империалистической Японией. В сложных условиях наступления в пустыне Гоби, при 
преодолении южных отрогов хребта Большой Хинган и на Маньчжурской равнине, 
включенными были только танковые коротковолновики. Ни УКВ, ни смонтированные на 
автомобилях обеспеченцев батальона станции не работали. Кстати, большинство 
«Студебеккеров» этих подразделений дошли только до западных склонов Хингана. Да 
там и остались со всем своим оборудованием из-за отсутствия горючего и так к 
нам не вернулись. Куда-то были отправлены или кому-то переданы. Приказали их 
списать с учета…
 Когда «Шермана» переделали на тягачи (горе великое тогда свалилось на плечи 
танкистов!) и отправляли в народное хозяйство, мы отдали туда же некогда снятые 
с поврежденных танков радиокомплекты. Скрепя сердце расстались с неплохой 
аппаратурой. В сибирских лесах и угасла «жизнь» последних. А вот память о них 
сохранилась!..

 Нескоординированные действия

 В конце октября сорок четвертого года войска 2-го Украинского фронта нанесли 
два последовательных удара в направлении Будапешта. Сначала – с юга, а затем – 
с востока. Несмотря на огромные усилия наступающих, и в первом, и во втором 
случаях им не удалось преодолеть прикрывающие город три мощные оборонительные 
полосы подковообразной формы, упиравшиеся своими концами в Дунай. Плотность 
обороны вражеских рубежей была на редкость высокой.
 После некоторой паузы 5 декабря объединения фронта возобновили наступление. 
Замыслом командования предполагалось овладеть венгерской столицей двумя 
охватывающими ударами. С северо-востока наступали 7-я общевойсковая и 6-я 
танковая гвардейские армии и конно-механизированная группа генерала И.А. Плиева,
 а с юго-запада наносила удар 46-я армия левого крыла фронта (Великая 
Отечественная война Советского Союза 1941–1945 гг. М.: Воениздат, 1984. С. 372).

 …Во второй половине дня 4 декабря бригады 9-го гвардейского механизированного 
корпуса 6-й гвардейской танковой армии начали выдвижение на исходные позиции 
для предстоящего наступления и к исходу суток сосредоточились на северной 
окраине города Хатван. Именно здесь стряслось две беды. Первую удалось общими 
усилиями артиллеристов и танкистов быстро ликвидировать. А вторая оказалась с 
трагическим непоправимым концом…
 В районе Хатвана – на направлении главного удара 7-й гвардейской армии – было 
развернуто значительное количество артиллерии, выведенной на огневые позиции за 
сутки до начала наступления. Ей предстояло в течение 45-минутной подготовки 
уничтожить узлы сопротивления противника, создав тем самым необходимые условия 
для успешного наступления пехоты…
 В артиллерийских частях внутренним средством связи являлся телефон, и за сутки 
штабы развернули широкую сеть проводной связи вдоль фронта и в тыл расположения 
подчиненных дивизионов и батарей. Как позже выяснилось, жгуты гибких жил 
подвешивались на шесты, а многие из них прокладывались и по земле. Все было бы 
у «бога войны» благополучно, не появись здесь ночью «Шермана» 9-го мехкорпуса. 
Без злого умысла, мы большинство телефонных проводов «пушкарей» намотали на 
гусеницы. Тщательно организованная связь в мгновение ока оказалась нарушенной. 
Артиллеристы материли нас на чем свет стоит. А разве мы виноваты? Что думали в 
высоких штабах? Почему не предупредили их, что вскоре появится сосед – 
танкисты? Штабники – вот истинные виновники случившегося. Теперь артиллерийским 
связистам надо было, что называется, разбиться в лепешку, чтобы за ночь 
поправить многочисленные порывы проводов. А где взять километры и километры 
этих «ниток»?..
 Мы понимали их состояние и не лезли в бутылку, отвечая на их ругательства. 
Наоборот, постарались им помочь, прекрасно понимая, что без них в предстоящем 
наступлении нам придется туго. Вытаскивали из гусениц провода, проверяли их 
целостность, скрепляли, места соединений изолировали лентой, израсходовав все 
свои запасы, относили артиллерийским связистам, помогали находить повреждения. 
Одним словом, в поте лица всю ночь трудились вместе, стремясь быстрее 
ликвидировать случившееся ЧП. С ног сбились, но связь восстановили, и в 10 
часов 15 минут 5 декабря, как и планировалось, артиллеристы открыли огонь…
 Нашлись же дураки в штабах, которые, сосредоточивая в одном районе артиллерию, 
танки, пехоту, не приняли соответствующих предупредительных мер. Кроме того, 
восстановление линий связи лишило нас так необходимого ночного отдыха. До этого 
и позже, перед наступлением, командиры стремились дать личному составу 
максимальное время для сна, зная, что в ходе боевых действий недосып в течение 
многих суток станет обычным явлением.
 …Вторая трагедия приключилась в небе. На северо-западных подступах к Хатвану в 
десятом часу утра за двадцать минут до начала артиллерийской подготовки 
наступления…
 Накануне на аэродром под Дебреценом приземлился немецкий самолет-разведчик 
«Хеншель-126». Вражеский летчик предложил свои услуги нашему командованию. 
Решили воспользоваться такой возможностью – пока противник не обнаружил его 
пропажу и не поменял сигнал опознавания «Я – свой самолет». Подготовили 
фотоаппаратуру для съемок объектов в тылу неприятеля, тщательно разработали 
маршрут полета разведчика. В кабину наблюдателем сел заместитель начальника 
разведки 2-го Украинского фронта подполковник Гавриил Злочевский. И немецкий 
летчик, и назначенный старшим экипажа надели парашюты. Не ровен час! Злочевский 
получил строжайший приказ: в случае каких-либо осложнений с самолетом – 
стараться посадку совершить на своей стороне…
 Ни свет ни заря «Хеншель» вылетел на задание. Севернее Хатвана пересекли линию 
фронта и пошли «гулять» по тылам немецко-венгерских войск. В двух наиболее 
опасных местах дали опознавательный сигнал. «Поутюжили» местность на правом 
берегу Дуная до самой австрийской границы. Десятки раз включали фотоаппараты, 
снимали разные объекты и рубежи. Возвращаясь домой, с северо-запада стали 
подходить к Хатвану. Резко снизились, уходя под прикрытие наших средств ПВО, 
защищавших город. Одна из зенитных батарей, занимавшая огневые позиции, 
недалеко от расположения первого батальона 46-й гвардейской танковой бригады, 
открыла шквальный огонь. «Хеншель» выпустил красную и зеленую ракеты: «Я – свой 
самолет». И сразу взмыл вверх, стараясь выйти из зоны плотного разрыва зенитных 
снарядов. Орудийные расчеты быстро скорректировали стрельбу. «Хеншель» снова 
оказался в огненном кольце. Вторично выпустил опознавательные ракеты, но 
зенитчики продолжали стрелять, не беря во внимание подаваемые сигналы. Экипажи 
танков любовались неплохой стрельбой пэвэошников… Разведчик вдруг вспыхнул. 
Пилот несколькими виражами пытался сбить его языки. Не удалось. Самолет стал 
терять высоту. От него отделились две фигуры. И сразу над ними раскрылись 
купола парашютов. Буквально через секунды парашютисты были встречены шквальным 
огнем автоматчиков. Летчика вскоре прошил пучок очередей.
 Второй парашютист снижался на расположение первого батальона. Мы услышали его 
громкие крики сверху:
 – Прекратите огонь!
 И вслед за этим – многоэтажная крепкая брань.
 Танкисты кинулись к стрелкам, пытаясь остановить бессмысленную пальбу – ведь 
живой «язык» во сто крат ценнее мертвого…
 Уцелевший «немец» наконец приземлился. Я и несколько гвардейцев подбежали к 
нему, намереваясь прикрыть его от пехотинцев, исключить возможную беду. Они с 
ним могли и на земле разделаться в два счета…
 – Кто вы такой? – был первый наш вопрос к «незнакомцу». – Вы ранены?
 – Я заместитель начальника разведки фронта подполковник Злочевский. 
Спрашиваете, ранен ли я? Убили меня, идиоты! Какой материал погубили! – И он 
заплакал горькими слезами, не стесняясь обступивших его бойцов.
 Правая штанина и правый рукав были обильно пропитаны кровью. Я приказал 
подбежавшему санитару оказать раненому первую медицинскую помощь… Злочевский 
дал себя перевязать, однако из-за обильных слез не мог говорить. Нервный стресс 
от пережитого несколько минут назад еще не прошел… Подошел командир 233-й 
бригады подполковник Чернушевич. Я доложил ему о должности и звании 
«парашютиста».
 Через небольшой промежуток времени подбежал командир зенитной батареи, прося 
танкистов подписать акт о том, что его расчеты сбили немецкий самолет-разведчик.

 Заместитель начальника разведки фронта, услышав просьбу зенитчика, наконец 
обрел дар речи. И разразился тирадой, густо перемешанной с отборным матом:
 – Тебя следует немедленно отдать под суд! Почему не вняли сигналу: «Я – свой 
самолет»? Дважды его подали, а вам – нипочем! Угробили, болваны, ценнейший 
фотоматериал воздушной разведки!
 Чернушевич приказал задержать офицера-зенитчика; вызвать начальника 
контрразведки бригады – пусть разберется со случившимся; подготовить санитарную 
машину для эвакуации раненого в медсанбат корпуса…

 Необычный поединок

 К середине декабря сорок четвертого года линия советско-германского фронта 
подошла к южной границе Чехословакии, проходившей по реке Игшель. Шоссе и 
железная дорога, проложенные по ее левому берегу, в районе населенных пунктов 
Хонт и Гомок зажаты горами и водной преградой. Командир 46-й гвардейской 
танковой бригады гвардии подполковник Николай Михно решил небольшим передовым 
отрядом прорваться через это узкое место и южнее города Шахи захватить мост 
через реку…
 Для выполнения этой задачи была выбрана рота первого танкового батальона 
бригады и тридцать автоматчиков, посаженных на броню. Возглавить этот «летучий» 
отряд приказано мне – старшему лейтенанту, заместителю командира батальона.
 Вторая половина дня 11 декабря. По небу плывут отдельные небольшие белые 
облака. Погода летная. Идет бой за северо-западную окраину Дрегель – Паланка. 
Отряд на максимальной скорости проскакивает деревню по ее центру и устремляется 
к Хонту. Опыт прошлых боев показывал, что выгодное дефиле противник без боя не 
отдаст. Схватка наверняка предстоит жаркая. Вперед я выслал разведку – два 
«Шермана» взвода гвардии лейтенанта Федора Данкина. Спустя несколько минут 
командир дозора доложил по рации: «В Хонте – фашисты. Открыли сильный огонь». Я 
приказал разведке остановиться и провести тщательное наблюдение за гитлеровцами,
 засекая их огневые точки… С подходом к Хонту отряд немедленно откроет по 
разведанным целям пушечно-пулеметный огонь. Так было мной задумано, но 
вскорости обстановка потребовала совсем иных действий отряда…
 До Хонта оставалось не более 700 метров, когда в воздухе послышался 
нарастающий гул авиационных моторов. Спустя несколько минут над нами появились 
вражеские самолеты. Как только они стали разворачиваться для захода на 
бомбометание, танки отряда один за другим свернули с дороги и, втянувшись в 
дугообразный карьер на склоне покрытой лесом горы, остановились. В ситуации 
ограниченного пространства нельзя было действовать по «методу Якушкина». Девять 
«юнкерсов» кружились над рекой и дорогой, но сбросить прицельно бомбы никак не 
могли. Не раз неприятельские летчики пытались лечь на боевой курс с наиболее 
удобного северного направления. Но достаточно яркое зимнее солнце слепило им 
глаза. Боясь врезаться в высокую гору, они отворачивали в сторону. Сброшенные 
бомбы рвались, чаще всего, на линии железной дороги, не причиняя отряду 
никакого вреда. Неоднократные попытки зайти для пикирования с юга оказались 
безрезультатными: вершина горы и густой лес не позволяли летчикам видеть танки, 
а следовательно, и точно сбрасывать смертоносный груз на выбранную цель. Изгиб 
шоссе, а особенно отроги горы, исключали выход «юнкерсов» на отряд с востока и 
запада. Благодаря удачно выбранному месту, наши «Эмча» оказались надежно 
укрытыми. Спасибо природе и рукам человека за удобное спасительное углубление в 
северном склоне горы.
 Отряду необходимо было двигаться вперед, выполнять поставленную задачу, ибо 
время работало на противника, который мог спокойно подтянуть резервы в Хонт, 
продолжить инженерные работы в этом населенном пункте с целью укрепления 
обороны. Несмотря на все это, нам ничего не оставалось делать, как ждать 
наступления темноты.
 Я периодически по радио докладывал комбригу о том, что мы стоим на месте из-за 
налета авиации противника. Он был сердит, требовал двигаться вперед. Мне была 
понятна его тревога, неудовлетворенность нашими действиями, однако у меня язык 
не поворачивался отдать команду на выход из укрытия и на атаку Хонта. Здесь, на 
переднем крае, было видно, что нам не удастся пройти и половины разделяющего с 
противником расстояния, как запылают, застынут подбитые «Шермана». Сверху 
навалится авиация, неизбежно наткнемся на плотный противотанковый огонь 
обороняющегося. Потерь, и немалых, не избежать!
 А в эфире продолжал бушевать гневный голос гвардии подполковника Михно: «Ты 
разучился воевать? Что, первый раз над твоей головой висят «юнкерсы»?» Все эти 
тирады сопровождались отборным матом.
 Напомню, что одной из особенностей радиосвязи танковых войск в годы Великой 
Отечественной войны являлась работа раций всех танков подразделений бригады на 
одной длине волны. А раз так, то содержание переговоров с командиром бригады, 
его нелицеприятные упреки в мой адрес становилось достоянием каждого командира 
танка и взвода. Налет вражеской авиации, несмотря на ее малую эффективность, 
продолжался. На смену первой группе «Ю-87» пришла вторая, а за нею – третья. 
Самолеты в течение полутора часов кружились над отрядом, ничего не могли 
сделать, но «закупорили» нас в огромном, давно заброшенном карьере под горой…
 И вдруг один «Шерман» рванул к железнодорожной насыпи. По нанесенному номеру 
на башне я сразу определил, что это машина гвардии лейтенанта Григория 
Вербового. На мои требования: «Остановись! Вернись назад!» – он ответил 
коротко: «Сейчас их проучу!»
 Фашистские летчики сразу заметили вышедший из укрытия танк и ринулись на него. 
Начался необычный поединок одной «Эмча» с шестью бомбардировщиками противника. 
Ведущий «юнкерс» закончил заход и вошел в пике. В этот момент механик-водитель 
гвардии сержант Михаил Кораблин вздыбил носовую часть «Шермана» на высокую 
железнодорожную насыпь. Длинноствольная пушка смотрела в небо, почти как 
зенитное орудие. Головной самолет продолжал стремительно пикировать, за ним с 
небольшими интервалами неслись другие бомбардировщики… Секунда, вторая… 
Самолеты неумолимо приближались к танку Вербового. Когда казалось, что уже 
ничто не спасет «Шермана» от прямого попадания вот-вот сброшенной серии мощных 
бомб, грянул пушечный выстрел. Танк вздрогнул и немного сполз вниз. Ведущий 
«Ю-87» взорвался, и его бесформенные куски, покружившись в воздухе, рухнули в 
реку и на землю. Громкое «Ура-а!» танкистов эхом разнеслось по лесу.
 Мгновенная гибель ведущего ошеломила остальных неприятельских летчиков. Они 
кинули самолеты в разные стороны, поспешно сбросили «фугаски» куда попало и, 
круто развернувшись, ушли на северо-запад. Авиация противника не появлялась в 
воздухе ни 11 декабря, ни в последующие дни. Как выяснилось несколькими днями 
позже, среди немецких солдат и офицеров поползли слухи о «сверхмощном зенитном 
оружии русских танков».
 Я, не мешкая, тут же доложил командиру бригады об исключительном мужестве 
экипажа гвардии лейтенанта Григория Вербового.
 После боев Вербовой рассказывал однополчанам подробности своего необычного 
поединка… Он слышал, как командир бригады материл командира передового отряда 
за пассивность перед Хонтом, вызванную почти непрерывными налетами гитлеровской 
авиации. Хотелось быть максимально полезным в столь непростой ситуации. Думал, 
думал… И никак не находил нужного способа единоборства с назойливым воздушным 
противником. В очередной раз взглядом скользнул по насыпи железной дороги. 
Подобно молнии сверкнула мысль – поднять танк на дыбы, и можно из пушки 
поражать самолеты! Выдвинул танк, сам сел за орудийный прицел и сбил-таки 
немца!
 Два дня шли ожесточенные бои в районе Хонт – Гомок. Рано утром 13 декабря 
бригада пробилась, наконец, через это дефиле, овладела мостом через реку Иппель 
и ворвалась в чехословацкий город Шахи.

 Спасибо, ледок!

 У каждого ветерана есть «своя» деревня, поселок, город, высота и высотка, 
отрезок полевой или шоссейной дороги, где боевая ситуация устроила проверку на 
мужество и стойкость, где он пролил кровь. Этот уголок или несколько подобных 
остались в памяти на всю жизнь. Вспоминая о них много десятилетий спустя, 
мысленно благодаришь суровую военную судьбу за то, что она тебя пощадила. Пусть 
даже тебя на этом трудном рубеже тяжело ранило, но остался жив, а твои 
друзья-однополчане там полегли…
 Таких «точек» у меня немало. И на Западе и на Дальнем Востоке. Ниже речь 
пойдет об одной из них.
 …Последняя военная зима. Советские войска перемалывают гитлеровцев в Северной 
Венгрии и на юге Чехословакии. Медленно, но неумолимо соединения 2-го 
Украинского фронта продвигаются в северо-западном направлении, сжимая кольцо 
окружения вокруг немецко-венгерских войск в Будапеште.
 Командующий фронтом Маршал Советского Союза Р.Я. Малиновский, учитывая, что на 
правом фланге 7-й гвардейской армии ее стрелковые корпуса успеха не имеют, 21 
декабря сорок четвертого года поставил перед 6-й гвардейской танковой армией 
задачу: прикрывшись частью сил с севера и северо-запада на рубеже Левице – 
Шалов, главными силами нанести удар на юг вдоль реки Грон и во взаимодействии с 
7-й гвардейской армией уничтожить противника в междуречье реки Ипель и Грон 
(ЦАМО РФ, ф. 339, оп. 13262, д. 12, л. 19).
 Выполняя поставленную задачу, ударная группировка танковой армии в составе 
двух танковых и двух механизированных бригад к исходу 21 декабря, сменив 
направления на 180 градусов, начала продвижение на юг…
 Из частей, предназначенных для выполнения поставленной задачи, 46-я бригада 
оказалась наименее втянутой в схватку с противником на подступах к Ба-товцы, 
быстро выйдя из боя. Командир бригады гвардии подполковник Николай Михно собрал 
комбатов, ознакомил с новой задачей. Мне приказал вновь, как и несколько дней 
назад, возглавить небольшой передовой отряд. Нам следовало, продвигаясь в 
направлении Садлице – Залаба, с ходу захватить населенный пункт Салка и 
организовать его удержание, обеспечив правый фланг бригады. В состав отряда 
вошли танковая рота, взвод автоматчиков и отделение саперов. На все сборы нам 
давалось сорок минут…
 Командир батальона гвардии капитан Иван Якушкин приказал для выполнения задачи 
передового отряда готовиться подчиненным гвардии старшего лейтенанта Григория 
Данильченко, чему я был рад, поскольку это был опытный, решительный и грамотный 
командир роты, с которым я воевал еще на Украине.
 Время торопило. Быстро дозаправились, пополнили танки боеприпасами и – вперед! 
Ночь – хоть глаз выколи. Командиры танков сели на левое крыло «Шерманов», рядом 
с механиками-водителями, чтобы смотреть за дорогой. Так делали всегда – в 
непогоду, в темноте…
 Проскочили Садлице. Южнее этого населенного пункта в четырех километрах смяли 
какое-то вражеское обороняющееся подразделение. В условиях ограниченной 
видимости ни мы, ни противник не разобрались, каковы силы сторон. Доложил 
обстановку в штаб бригады и рванулись к Залабе. В боевой разведывательный дозор 
ушли два танка с автоматчиками на броне во главе с гвардии лейтенантом 
Григорием Крикуном. Главные силы 46-й бригады «на скоростях» двигались за 
передовым отрядом на расстоянии пяти-семи километров.
 А в это время (об этом мы узнали несколько позже) неприятель, стремясь сорвать 
наше дальнейшее наступление, в ночь с 21 по 22 декабря сосредоточил отдельные 
части 6, 8 и 3-й танковых дивизий в районе Сакалоша (до 160 боевых единиц) и 
нанес сильный удар по правому флангу 7-й гвардейской армии, который вследствие 
слабо организованной разведки оказался неожиданным.
 Подразделения отряда шли к Залабе. Наш левый фланг надежно прикрывался рекой 
Ипель и горами Бержень. Расчет был на внезапность удара, и он оправдался.


Бой в районе р. Ипель

 В Залабе, как установила разведка, находилось какое-то крупное тыловое 
учреждение гитлеровцев. Дозор неслышно подошел к ее северной окраине, и Крикун 
сразу же послал пешую разведку, пять танкодесантников, которые огородами 
пробрались во двор одного из крайних домов. Осмотревшись, увидели на улице 
несколько автомашин с грузами. Кругом стояла тишина. До линии боевого 
соприкосновения – 15–20 километров…
 Данные разведки диктовали беспроигрышный способ действий – стремительную атаку 
колонной вражеского объекта. В короткий срок смять, раздавить, расстрелять, 
захватить документы и пленных и без задержки к конечному пункту боевой задачи – 
Салке.
 Григорий Данильченко спросил меня: «А может, включим сирены?» Я даже 
обрадовался такой мысли: «Давно мы их не использовали. А не заржавели они?» 
Ротный, как мне почудилось, с обидой в голосе ответил: «Такого у нас не бывает! 
Все действует как часы». – «Григорий, не обижайся, я пошутил!»
 Гвардии лейтенант Крикун встретил нас на подступах к населенному пункту. 
Сообщил, что в расположении немцев по-прежнему спокойно. Несколько минут было 
потрачено на уточнение характера действий в Залабе. Командиры танков и взводов 
разбежались по своим машинам. Взревели моторы. Броневой «таран» рванулся вперед.
 Ударил по барабанным перепонкам вой сирен… Ревущую, огнедышащую ночную атаку 
«Шерманов» трудно описать. Ее надо видеть, пережить. Постараюсь только в общих 
штрихах, крупными «мазками» показать «лицо» этого натиска. Все, что встречалось 
на пути движений многотонных «Эмча», опрокидывалось, беспощадно давилось 
гусеницами, выскакивающие из домов тыловики встречались пулеметными очередями.
 В третьем доме справа во дворе стояла легковая машина. Явный признак 
нахождения здесь важной персоны. Автоматчики вмиг окружили дом, в который вошел 
я с несколькими гвардейцами. Спальня. На спинке стула мундир немецкого 
полковника. В постели – дама. А где же хозяин мундира? Оказалось – под кроватью.
 Нашел «надежное» убежище!.. Хороший улов.
 Прибежал посыльный от Данильченко – в соседнем доме взяли в плен 
интендантского генерала. Два отличных «языка»! Потом допросим… Тороплю 
танкистов, требую не задерживаться в Залабе – шум подняли большой, надо спешить 
в Салку…
 Позади остались последние дома южной окраины только что взятого населенного 
пункта. Разведка Крикуна давно ушла вперед, но противника пока не обнаружила. 
Обстановка благоприятствовала решению поставленной задачи. Теперь главное – 
скорость. Учитывая условия темного времени, надо следить, чтобы не завалился 
«Эмча» на поворотах дороги или на обледенелых участках маршрута. В нашем 
положении каждая боевая машина – на вес золота. Сил у нас немного, а мы в 
глубоком тылу противника, и в случае чего на помощь рассчитывать не придется.
 Важных пленных поместили в моем танке, посадив их на пол боевого отделения. 
Генеральский и полковничий комфорт окончился. Хотя «Шерман» командира отряда в 
основном выполнял роль управленческого, но в сложной ситуации экипаж и я не 
останемся в стороне от боя. Итак, в моем танке уже, можно сказать, два экипажа 
– основной и «дополнительный» – всего 10 человек…
 Прошли около пяти километров, как вдруг поступил приказ: «Выполнение задачи 
прекратить! Повернуть обратно и выйти к Лонтову. Захватить его с ходу и 
удерживать до подхода главных сил!»
 Как мне стало известно позже, бригада была уже остановлена и перенацелена на 
новое направление наступления. Отряд – стоп! Поворачиваем на 180 градусов и 
возвращаемся в Залабу. Теперь надо торопиться в другой район – к Лонтову.
 Причиной такого изменения задачи стало то, что противник, развивая успех на 
север, к утру 22 декабря вышел на подступы к Шахи. В сложившейся обстановке 
командующий фронтом решил нанести удар во фланг и в тыл прорвавшейся вражеской 
группировке. Для этой цели намечалось использовать 21-ю и 46-ю гвардейские 
танковые бригады, достигшие к этому времени района Тргиня. Вот почему 
возглавляемый мною передовой отряд подполковник Михно срочно перебросил на 
другой участок фронта.
 Раннее утро. Боевой разведывательный дозор гвардии младшего лейтенанта 
Александра Соколова доложил, что он повернул направо – к Лонтову. Основной 
состав отряда двигался со скоростью не более 30 км в час, поскольку на шоссе 
гололед. Достигли развилки дорог, и тут опытный механик-водитель гвардии 
старшина Алексей Клюев допустил непростительную ошибку. Не погасил, в принципе, 
невысокую скорость, не переключился на первую или в крайнем случае на вторую 
передачу. К несчастью, именно в этот момент «Шерман» оказался на обледенелом 
участке пути. Он «заплясал», левой гусеницей ударился о какую-то кочку и лег на 
бок. Искры посыпались из глаз у нас, танкистов, не новичков. А каково «высоким» 
пассажирам – пленным? Не останавливаясь, мимо меня проскочили «Эмча» отряда и 
укатили в Лонтов. Только машина командира роты Данильченко остановилась, чтобы 
помочь поставить танк «на ход».
 Задержался я на этом злосчастном перекрестке не более чем 15 минут, пересел на 
другой танк, и отряд устремился на восток к объекту, который надлежало 
захватить. Но за это время в Лонтове и перед ним разыгралась страшная трагедия. 
Или из-за усилившегося снегопада разведка не обнаружила противника, а вероятнее 
всего, немцы специально не тронули дозор, пропустив его в населенный пункт, 
который оказался забит неприятельскими войсками. «Эмчисты» на полном ходу 
влетели в логово врага. Три «Шермана» были расстреляны фаустпатронами в упор, 
часть экипажей погибла, оставшиеся в живых захвачены в плен. Тут же их связали 
проводами, облили бензином и сожгли. Эту душераздирающую картину гвардейцы 
обнаружили, взяв Лонтов во второй половине 22 декабря. Машины, проскочившие 
мимо моей опрокинутой «Эмча», на подступах к Лонтову попали в засаду, которая 
не тронула боевой дозор. Головной танк был изрешечен фаустпатронами и загорелся.
 Ни один человек из экипажа не спасся…
 К нашему подходу взвод младшего лейтенанта Николая Бабушкина вел огонь с места 
в 2 км западнее Лонтова. Отряд развернулся и начал атаку, но наткнулся на 
плотный огонь неприятеля с западной окраины поселка. Нашим шести «Шерманам» и 
полуроте автоматчиков узел сопротивления гитлеровцев оказался «не по зубам». 
Доложил об этом комбригу, который приказал удерживать захваченный рубеж, 
обеспечив тем самым развертывание на нем главных сил части…
 С тяжелым сердцем хоронили мы обгоревшие останки боевых друзей. В эти траурные 
минуты подумалось: «Не завались мой «Шерман» на развилке шоссе, наверняка 
пришлось бы и мне «выпить с ними горькую чашу до дна». Признаюсь, мелькнула 
грешная мысль: «Спасибо, ледок…»

 «Заколдованный» «Шерман»

 На войне нередко приходилось чем-то поступаться во имя достижения главного, 
решающего. Обидно, если на это вынуждены были идти из-за собственной 
небрежности, невнимательности. Виноватым в излагаемой истории оказался один из 
младших технических специалистов, давший неправильный шестизначный номер 
сгоревшей «Эмча». Не рассмотрел последнюю его цифру, спутав «3» и «8». Из-за 
этого в декабре сорок четвертого года был составлен акт, в котором «живой» танк 
с номером, оканчивавшимся на «3», списали, а «восьмерка», сгоревшая под 
Надьоро-си, что на подступах к городу Шахи, продолжала числиться в строю 
первого батальона 46-й бригады.
 На первых порах с этим «мертвецом» особой головной боли не было. Командир, 
штаб и зампотех знали о допущенной промашке, но надеялись, что в предстоящих 
боях вражеский снаряд «спишет» уже списанную «Эмча». Тем более что накал 
схваток с неприятелем на подступах к Будапешту с каждым днем нарастал. Однако 
фронтовая судьба хранила этот танк, и за время «маневрирования» по восточному 
берегу Дуная в январе сорок пятого года двигатель этого уже «немолодого» 
«Шермана» выработал положенный моторесурс. Пришло время его списывать, но этому 
воспротивился заместитель командира бригады по технической части гвардии майор 
Григорий Макаренко – подразделения в боях потеряли более половины танков, и 
каждая машина ценилась на вес золота…
 Началась подготовка к Венской наступательной операции. Бригада была 
доукомплектована новыми «Шерманами». В первом батальоне оказалось 15 танков «с 
иголочки», 5 – со средней выработкой моторесурса и один, тот самый, – дышал на 
ладан. Он-то и принес мне, командиру батальона, немало хлопот и упреков от 
старшего начальства.
 17 марта бригада получила приказ в составе корпуса совершить 
сорокакилометровый марш и сосредоточиться на западной окраине Будапешта. На 
таком небольшом отрезке маршрута «старушка» «Эмча» гвардии младшего лейтенанта 
Виктора Акулова дважды останавливалась: сначала обнаружилась сильная течь 
масла; затем выявились неполадки в системе охлаждения. Одним словом, рвалось, 
лилось, пробивало, подтекало – моторы стали словно решето… Батальон давно 
находился в районе сосредоточения, когда этот танк еле доковылял. Мне пришлось 
от командира бригады выслушать нелицеприятные упреки и строгое требование 
впредь подобного не допускать: «Маршрут движения – ничтожно мал, а батальон не 
может его быстро преодолеть». Приняли срочные меры по ремонту «инвалида». Все, 
что могли, сделали: заменили соединительные шланги систем смазки и охлаждения, 
подкрутили-довинтили различные узлы дизелей. И все же стопроцентной уверенности 
в том, что проведенный ремонт избавит нас от неприятности, не было. В тот же 
день пришлось пройти еще пятьдесят километров, и танк Акулова снова отстал, 
хотя и не надолго, поскольку ремонтникам и экипажу быстро удалось устранить 
неисправность. Честно говоря, эта безнадежная «Эмча» стала мне поперек горла, 
постоянно отвлекая от решения важных вопросов организации боя в сложных 
условиях горно-лесистой местности северного Прибалатонья. К тому же она бросала 
тень на неплохую в общем боевую историю первого батальона, которой личный 
состав подразделений очень гордился.
 Вечером этого дня я вызвал Виктора Акулова к себе и с глазу на глаз отдал ему 
категорический приказ: «В первом же бою сделай все возможное, чтобы злополучный 
«Шерман» сгорел, но при этом постарайся сберечь экипаж!» За все время 
пребывания на фронте такое жесткое распоряжение пришлось отдавать впервые, но 
другого выхода я не видел. Мы чувствовали, что через сутки-двое нам предстоит 
вступить в ожесточенную схватку с неприятелем. Сломав его сопротивление, танки 
начнут развивать успех в глубину обороны, постепенно наращивая темп наступления.
 Машине Акулова такая тяжелая «ноша» явно не под силу.
 19 марта 6-я гвардейская танковая армия была введена в сражение. Она должна 
была во взаимодействии с другими армиями разгромить танковую группировку 
противника между озерами Веленце и Балатон…
 К середине дня части 9-го гвардейского мехкорпуса подошли к населенному пункту 
Бодайк, расположенному в 60 километрах юго-западнее Будапешта, являвшемуся 
важным узлом сопротивления неприятеля на подступах к горам Баконь. Бой сразу же 
принял ожесточенный характер. Акулов вывел своего «Шермана» на опушку небольшой 
придорожной посадки. Остановился на несколько минут, рассматривая в бинокль 
местность. За рекой Мор виднелись дома Бодайка. Мост через водную преграду был 
цел, но наверняка противник подготовил его к взрыву. Слева развертывались 
остальные танки батальона. С короткой остановки они дали два орудийных залпа, а 
артиллерия накрыла взрывами вражеские позиции по реке Мор… Прозвучал сигнал 
атаки.
 Танки рванулись вперед. Десантники распластались на жалюзи моторного отделения.
 Я приказал их командиру держать подчиненных бойцов на броне до моей команды. 
Хотелось, чтобы они не отстали, были с нами в одном строю при взятии Бодайка. 
Ведь танки без пехоты в населенном пункте, как известно, очень уязвимы. 
Уцелевшие противотанковые орудия гитлеровцев вели частый огонь по атакующим. 
Подбита «Эмча» гвардии младшего лейтенанта Сергея Лодкова. Экипаж продолжал с 
места вести огонь… Акулов направил свой танк прямо на мост, прекрасно понимая, 
что переправа должна быть надежно прикрыта огнем и живой силой противника. 
Механик-водитель гвардии старшина Александр Клюев, умело применяясь к местности,
 быстро сокращал расстояние до реки. Увлеченные стремительной атакой машины 
Акулова «Шермана» гвардии младших лейтенантов Владимира Юрченко и Николая 
Кудряшова устремились за ним. Две противотанковые пушки противника открыли 
огонь, и одна из выпущенных ими «болванок» угодила в башню «Эмча» Акулова, 
срезав слой брони. Ее осколком был ранен десантник. Танк Юрченко, оставив 
позади левую разбитую гусеницу, накренился набок. С башни тотчас вылетело две 
дымовые шашки, прикрывшие поврежденный танк от огня противника. Чем ближе 
подходили к Бодайку, тем плотнее становился огонь всех видов оружия. 
Продвижение замедлилось. Десантники спешились и под прикрытием танков 
приближались к реке. Но наступление захлебнулось – лобовая атака на Бодайк не 
принесла результатов. Командир корпуса генерал Михаил Волков приказал 46-й 
танковой бригаде закрепиться на достигнутом рубеже, возложив основную задачу по 
взятию этого населенного пункта на 30-ю гвардейскую механизированную бригаду, 
действующую правее нас. К вечеру 19 марта сосед обошел Бодайк, а мы поддержали 
его фронтальным ударом и ворвались в населенный пункт.


Эшелон с танками «Шерман» в Румынии. Сентябрь 1944 г.



Танк М4А2 «Шерман» ст. лейтенанта Сумарокова. 3-й Украинский фронт, 1944 г.



Танки «Шерман» 2-й танковой армии в румынском городе Ботошаны



Колонна танков М4А2 из состава 5-й гвардейской танковой армии. Май 1944 г.



Танки «Шерман» 6-й танковой армии в Румынии. Август 1944 г.



«Шерман» из состава 7-го гвардейского кавалерийского корпуса в польском городе 
Люблин. 26 июля 1944 г.



Танки «Шерман» из состава 71 -го отдельного танкового полка в румынском городе. 
Сентябрь 1944 г.



Подбитые или брошенные советские «Шерманы» в районе Ковеля. Апрель 1944 г.

 Итак, «приговор» танку Акулова в прошедшем бою не был приведен в исполнение. 
Хотя огонь врага оказался довольно плотным, виртуоз-водитель сумел «спрятать» 
свой «Шерман» в неровностях рельефа местности, и танк отделался лишь одной 
отметиной на башне…
 20 марта подразделения 46-й бригады продолжали медленно развивать успех в 
направлении на Балинку по левому берегу реки Майя, все глубже втягиваясь в горы 
Баконь. Их вершины имели высоты от 470 до 575 метров. Местность для наступления 
танков была весьма неблагоприятная: дороги находились в плохом состоянии, не 
было никакой возможности для маневра с целью обхода опорных пунктов противника. 
Приходилось «прогрызать» вражескую оборону, расходуя большое количество 
снарядов… Танк Акулова на скорости наскочил на минное поле. Взрывом разорвало 
гусеницу и немного повредило каток. Но уже через час он был в строю. Именно 
здесь у меня мелькнула мысль: «Не заколдована ли акуловская машина? Ведем 
второй день тяжелые бои, а она цела».
 Понимая невыгодность использования танков в горном районе, командир корпуса 
вывел 46-ю бригаду во второй эшелон. Весь день 21 марта она продвигалась за 
18-й гвардейской мехбригадой, наступающей на Теш, расположившийся в 18 
километрах юго-западнее Бодайка.
 Гвардии подполковник Михно распорядился иметь на танках полную заправку 
горючего и боеприпасов, чтобы по приказу командира корпуса быть готовыми к 
маневру в южном направлении. Я приказал зампотеху батальона гвардии капитану 
Александру Дубицкому держать при «Шермане» Акулова ремонтную летучку с бригадой 
мастеров, чтобы не позволить ему отстать при предстоящем передвижении.
 В ночь на 22 марта бригада получила приказ выйти в район Инота (18 километров 
западнее Секешфехервара) и подготовиться к действиям в направлении Хаймашкер, 
Веспрем. С рассветом подразделения начали наступление на юго-запад, продвигаясь 
по шоссе Варпалота – Веспрем. Впереди находился первый танковый батальон, в 
головном дозоре которого шли два «Шермана» взвода гвардии лейтенанта Сергея 
Крикуна и танк Акулова. В 3 километрах севернее Эшкю гвардейцы были обстреляны 
«Тигром» из засады. Вражеский снаряд угодил в «Эмча» Акулова, которая 
задымилась. Командир приказал подчиненным покинуть машину.
 Прямая обязанность каждого танкиста во что бы то ни стало спасать своего 
«железного коня» – тушить пожар штатным огнетушителем, песком или землей. На 
этот раз «иномарочники» отступили от принятого правила. Они отбежали около 50 
метров и залегли, не отрывая глаз от оставленного «Шермана». Прошло несколько 
томительных минут, но «заколдованный» перестал дымить. А в это время танки 
Крикуна уходили влево, стремясь зайти «Тигру» во фланг. В сложившейся ситуации 
экипаж непременно должен вернуться к «Шерману». Акулов принял другое решение, 
приказав механику-водителю старшине Клюеву добраться до танка и увести его в 
укрытие. Александр по-пластунски быстро достиг «Эмча», мгновенно заскочил в нее.
 И на одном моторе стал сдавать назад. «Тигр» ударил по уходящему «Шерману», и 
он загорелся. С каждой секундой пламя все разрасталось, но Клюев не показывался.
 Два «эмчиста» кинулись на помощь товарищу. Добежали до «костра» и увидели Сашу,
 с трудом выползающего из-под танка. Комбинезон на левом плече был в крови. 
Схватили однополчанина и стремглав кинулись обратно… Огонь охватил моторное 
отделение «Шермана», а вскоре перекинулся на башню. Наконец-то танк был списан 
окончательно. Вот только при этом мы потеряли прекрасного товарища Александра 
Клюева.

 Азимут – знать!

 В январе сорок пятого года шли ожесточенные круглосуточные бои с окруженной 
группировкой противника в венгерской столице. Неприятель предпринял три 
отчаянные попытки с целью деблокировать свои войска, попавшие в «котел». 2 
января им был нанесен неожиданный мощный первый удар из района юго-восточнее 
Комарно в общем направлении на Бичке – Будапешт. За пять дней наступления 
гитлеровцы на этом направлении, неся большие потери, все же смогли продвинуться 
на 25–37 километров.
 Значительную роль в отражении первого удара сыграло наступление войск 2-го 
Украинского фронта. По приказу Ставки от 4 января 6-я гвардейская танковая 
армия во взаимодействии с 7-й гвардейской общевойсковой армией наносила удар из 
района Каменицы вдоль северного берега Дуная на Комарно с целью овладеть 
переправами на этой водной преграде у Комарно, нависнув таким образом над 
группировкой немецких соединений, рвущихся к окруженному Будапешту…
 В результате действий войск в декабре сорок четвертого года на реке Грон в 
районе Каменцы был захвачен в исправном состоянии мост и небольшой плацдарм на 
ее правом берегу. Именно с него предстояло наступать 46-й гвардейской танковой 
бригаде – первому эшелону 9-го гвардейского механизированного корпуса. Боевые 
действия в рассматриваемой операции характеризуются рядом особенностей, не 
имеющих аналогов в прошлом. Наступление частей 9-го гвардейского (бывшего 5-го) 
мехкорпуса танковой армии началось без артиллерийской подготовки; прорыв 
обороны противника осуществлен ночью, в метель. Стремительность продвижения 
танков в глубину расположения неприятеля в столь сложных метеоусловиях была 
обеспечена умелым использованием гирокомпасов, установленных на каждой «Эмча». 
До этого на них просто не обращали внимания за ненадобностью. Они позволили 
практически при нулевой видимости точно выдерживать указанное направление 
наступления. Таких замечательных навигационных приборов «тридцатьчетверки» не 
имели. Поэтому перед началом операции было приказано гирокомпаса оставить 
только на «Шерманах» командиров батальонов и рот, остальные снять и передать в 
5-й гвардейский танковый корпус нашей танковой армии.
 Вся сложность подготовки наступления на Комарно заключалась в том, что 
сосредоточение войск в исходное положение необходимо было осуществить в крайне 
ограниченный срок и, конечно же, скрытно. Бригада в ночь с 4 на 5 января 
совершила 80-километровый марш и сосредоточилась в 20 километрах от переднего 
края обороны противника, несколько в стороне от намеченного участка прорыва. 
Благодаря этому удалось скрыть от неприятеля направление предстоящего удара. 
Бригаде была поставлена задача выдвинуться в исходный район (западная окраина 
Каменицы), развернуться в предбоевой порядок на плацдарме и внезапной ночной 
атакой с десантом на броне прорвать оборону противника перед Тройским 
плацдармом и наступать на Кебелькут с последующим выходом к Комарно. К исходу 7 
января требовалось овладеть переправами через Дунай…
 Командир бригады гвардии подполковник Николай Михно, энергичный, опытный 
офицер, с командирами подчиненных и приданных подразделений провел 
рекогносцировку маршрута выдвижения и района исходного положения. В ходе этой 
работы был определен объем инженерных мероприятий, обеспечивающих 
беспрепятственное движение боевой и транспортной техники. В короткий срок 
выделенная группа саперов подготовила маршрут. На отдельных сложных участках 
пути были выставлены регулировщики, а на остальных отрезках – хорошо видимые в 
темноте указатели и вехи.
 Важные вопросы были решены и на плацдарме – порядок переправы подразделений по 
мосту; пропуск танков через боевые порядки наших обороняющихся войск. Особое 
внимание было уделено проблеме ориентирования в ночном наступлении. По прогнозу 
обещали очень плохую погоду… С Тройского плацдарма был определен азимут, 
который был доведен до командиров танков и отделений автоматчиков. Величину 
угла направления движения было приказано записать: танкистам – на внутренней 
стороне башни «Шерманов»; артиллеристам – на щитах полевых и зенитных орудий; 
десантникам – на прикладах автоматов. Проведенная работа по подготовке 
наступления позволила подразделениям бригады без задержек выйти в Каменицы, а в 
последующем – в основном успешно выполнить поставленную непростую задачу…
 Я, заместитель командира первого танкового батальона, был назначен старшим 
передового отряда, в состав которого входила танковая рота, два взвода 
десантников и батарея крупнокалиберных зенитных пулеметов на колесно-гусеничных 
американских бронетранспортерах. Отряд получил приказ прорвать оборону 
противника на узком участке и, быстро продвигаясь в глубину расположения 
неприятеля, вести бригаду в указанном направлении. Представьте, что мы должны 
были это сделать ночью, в метель по незнакомой местности!
 Стрелки часов приближались к двум часам ночи 7 января. Командир бригады прибыл 
в первый танковый батальон, собрал офицеров, провел короткое совещание, доведя 
до нас последние данные обстановки и выразив твердую уверенность в успешном 
выполнении задачи в сложных метеоусловиях.
 Метет метель. Снег и холодный порывистый ветер загнали гитлеровцев в землянки 
и глубокие окопы. «Эмча», выкрашенные в белый цвет, хорошо сливаясь с таким же 
окружающим фоном, были едва различимы в снежной густой круговерти.
 В 3 часа ночи Николай Михно скомандовал отряду: «200» («Начало»). Танки, тихо 
рокоча моторами, двинулись к переднему краю. Саперы провели нас через 
проделанные проходы в наших минных полях. Точно направили в «коридорчик», 
подготовленный в неприятельских взрывных заграждениях. Дистанции между танками 
20–25 метров. При таком порядке следования каждый «Шерман» может вести огонь 
только в одну сторону – под углом вправо или влево; лишь первая машина имела 
полный сектор фронтального обстрела. Молчала наша артиллерия, готовая в любой 
момент открыть огонь.
 Колонна передового отряда на узком участке фронта смяла неприятеля на первой 
позиции, а за ним и главные силы бригады, имея такое же походное построение, 
ворвались в расположение противника. Пушечно-пулеметный огонь «Эмча» дополнялся 
автоматными очередями десантников. Удар отряда, а затем и основных сил бригады 
глубокой ночью в такую погоду оказался полной неожиданностью для противника. 
Сопротивления на переднем крае и в ближайшей глубине обороны практически не 
было. Теперь главное, не задерживаясь, стремительно прорываться к последующим 
узлам сопротивления. Тороплю отряд: «Скорость, скорость!» Надо максимально 
использовать неожиданность нападения и плохую погоду и, конечно, выдержать 
правильность заданного курса. В отряде – три навигационных прибора. Я и еще два 
командира танков в голове и хвосте колонны следим за азимутом. Такое 
дублирование было необходимо не только для контроля, но и на случай выхода из 
строя одной из машин, имеющих гирокомпас.
 Снегопад кончился. Как хорошо, что это изменение погоды застало нас в глубине 
обороны, а не на переднем крае. Здесь плотность сил и средств у противника 
меньшая… Всматриваюсь в темноту. Впереди, чуть правее, вижу свет: «Атаковать с 
ходу! Не позволять неприятелю опомниться!» Гусеницы головных «Шерманов» 
вздымают белесый вихрь. Легкие пушинки только что выпавшего снега плотной 
пеленой покрывают приборы наблюдения и прицеливания, заставляя нас часто их 
протирать…
 Выскочили к кирпичному заводу, возле которого располагалась огневая позиция 
вражеской артиллерии. Расстреляв гитлеровцев из пушек и пулеметов, передовой 
отряд устремился дальше. За нами, в полутора километрах сзади, главные силы 
бригады. Пока отряду не удается оторваться от них. Снова требую: «Увеличить 
скорость!» Дизеля работают на полную мощность… Со стороны населенного пункта 
Бела ударила артиллерия. Над нами повисло несколько «люстр». И сразу фонтаны 
земли, перемешанной со снегом, встали перед «Шерманами» – противник поставил 
заградительный огонь, пытаясь перекрыть путь для дальнейшего движения. Идти в 
лобовую атаку – значит лезть на рожон, нести неоправданные потери. Принимаю 
решение обойти кирпичный завод с юго-востока и навалиться на неприятельские 
пушки в поселке Бела с фланга. Маневрируя по заснеженному полю и перелеску, 
«Шермана» выходят несколько южнее Белы. Сильные порывы ветра не могут заглушить 
шума танковых моторов, и это позволяет гитлеровцам ориентировочно определить 
район нашего нахождения и выпустить туда несколько осветительных снарядов. Хотя 
белый камуфляж танков существенно скрадывал их на заснеженном поле, все же нас 
заметили. Огонь с каждой минутой усиливался. Один из «Шерманов», словно 
наткнувшись на какое-то невидимое препятствие, остановился и сразу окутался 
густым черным дымом. Порывы ветра швыряли его в разные стороны. Временами он 
отрывался от моторного отделения, но новые клубы дыма ползли и ползли из 
машины…
 Огромные султаны разрывов тяжелых артиллерийских снарядов кромсали поле то 
справа от нас, то слева. Спасение танков – в быстрейшем сближении с неприятелем 
и увеличении интервалов между атакующими машинами. Приказываю: «Увеличить 
скорость! Рассредоточиться!..» Ревут моторы. Мы, наконец, вырываемся из 
освещенной площади. Темнота поглощает «Эмча». Очередная серия разрывов 
вражеских снарядов остается позади. «Шермана» рассыпались по заснеженной целине.
 Спешившиеся автоматчики бегут, пригнувшись, за танками. При близких разрывах 
снарядов плашмя падают в снег и тут же, вскочив, догоняют ушедшие танки. 
Экипажи ведут беглый огонь с ходу по площадям, сковывая действия артиллерийской 
прислуги. Уже совсем рядом позиции артиллерии противника. От прямого попадания 
снаряда загорелся танк гвардии старшего лейтенанта Михаила Кибарева. Рвущееся 
на ветру пламя полыхает позади башни. Рядом запасные баки с горючим, которые 
следовало бы сбросить перед атакой, но мы прорываемся в тыл противника и 
поэтому вынуждены отступить от строгих требований инструкции… Заряжающий Михаил 
Парфенов выбирается наверх и куском брезента, обжигая руки, гасит огонь. А 
командир орудия гвардии сержант Насибулин продолжает стрелять из пушки. Снаряды 
в казенник кидает командир танка.
 «Шермана» в конце концов врываются на огневую позицию, давя орудия и прислугу. 
Танки по моей команде останавливаются. Глушим моторы. Надо отдышаться самим, 
дать остыть дизелям и, главное, для дальнейшего движения взять нужный азимут на 
Мужла.
 Подошли остальные подразделения первого батальона. Доложил Ивану Якушкину о 
результатах боя, о понесенных потерях.
 …Снова уходим в ночь. Внимательно следим за показаниями гирокомпасов. 
Железнодорожную станцию Мужла отряд захватил практически без боя. А в это время 
от разведки поступают данные, что Кебелькут в 3 километрах северо-западнее 
станции обороняется пехотой, усиленной танками, самоходно-артиллерийскими 
установками и противотанковыми орудиями. Противник успел задействовать свои 
ближайшие резервы. Теперь каждый населенный пункт предстоит брать штурмом… 
Комбриг приказал передовому отряду подойти вплотную к Кебелькуту, сковать его 
гарнизон огнем и ждать подхода главных сил бригады.
 …Всю ночь шел напряженный бой за этот крупный опорный пункт обороны противника.
 К утру он был в наших руках. Открывалась прямая дорога на Комарно. А мне… в 
противоположную сторону. Я получил от гвардии подполковника Михно новую задачу 
на двух танках с десантом на броне вернуться уже пройденным путем в Салку, 
откуда начался наш ночной рейд, взять там цистерны с горючим и автомашины с 
боеприпасами и привести их в район Комарно… Успеха вам в бою, друзья! Мы скоро 
вернемся назад!

 В ледовом плену

 Рассказанное – истинная правда, а не охотничья побасенка. Клянусь всем святым 
на свете… На войне, как и в жизни, всякое бывало…
 Январь сорок пятого года. Шли круглосуточные ожесточенные бои в венгерской 
столице. На западных подступах к ней враг предпринимал одну за другой три 
попытки деблокировать окруженную группировку в Будапеште. Особенно сильным 
оказался третий, последний, контрудар противника в конце января 1945 года. Его 
замысел состоял в том, чтобы прорвать оборону советских войск между озерами 
Веленце и Балатон, выйти к Лунаго, севернее Дунафельдвара и расчленить тем 
самым войска 3-го Украинского фронта на две части. Вслед за этим неприятель 
намеревался, развивать наступление главными силами между озером Веленце и 
Дунаем на Будапешт, освободить окруженную группировку и совместно с ней ударом 
в тыл разгромить 46-ю и 4-ю гвардейские армии 3-го Украинского фронта. 
Вспомогательный удар враг предполагал нанести на Бичке.
 В период с 12 по 17 января немецко-фашистское командование сумело скрытно 
сосредоточить в районе юго-западнее Секешфехервара 4-й танковый корпус СС, 
имевший в своем составе более 600 танков и штурмовых орудий, свыше 1200 орудий 
и минометов. 18 января, после получасовой артиллерийской подготовки, противник 
нанес сильный удар. За три дня наступления его танковые части продвинулись на 
глубину 16–30 километров. На переднем крае, в тактической и оперативной глубине 
обороны советских войск предпринимались срочные меры по укреплению рубежей, 
занимаемых частями и соединениями, особенно в «коридоре» между озером Веленце и 
Дунаем. К 21 января обстановка в этом районе резко обострилась. Вражеские 
танковые соединения прорвались к Дунаю и вышли в тыл обороняющихся войск. 
Лавина обозов хлынула на сохранившиеся переправы у Дунафельвара, Байя и Чепеля. 
У каждой из них скопилось по несколько тысяч подвод и автомобилей.
 9-й гвардейский мехкорпус после наступления с рубежа реки Грон на Комарно 
находился во втором эшелоне 6-й гвардейской танковой армии. Его 
механизированные бригады имели значительный некомплект техники и личного 
состава (около 60–70 процентов). Тем не менее 46-я гвардейская танковая бригада,
 потерявшая в предыдущих боях половину своих танков, была в этот день поднята 
по боевой тревоге и направлена в район Наташсцелек – Токол – Сцегетшщентмиклош. 
С задачей, последовательно занимая поспешную оборону на угрожаемом направлении, 
не допустить форсирования противником реки Дунай на рубеже восточнее Эрд – Эрчи 
на 15 километровом фронте. Тем самым советское командование «подстраховывало» 
войска, обороняющиеся на противоположном берегу…
 Первую ночь подразделения бригады развернулись по восточному берегу Дуная в 
районе населенного пункта Халасцтелек. Перед нами, за рекой, город Эрд. 
Западнее и юго-западнее от него громыхала канонада. Сражение не затухало даже 
ночью. Куда не обратишь взор – ежесекундные всполохи артиллерийских и танковых 
пушечных выстрелов, пожары в населенных пунктах, чадящие костры подожженных 
танков и штурмовых орудий. Продолжалась спешная переправа тыловых учреждений на 
восточный берег водной преграды.
 Под утро поступила команда – первый танковый батальон перебросить в Токол. 
Только одиннадцать «Шерманов» я повел в указанный район…
 День 22 января мы провели в посадках вдоль шоссе и рощах западнее дорожной 
магистрали, держа под постоянным прицелом возможные направления атаки между 
озером Веленце и Дунаем. Враг медленно, но все же продвигался к Будапешту. 
Четыре дня подряд обороняющиеся подразделения и части вели упорнейшие бои с 
наступающими гитлеровцами, и почти каждую ночь 46-я бригада перебрасывалась с 
одного участка на другой. 26 января передовые части наступающего достигли 
рубежа канала Валивиц, что в 10 километрах севернее озера Веленц. До Будапешта 
оставалось всего 25 километров. На этот раз приказ возвратил бригаду на 
Дунайский берег восточнее Эрда. В ночных маршах с лихвой доставалось двум 
членам экипажей: командиру машины, который обычно сидел на крыле танка, и 
механику-водителю. Их старались почаще подкреплять на ходу венгерской колбаской 
и даже преподносить «согревающего». В каждом «Шермане» имелось две 
двадцатилитровые канистры с довольно широкой, хорошо закрывающейся горловиной, 
в которых хранился НЗ – белое вино. Пришлось дать разрешение на частичный его 
расход. Одноразово – по триста граммов на каждого члена экипажа, а командиру и 
механику-водителю – такая же норма дважды, а то и трижды за ночь в зависимости 
от протяженности маршрута.
 На правом берегу Дуная, в каких-то пяти-восьми километрах западнее нас, шло 
жесточайшее танко-артиллерийское сражение. Мы понимали, что и нам – «эмчистам» 
– через несколько часов, возможно, придется принять бой. Приказал еще раз 
проверить оружие, боеприпасы. Наше почти еженощное мотание по зимним дорогам 
могло сказаться на работе механизмов пушек и пулеметов. К счастью, все было в 
полном порядке. Случайно обнаружилось, что на танке начальника штаба батальона 
не действовали ни электрический, ни механический повороты башни.
 Начальник артснабжения гвардии старший лейтенант Иван Корчак с бригадой 
оружейников стали искать причину случившегося. Разобрали механический, или, как 
его еще называли, ручной, поворот башни, но он был исправен. Собрали. 
Опробовали, но башня – ни с места. Занялись проверкой электрического поворота. 
Начали тестировать проводку, и в этот момент снаружи «Эмча» раздался 
гомерический хохот. Гвардии старшина Григорий Нестеров хватался за живот от 
смеха. Еле переведя дух, крикнул: «Стойте! Посмотрите на башню!» Всего можно 
было ожидать, но только не того, что было обнаружено. Как известно, много иль 
мало выпито, но что-то со временем должно быть и вылито. А как это сделать в 
ходе движения? Не останавливать же для этого колонну. Танкисты умудрялись прямо 
на ходу, стоя в башне, «кропить» дорогу. Не всегда получалось «чистое» 
отправление. Какое-то количество мочи попадало на броню и стекало вниз на погон 
башни, вокруг которого на корпусе «Шермана» был прикреплен защитный бортик, 
предохраняющий стык «башня – корпус» от попадания пули или снаряда. Вот в этой 
«окружности» и скапливалось «вылитое» танкистами. Мороз делал свое дело после 
остывания жидкости…
 Были осмотрены все «Эмча». На двух из них обнаружилась такая же 
«неисправность». Устранялась выявленная «поломка» довольно просто. Паяльной 
лампой растапливали лед, тряпками убирали влагу, и механизмы поворота работали 
нормально.
 К исходу 26 января наступление гитлеровцев выдохлось. Поставленная цель – 
деблокировать окруженные в Будапеште войска – осталась невыполненной. Хотя 
жертвы были принесены немалые…
 Утром 27 января началось контрнаступление советских войск… Частям 9-го 
гвардейского мехкорпуса был дан «Отбой!». Назначен район сосредоточения 
восточнее венгерской столицы для подготовки к новым боям и сражениям.

 Коля-югослав

 В январе сорок пятого года 46-я гвардейская танковая бригада сосредоточилась в 
деревне Илле, что в 18 километрах восточнее Будапешта. Личный состав моего 
батальона (я уже стал комбатом) готовился к предстоящим боям. Шла ежедневная 
напряженная учеба под неумолкающий грохот сражения за венгерскую столицу.
 С раннего утра до позднего вечера, а то и ночами напролет командование 
батальона пропадало на танкодроме, где шлифовались навыки вождения машин, или 
на стрельбище – здесь гвардейцы повышали свое огневое мастерство. Надо было 
торопиться. Нам – «низам» – неведомы были замыслы «верхов». В любой момент мог 
поступить приказ на наступление. Однажды я вернулся в расположение своего 
подразделения после очередных ночных занятий. Это, помнится, были двадцатые 
числа января. Начальник штаба батальона гвардии старший лейтенант Николай 
Богданов доложил мне о последних распоряжениях старшего командования. И в конце 
доклада добавил: «К нам просится в воспитанники паренек-югослав».
 Я должен был решить: «Да» или «Нет». Начштаба – правая рука командира – 
улыбнулся и попросил: «Давайте возьмем. На одного бедствующего сироту на земле 
станет меньше, а у нас – в «полку» Николаев – прибудет!»
 Дело в том, что в батальоне уже был воспитанник Николай Демкович. Мы его взяли 
на украинской земле в начале сорок четвертого года… Пригласил всех своих 
четырех заместителей. Выслушал их мнения по данному вопросу. Все высказались 
«за»…
 После кратковременного отдыха и решения текущих дел жизни и учебы подчиненных 
пригласил к себе Колю Радина… Невысокий белобрысый юноша со смелым взглядом 
серых глаз. Посадил рядом. И потекла более чем часовая беседа. Хорошо помнится 
то наше первое знакомство… Военное лихолетье свалило на плечи 
четырнадцатилетнего подростка тяжелую ношу. Почти два года назад он остался со 
старшей сестрой без родителей и без крыши над головой. Его отец погиб в 
партизанском отряде, а мать скончалась от тяжелых ран, полученных при бомбежке 
городских кварталов гитлеровской авиацией.
 Скитались по деревням Баната, а затем перебрались в Венгрию, где было чуть 
легче прожить. Батрачили, не гнушаясь никакой работы. В октябре сорок 
четвертого года сестра уехала в Будапешт и пропала без вести. Вот уже третий 
месяц Коля жил один… На ломаном русском языке просил меня: «Возьмите с собою. 
Буду мстить фашистам за родителей…»
 Распорядился Николая Радина зачислить в штат батальона на должность оружейного 
мастера, к начальнику артиллерийского снабжения гвардии старшему лейтенанту 
Ивану Корчаку, чем очень обрадовал нового воспитанника, получившего прямой 
доступ ко всем огневым средствам танков…
 Попросил своего заместителя по хозяйственной части гвардии старшего лейтенанта 
Сергея Смирнова как можно быстрее экипировать Колю – придать ему «армейский 
вид»… Сапоги подобрали на батальонном складе, а в мастерской бригады портной 
вскорости подогнал Коле гимнастерку и бриджи. Трофейная куртка дополнила 
гардероб мальчишки…
 Через неделю состоялся торжественный «ввод» Радина в нашу «боевую танковую 
семью»… Замерли в строю шеренги экипажей. Коля Радин – подтянутый, в новой 
армейской форме, сияющий, как «новый пятиалтынный», стоит перед «коробочкой» 
батальона, лицом к сотне своих однополчан. Николай Богданов зачитывает приказ о 
зачислении Радина на все виды довольствия. После чего заместитель командира 
батальона по политической части гвардии капитан Александр Туманов вручает 
новому «эмчисту» знак «Гвардия».
 Итак, к воспитаннику Николаю-украинцу прибавился Николай-югослав. Отныне мы – 
танкисты, его отец и мать, братья, друзья, что налагает на нас груз 
ответственности за жизнь и здоровье Коли Радина.
 Надо сказать, что Коля в наш боевой коллектив вписался легко и довольно быстро.
 Причиной тому был не такой уже и большой разрыв в возрасте подавляющего 
большинства танкистов (18–20 лет) и нового сына батальона (14 лет). Приняли его 
как младшего брата, в какой-то степени перенеся свою любовь к родным братьям и 
сестрам на Николая. Да и сам наш «приемыш» всячески способствовал такому к нему 
отношению: исключительно уважительный, готовый с экипажами выполнять работу по 
обслуживанию «Эмча». Целыми днями и ночами он пропадал на полигоне, готовил 
боеприпасы к очередной стрельбе. Нередко командиры взводов, а то и рот 
позволяли Радину пострелять с курсового пулемета. Любимое хобби Николая – 
вождение мотоцикла, а позже и автомобиля… В распоряжении начальника 
артснабжения Ивана Корчака находился трофейный немецкий мотоцикл с коляской. На 
нем доставлялись на полигон снаряды и патроны. Вскоре после зачисления Коли в 
штат он сделался постоянным «хозяином» этих «трех колес». Танкисты нередко 
подшучивали над Николаем: «Ты, наверное, и спишь в обнимку с мотоциклом?» В 
ответ он только улыбался.
 Я же, видя, огромную тягу Радина к технике, для себя порешил: «В предстоящих 
боях обязательно из трофеев выбрать хороший двухколесный мотоцикл и подарить 
его Миколе»…

 Эх, дороги!..

 16 марта началась Венская наступательная операция. Через три дня в сражение 
была введена 6-я гвардейская танковая армия. Она имела задачу во взаимодействии 
с другими объединениями 3-го Украинского фронта нанести удар в направлении Эшкю 
Веспрем с целью окружить основные силы 6-й танковой армии СС в районе озера 
Балатон и одновременно развить наступление на внешнем фронте окружения, не 
допустив контрудара резервов противника от Биа к озеру Балатон.
 Задача непосредственного окружения и разгрома вражеской танковой группировки 
была возложена на 5-й гвардейский танковый корпус. Его удар в направлении 
Берхида должен был привести к окружению неприятеля в районе Секешфехервар. На 
внешнем фронте окружения в направлении Зирез удар наносился 9-м гвардейским 
механизированным корпусом.
 …В течение 19–20-го и особенно 21 марта соединения танковой армии вели 
непрерывные упорные бои с противником… С 22 марта 9-я общевойсковая и 6-я 
танковая гвардейские армии начали преследование вражеских войск, отходивших к 
оборонительному рубежу на реке Раба…
 46-я гвардейская танковая бригада стремительно продвигалась к озеру Балатон. 
Впереди шел мой первый батальон, который должен был выйти в район Веспрема и не 
допустить отхода частей противника на северо-запад… Весьма ответственная задача.
 А сил не так уж и много – 18 танков «Шерман» и полсотни автоматчиков на броне… 
Успех предстоящего боя во многом зависел от быстроты и решительности действий 
каждого танкиста в отдельности и всех подразделений в целом.
 С ходу батальон ворвался в Эшкю. Огнем пушек и пулеметов большую часть 
гарнизона уничтожил, остальные разбежались. Ни минуты задержки. Вперед! Вперед!
 К исходу 22 марта мы вышли на подступы к станции Хаймашкер – крупному узлу 
шоссейных и железной дорог. С высот севернее этого населенного пункта фашисты 
встретили батальон сильным противотанковым огнем, от которого сгорел один танк. 
Стало ясно, что прорваться к станции и далее к Веспрему по шоссе не удастся и 
надо искать обход узла сопротивления гитлеровцев. Смотрю на топографическую 
карту. Слева от шоссе открытая заболоченная местность, на которой «Эмча» могут 
застрять. Справа – лес, по которому идет проселочная дорога. Принимаю решение 
обойти противника справа, через лес, о чем доложил командиру бригады Николаю 
Михно и получил его одобрение. Собрав командиров рот, гвардии старших 
лейтенантов Григория Данильченко, Александра Ионова и Николая Кулешова, 
поставил новую задачу. Наступил вечер. Воспользовавшись сумерками, танки 
отходят на несколько сот метров назад и поворачивают направо, начиная движение 
строго на запад. Вскорости втянулись в лес. Чуть пройдя по неширокой просеке, 
мы оказались на дороге-тропинке. Остановились, поскольку стволы и ветки 
многолетних деревьев преграждали узкую и петляющую дорогу, пригодную только для 
езды на телегах.
 Послал разведку отыскать другой путь, но его не оказалось. Оставалось только 
одно – прорубаться через лес. Принял меры безопасности – выслал вперед в боевое 
охранение два отделения автоматчиков, чтобы подразделение, «скованное лесом», 
не стало легкой добычей для фаустников противника. Остальные десантники 
остались при танках, помогать «эмчистам».
 Время работало против нас, мы торопились. Сняли с турелей зенитные пулеметы, 
закрепив их на жалюзи моторного отделения, что почти на полметра уменьшило 
высоту боевых машин. Пригнули штыревые антенны радиостанций. Одновременно 
вырубили шест высотой с «Шерман» и сделали на нем хорошо видимую мету – ширину 
его корпуса. Я назначил «сухопутного лоцмана» – Колю Радина и в помощь ему 
высокого автоматчика с топором. Их задача была идти впереди колонны, 
осуществлять замеры и делать зарубки на деревьях и ветках, предназначенных для 
рубки. Силы и руки взрослых танкистов и оставленных десантников понадобятся для 
многочасовой нелегкой работы на лесоповале.
 Не мешкая стали расширять проезжую часть дороги. На каждом танке имелись 
двуручная пила и топор. Сгустившаяся темнота усложнила работу, пришлось 
подсвечивать карманными фонарями. Фар танков не включали, поскольку их яркий 
свет мог выдать наше местонахождение вражеской воздушной разведке. Кроме того, 
в каждой «Эмча» отключили по одному мотору, что заметно снизило шумность, а 
кроме того, загазованность воздуха, поскольку стояла безветренная погода и 
выхлопные газы стояли столбом, затрудняя дыхание.
 Расчистку вели широким фронтом – по обе стороны дороги. Поскольку рабочих рук 
было с избытком, а шанцевого инструмента не хватало, организовали «конвейер», 
быстро передавая пилы и топоры от уставших к отдохнувшим «лесорубам». «Лоцман» 
еле успевал делать замеры, ему наступали на «пятки». Срубленные ветки 
оттаскивали в глубину леса, спиленные деревья валили направо и налево от 
проезжей части. В танках оставались одни механики-водители. Как только был 
очищен отрезок маршрута, подавалась команда на движение. Колонна, тихо рокоча 
моторами, делала «бросок». Иногда значительный, чаще – небольшой… На 
преодоление двенадцатикилометрового пути батальон потратил всю ночь и, когда 
небо начало чуть розоветь на востоке, вышел на южную опушку леса в районе 
высоты 235,5. Позади тяжелая работа в полутьме, в ходе которой, к сожалению, не 
удалось избежать потерь – падающими деревьями были ранены три танкиста.
 Включили вторые моторы «Шерманов». Автоматчики «оседлали» танки. Кругом тишина.
 Плотная пелена тумана окутала землю. Танковые роты готовы к стремительному 
рывку к станции Хаймашкер.

 Шквальная атака

 Утро 23 марта. Начались очередные сутки напряженного наступления. Нас «бодрит» 
достигнутый ночью успех – преодолено серьезное препятствие. Хотя экипажи сильно 
устали, но расслабляться нельзя, ведь предстоят бои и ближайший – за Хаймашкер…
 Мы имели явное преимущество перед противником, скрытно появившись на подступах 
к его важному тыловому объекту; все внимание которого было нацелено на шоссе, 
идущее к станции с северо-востока. Батальон же, благодаря маневру, зашел им в 
тыл.
 Итак, внезапность достигнута, а это уже половина успеха. В такой благоприятной 
ситуации нужно немедля ударить по станции, несмотря на ограниченную из-за 
тумана видимость.
 Решил первоначально атаковать противника в колонне. Преимуществом такого 
построения была быстрота выхода к Хаймашкеру и возможность выдержать намеченный 
курс атаки в условиях плохой видимости. Собрав командиров танковых рот и 
десанта, поставил им задачу, потребовав быстро довести ее до подчиненных. Уже 
через несколько минут подразделения были готовы к действиям…
 Сигнал по радио подан. Атака началась… В командирских заботах я потерял из 
виду Колю Радина, который тут же «пристроился» на место раненого помощника 
механика-водителя в экипаже гвардии старшего лейтенанта Михаила Голубева. Знай 
я об этом раньше, отправил бы его на свое штатное место – в отделение ремонта 
вооружения. А теперь – поздно. Не останавливать же из-за поступка сорванца 
колонну батальона. Она уже набрала хорошую скорость…
 Быстро проскочили первый километр пути. Между деревьями, что стояли правее 
дороги, головные экипажи «Эмча» заметили переднюю часть корпуса неприятельской 
самоходки. В эфире прозвучало предупреждение об опасности, указан район цели. 
Сомнений не было – засада. Первыми открыли по ней пушечный огонь «Шермана» 
гвардии младшего лейтенанта Петра Карамышева и гвардии лейтенанта Михаила 
Чежегова. Три «Артштурма» были подожжены… От захваченного в плен раненого 
немецкого танкиста стало известно, что экипажи самоходок спали и русские танки 
появились совершенно неожиданно для них.
 В хаймашкерском гарнизоне поднялся переполох. Во дворах домов заметались 
полуодетые гитлеровцы. Некоторые из них кинулись к противотанковым орудиям, 
прицепленным к тягачам. Я приказал ротам развернуться в боевой порядок и 
открыть пушечно-пулеметный огонь. Автоматчики, спешившись, прижались к «своим» 
машинам. Бронированная лавина ворвалась на улицы станции. Ломая заборы, 
«Шермана» мчались через огороды, круша гусеницами вражескую технику, 
расстреливая фашистских солдат и офицеров. Над Хаймашкером катился мощный гул 
пушечных выстрелов, треск пулеметов и автоматов, рев танковых моторов. Именно о 
таких атаках говорят, что они подобны неистовому вихрю. Остановить такой 
стремительный натиск практически невозможно…
 Рота Данильченко продвигалась по западной части станции. В числе первых ее 
домов достигла «Эмча», ведомая механиком-водителем Хайлом Бедердиновым. Человек 
богатырской силы и невозмутимого нрава, он всегда хладнокровно и расчетливо 
действовал в бою… В одном из небольших переулков Бедердинов заметил тяжелое 
орудие противника и две груженые автомашины. Долго не раздумывая, Хайл бросил 
танк на ближайшую из них, опрокинул ее, у другой – таранил двигатель, подмял 
гусеницами пушку…
 Правый фланг роты Данильченко наступал вдоль опушки рощи, примыкающей к 
огородам. Сюда устремились удирающие гитлеровцы, питаясь скрыться в зарослях. 
Взвод Михаила Голубева пулеметным огнем заставил фашистов залечь, а два метко 
положенных осколочных снаряда разметали неприятельских солдат и офицеров.
 Требую от Данильченко быстрейшего выхода к переезду. Отрезать пути отхода 
противника к Веспрему…
 Перед боевым порядком роты Александра Ионова неприятельских сил оказалось 
значительно меньше, и его «эмчисты» разделываются с ними в основном гусеницами, 
экономя драгоценные боеприпасы. Вскоре впереди показались пристанционные 
постройки. Железнодорожные пути были буквально забиты эшелонами. На платформах 
громоздились четыре «Пантеры», которые мы сразу же подожгли. Десантники, 
рассыпавшись цепью, прочесывали дома и служебные помещения.
 Высланная разведка – взвод гвардии лейтенанта Ивана Тужикова – вышла на 
подступы к Веспрему и замаскировалась в лесу, левее шоссе. Ею была обнаружена 
большая танковая колонна неприятеля. «Вам навстречу жмут фашистские танки», – 
доложил мне взводный… Надо было быстрее выводить батальон из Хаймашкера и 
развертывать его южнее станции, готовя засаду подходившей колонне… Подаю 
команду: «Не задерживаться! Всем следовать на переезд!» Ионов доложил, что он 
находится за стальной магистралью. Приказываю ему пройти еще один километр и 
развернуться справа от дороги. О приближении вражеской колонны ему известно, 
как и всем офицерам батальона.
 Взводы Данильченко вышли на южную окраину Хаймашкера. С запада к нему, по 
проселку на скорости шло двенадцать автомашин. Прекрасная цель!.. По всему было 
видно, что неприятель не знал последних данных обстановки в этом районе. Не 
было у него разведки и охранения…
 По сигналу восемь «Шерманов» Григория Данильченко ударили из пушек. Грузовики 
охватило пламя. Уцелевшая пехота начала выскакивать из кузовов автомашин и 
разбегаться в разные стороны, но лишь немногим удалось унести ноги…
 Приказываю роте Данильченко следовать за мной. Проскакиваем переезд, развилку 
дорог, проходим около восьмисот метров вперед, сходим с шоссе вправо и 
развертываемся в боевой порядок. Как же нам повезло! Подразделения оказались на 
артиллерийском полигоне противника, изрытом бессчетным количеством позиций для 
орудий разных калибров и укрытиями для их тягачей. Ну просто случай! Мы заняли 
те, что нам подошло по размерам.
 А в это время вражеская колонна, ни о чем не подозревая, продолжала двигаться 
на север по шоссе. За ней no-прежнему наблюдал взвод лейтенанта Тужикова. За 
лесом уже поднялось над горизонтом солнце. Видимость улучшилась. Время, 
прошедшее с момента занятия «Шерманами» позиций до появления головного 
фашистского танка, показалось нам вечностью… Наконец, на повороте шоссейной 
дороги мы увидели голову неприятельской колонны. Танки шли на сокращенных 
дистанциях. Очень хорошо! При внезапной их остановке, которая неминуема, когда 
они попадут под наш огонь, походный порядок противника «спрессуется», и тогда 
командиры орудий «Эмча» не промахнутся. Мной отдан строжайший приказ не 
открывать огня до тех пор, пока не прозвучит выстрел пушки моего танка, и все 
танки молчат. Терпеливо жду момента, когда вся колонна окажется в поле нашего 
зрения. Командир орудия моего танка гвардии старший сержант Анатолий Ромашкин 
непрерывно держит на прицеле головную неприятельскую машину. За хвостовыми 
немецкими танками неотступно «смотрят» стволы пушек «Шерманов» взвода Тужикова. 
Все танки противника распределены и взяты на мушку. «Еще немного, еще секунда», 
– сдерживаю сам себя. И вот все вражеские танки как на ладони. Командую: 
«Огонь!» Воздух разорвало семнадцать выстрелов, прозвучавших как один. Головная 
машина сразу загорелась. Замер на месте и танк в хвосте остановившейся колонны. 
Попав под неожиданный массированный огонь, гитлеровцы заметались. Некоторые 
танки стали разворачиваться прямо на дороге, чтобы подставить под наши выстрелы 
более толстую лобовую броню. Те, кому удалось это сделать, открыли ответный 
огонь, которым был подбит один «Шерман». В живых в нем остались командир орудия 
гвардии сержант Петросян и механик-водитель гвардии старший сержант Рузов. 
Вдвоем они продолжали вести огонь с места, не позволяя врагу зайти во фланг 
батальона. Сопротивление немцев было недолгим, и минут через пятнадцать все 
было кончено. Шоссе полыхало яркими кострами. Горели вражеские танки, 
автомашины, топливозаправщики. Небо заволокло дымом. В результате боя были 
уничтожены двадцать один танк и двенадцать бронетранспортеров противника.
 «Шермана» стали выходить из занятых ими укрытий, чтобы продолжить движение к 
Веспрему. Вдруг из леса прозвучал резкий пушечный выстрел, и левофланговую 
машину роты гвардии старшего лейтенанта Ионова толкнуло в сторону, и она, 
накренившись на правый борт, остановилась. Четыре члена экипажа были тяжело 
ранены. Коренастый крепыш механик-водитель гвардии сержант Иван Лобанов 
бросился на помощь товарищам. Перевязал их и, вытащив через аварийный люк, 
уложил под танком. На какую-то долю секунды его взгляд задержался на опушке 
рощи. По ней, ломая молодой кустарник, медленно полз к дороге «Артштурм». 
Лобанов быстро возвратился в танк, зарядил орудие бронебойным снарядом, сев на 
место наводчика, поймал в перекрестие прицела вражескую самоходку. Снаряд 
прошил борт бронемашины, и ее моторное отделение объяло пламя. Один за другим 
из самоходки начали выскакивать гитлеровцы. Лобанов, не теряя времени, схватил 
автомат, выскочил из машины и, прикрывшись корпусом «Эмча», расстрелял немецких 
танкистов. Надо отметить, что в моменты передышки и на переформировании 
танкисты батальона всегда отрабатывали взаимозаменяемость членов экипажа. В 
этой ситуации механику-водителю пригодились навыки обращения с танковым оружием,
 которые впоследствии были вознаграждены командованием батальона.
 В архиве ЦАМО (ф. 6 гв. ТА, оп. 367293, д. 2, л. 52; д. 4, л. 16; ф. 240, оп. 
16400, д. 4. лл. 84–85) хранится документ об этом коротком, весьма 
результативном бое:
 «На станции Хаймашкер танкисты захватили железнодорожный эшелон с боеприпасами,
 два склада с горючим, артиллерийскую мастерскую и в ней 14 исправных орудий, 
четыре «Пантеры», стоявших на железнодорожных платформах.
 Батальон подбил и сжег 29 танков и самоходок противника, захватил 20 и 
уничтожил 10 автомашин, истребил около 250 вражеских солдат и офицеров».
 Примерно через полчаса подразделения батальона подошли к Веспрему. То, что мы 
увидели на ближних подступах к городу, было достойно удивления. По обе стороны 
шоссе на тщательно оборудованных позициях стояли восемь «Пантер», которые на 
наш огонь не ответили и были расстреляны с короткой дистанции. Захваченный 
вскоре пленный рассказал, что немецкие солдаты и офицеры были настолько 
потрясены и подавлены расстрелом танковой колонны, что, когда наши 
подразделения, поднимая тучи пыли, на полном ходу подошли к хорошо 
оборудованному оборонительному рубежу, экипажи «Пантер» побросали свои машины и 
вместе с пехотой в панике разбежались.
 Незащищенный Веспрем лежал перед нами, но мы не решились соваться в город, 
имея по два-три снаряда и по сотне патронов к пулемету на танк – весь боезапас 
был израсходован за сутки боя. Да и горючее было на исходе. Примерно через час 
нас догнали главные силы 46-й гвардейской танковой бригады. Заправив топливные 
баки и загрузив боеприпасы, мы двинулись дальше, оставив Веспрем правее. Брали 
этот город 23 марта 22-я гвардейская танковая и 6-я мотострелковая бригады 5-го 
гвардейского танкового корпуса…
 Тридцать лет спустя мне удалось побывать на озере Балатон и в этом прекрасном 
венгерском городе. Походил по его узким, извилистым гористым улочкам и воочию 
убедился, что мое решение не идти в город в то далекое мартовское утро сорок 
пятого года было абсолютно правильным. В сложных условиях большого города 
«Шермана» стали бы легкой добычей неприятельских фаустпатронников…

 Мчаться вихрем!

 В боевой обстановке нередко бывали ситуации, вынуждавшие действовать по 
принципу: «Либо пан – либо пропал».
 После обхода Веспрема подразделения 46-й бригады вели многодневные напряженные 
бои в горах Баконь, и к исходу дня 26 марта сорок пятого года ее танки вышли на 
подступы к Тапольцафе, оставив позади горно-лесной массив. Впереди простиралась 
Северо-Западная венгерская равнина, открывая возможность для стремительного 
наступления.
 Противник стремился как можно дольше задержать нас в Прибалатонье, чтобы 
суметь организованно отвести свои разбитые части за реку Раба – рубеж, на 
который гитлеровцы возлагали немалые надежды…
 Уже несколько дней подряд бригада подвергалась интенсивным ударам с воздуха, 
но благодаря наличию на «Шерманах» крупнокалиберных зенитных пулеметов мы 
успешно отражали налеты вражеских самолетов. Куда более сложной оказалась 
проблема преодоления сплошных минных полей, с которыми мы столкнулись в Венской 
наступательной операции. В течение последних двух дней в бригаде на 
противотанковых минах подорвалось четыре танка. Надо признаться, что для нас 
эти действия противника в какой-то степени явились неожиданными, поскольку 
ранее мы не встречались с такой тактикой. К тому же мы не имели навесных минных 
тралов для проделывания проходов, а к каждому танку саперов не приставишь.
 От первого танкового батальона в разведке находился неполный взвод гвардии 
лейтенанта Константина Дроздовского (всего два танка). Надо сказать, что 
взводный умел действовать смело, изобретательно, а порой и весьма дерзко. 
Дроздовский вывел свои «Шермана» на западную опушку леса, откуда открывался вид 
на дорогу, уходившую в Тапольцафе. Константин, осматривая в бинокль подступы к 
этому населенному пункту, заметил, что впереди в двух километрах стоит на 
дороге автомашина, от которой в стороны быстро бегали гитлеровцы, что-то 
передавая группам солдат, находящихся на вспаханном поле. Нетрудно было 
догадаться, что противник спешно минирует дорогу и прилегающее поле. 
Дроздовский доложил мне о результатах наблюдений и сообщил: «Атакую немцев. 
Сорву их работу!»
 Через четверть часа голова батальона догнала высланные в разведку «Шермана». 
Их экипажи до нашего подхода успели поджечь автомашину противника, 
сдетонировавшие на ней мины оставили от грузовика «рожки да ножки». Установить 
точно переднюю границу и приблизительную ширину противотанкового минного поля 
не было возможности. Кроме того, выяснилось, что обнаруженное заграждение 
сильно «нашпиговано» противопехотными прыгающими и обычными минами. Это 
серьезно затрудняло разминирование.
 Обстановка требовала быстрейшего продвижения танковых подразделений на 
северо-запад, а силы для устройства проходов практически отсутствовали. Двум 
приданным батальону саперам, изрядно уставшим от предыдущей почти непрерывной 
опасной работы, потребуется значительное время для обезвреживания мин. Это 
надолго задержит нас, а приближающуюся ночь следует максимально использовать 
для овладения Тапольцафе, а возможно, и несколькими кварталами города Папы…
 Ломаю голову я, в раздумье командиры рот – ищем способ разрубить этот гордиев 
узел. Обход заграждения исключался, ведь по поднятому плугом полю, размокшему 
от частых дождей, танкам не пройти. Подошел Дроздовский. Сказал, что он где-то 
читал, что танкисты, разогнав «тридцатьчетверку», влетали на минное поле, и 
якобы благодаря большой скорости мины взрывались за кормой танка, не причиняя 
машине вреда.
 «Идея заманчивая. Но кто возьмется осуществить ее на практике?» – подумалось 
мне. И, как будто угадав мои сомнения, Константин предложил: «Я согласен 
попробовать». Немного поколебавшись, я согласился с его предложением.
 Быстро подготовили «Эмча» к тралению, сняв дополнительные топливные бачки; 
снаряды в боевом отделении уложили в верхние гнезда их хранения, подняв над 
полом башни; пушку и зенитный пулемет закрепили по-походному.
 За рычаги управления «Шермана» сел сам Дроздовский, высадив остальных членов 
своего экипажа: «В случае чего – погибнет один».
 Метров семьсот разгона, и, ревя моторами, «Эмча» влетает на минное поле – 
участок шоссе, в рытвинах и воронках от бомб. Через доли секунды – взрыв, еще 
взрыв, серия взрывов… Фонтаны земли, кусков дорожного покрытия закрывают 
мчащийся «Шерман». По натужному гулу дизелей определяем: «Пока цел!» Еще 
несколько взрывов. И… тишина. Когда легкий ветерок, наконец, сдул в сторону 
черно-желтоватую пелену дыма, мы увидели, что наш «тральщик» невредим, а на его 
левом крыле стоял Константин, вытирая вспотевшее лицо. «Дорожки» через минное 
поле были проложены, однако пускать по ним остальные танки я не торопился. 
Необходимо продублировать проделанное Дроздовским, расширить колею. Объявил по 
колонне, что нужен второй доброволец. Вызвались несколько механиков-водителей, 
в том числе и мой гвардии старшина Геннадий Капранов. Ему и разрешаю 
«проинспектировать» только что проложенный гусеничный след… В сумерках батальон 
на малых скоростях проходит минное поле по проторенным тропкам и устремляется к 
Тапольцафе.

 Глубокий рейд

 В первых числах апреля сорок пятого года соединения 6-й гвардейской танковой 
армии овладели городами Шопрон и Сомбатхей, что на северо-западе Венгрии. До 
Вены оставалось около 60 километров, которые требовалось преодолеть, чтобы 
помешать гитлеровцам минировать и разрушать исторические памятники, мосты, 
вывозить промышленное оборудование и культурные ценности австрийской столицы. 
Командующий армией генерал-полковник А.Г. Кравченко принял решение выслать в 
Вену отряд в составе первого танкового батальона 46-й гвардейской танковой 
бригады (18 «Шерманов»), 3 ИСУ-152 и роты десантников (80 человек). Отряду было 
приказано, действуя в тылу противника, стремительно выйти к Вене с юга. Без 
острой необходимости на всем пути до австрийской столицы в бой не ввязываться. 
Требовалось прорваться к ее центру и овладеть жизненно важными объектами – 
Парламентом, Художественно-историческим музеем, Оперным театром, дворцом 
Бельведер, Академией наук и удерживать до подхода главных сил 9-го гвардейского 
мехкорпуса захваченные здания и прилегающие к ним кварталы. В отряде была 
грамотно соединена высокая маневренность и огневая мощь танков и 
самоходно-артиллерийских установок с умением десантников вести упорный 
многочасовой бой в тылу у врага.
 Вечером 8 апреля началась тщательная подготовка к необычному и, мы понимали, 
трудному рейду. На каждый «Шерман» загрузили двойной боекомплект и положили по 
два ящика трофейного шоколада, калорийность которого позволит нам продержаться 
несколько суток. Через два часа все было готово. Экипажи и десантники легли 
спать. Сколько часов нам предстоит без сна и отдыха драться с неприятелем? 
Никто не знал…
 Туманным утром 9 апреля пехота прорвала оборону противника, и в проложенный 
коридор по команде «90» («Танки – вперед!») мы рванули к Вене. Опять вся 
надежда на внезапность нашего появления в глубоком тылу противника, где его 
оборона должна быть еще очень слабой, да и не могла гитлеровцам прийти в голову 
мысль, что русское командование пойдет на такой рискованный шаг – бросит на 
огромный мегаполис горстку танков и пехоты…
 Колонна батальона подошла к южной окраине Вены – району Фаворитен, однако 
кратчайший путь к центру австрийской столицы был прикрыт противотанковой 
артиллерией, сжегшей один «Шерман». Расчет на внезапные действия на этом 
направлении не оправдался, и я приказал подразделениям отойти на северную 
окраину Эрла. Экипажи и десантники наспех перекусили, а я созвал совещание 
командиров рот. Обсудив сложившуюся ситуацию, мы решили совершить маневр, 
попытать ратного счастья в другом месте. Вот только где оно – это место?..
 Юго-восточные кварталы Вены имели несколько меньшую плотность застройки, 
близко прижимаясь к Дунайскому каналу. Однако, честно говоря, у нас не было 
полной уверенности в том, что здесь не стало известно о подходе к городу 
русских танков. То есть и на новом направлении вряд ли удастся нам достичь 
столь необходимой скрытности движения.
 Изучаем план юго-западной окраины австрийской столицы, ища маршрут через 
Мейдлинг к ее центру, но здесь гористая местность, покрытая лесом с серпантином 
шоссе. Задержать нас на нем противнику не составит труда. Принимаем вариант 
обойти Вену с юго-запада и ворваться в город на участке дороги Хюттельдорф – 
Линц.
 Огонь войны еще не коснулся дорог Австрии, обсаженных деревьями, надежно 
маскировавшими отряд от авиации противника.
 Сумерки спускались на землю, когда батальон подошел к мосту западнее 
Хюттельдорфа, подступы к которому и улицы оказались перекрыты баррикадами. 
Противотанковым огнем подбита машина командира первой роты гвардии старшего 
лейтенанта Григория Данильченко, что вынудило нас и на этот раз отойти немного 
назад. Маневрируем вправо и выходим к Хаккингу. Час от часу не легче! Здесь нам 
путь преградила прочная крепостная стена, обойти которую не представлялось 
возможным. Пришлось таранить ее танком, что мастерски проделал механик-водитель 
гвардии сержант Николай Оселедкин. Пройдя сквозь эту «триумфальную арку», танки 
с десантом на броне устремились вдоль железной дороги к Западному вокзалу… 
Город жил своей обычной будничной жизнью – по улицам катили автобусы, громыхали 
трамваи, спешили по своим делам венцы… На трех перекрестках 
полицаи-регулировщики без задержки пропустили нашу колонну вперед. Но так 
продолжалось недолго, и вскоре нас опознали. По маршруту движения батальона 
один за другим стали взлетать в воздух мосты через каналы, которых в Вене было 
немало. Каждый командир «Эмча» имел план города, что позволяло отряду, быстро 
маневрируя, по другим улицам и переулкам безостановочно приближаться к 
намеченной цели.
 В 23 часа 9 апреля по радио доложил командиру бригады: «Вышли в центр Вены!» 
Итак, первая часть боевой задачи выполнена. Вторая, не менее трудная, удержать 
захваченные кварталы до подхода своих войск…
 Моей главной заботой стала организация круговой обороны и самого важного ее 
элемента – системы огня. Танки и десантники были расставлены таким образом, что 
каждая улица, переулок, проходы дворами находились под постоянным нашим 
наблюдением, а при появлении противника он должен был поражаться плотным огнем 
всех средств. Самоходки ИСУ-152 я оставил в резерве для усиления опасного 
направления (участка) в ходе боя…
 По моему приказу десантники старшего лейтенанта Николая Петрова начали 
тщательное обследование кварталов, прилегающих к занятому нами району, с целью 
очищения их от вражеских солдат. Выполнение этой задачи первоначально 
облегчалось тем, что до 2 часов ночи в дома центра Вены поступала 
электроэнергия, но, как только неприятель разобрался в сложившейся обстановке, 
мы тут же остались без света.
 Ночь выдалась очень неспокойной. Хорошо зная город, фашисты предприняли 
несколько разведывательных вылазок. С крыш домов и верхних этажей пытались 
забрасывать танки гранатами. Пришлось «Шермана» загнать под арки зданий, а 
десантников отправлять ликвидировать эту опасность сверху. Экипажи не спали, 
готовясь к отражению атак противника, которые должны были последовать с 
рассветом. Только под утро удалось выкроить немного времени на сон 
механикам-водителям и командирам орудий. Утром противник предпринял первую 
сильную атаку. Незадолго до этого гитлеровцы начали обстрел «Эмча», стоящих под 
арками, из противотанковой пушки, которую ночью затащили на верхний этаж одного 
из домов, что севернее Ратуши. Ее огнем были повреждены гусеницы двух танков. 
Надо было срочно принимать меры, иначе большинство боевых машин восточнее 
Ратуши, университета и парламента могут пострадать от огня этого орудия, а если 
сменить их позиции, то мы лишимся нескольких кварталов. Вызвал командира 
батареи САУ-152 и приказал ему немедленно подавить вражескую огневую точку. 
Самоходка, шлепая по асфальту широкими гусеницами, заняла позицию на одной из 
улиц, выходящей на юго-восточную сторону площади. То самое любопытство, которое 
сгубило больше девственниц, чем любовь, потащило нас на улицу посмотреть, как 
самоходчики одним снарядом разнесут на куски немецких артиллеристов с их пушкой.
 Танкисты и десантники расположились возле «зверобоя» и стали ждать… Я и сейчас,
 вспоминая те минуты, не могу простить себе, командиру с немалым боевым опытом, 
допущенную ошибку. Зачем разрешил эти «смотрины»? За них пришлось уплатить 
высокую цену.
 Венские улочки, разбегавшиеся в разные стороны от центральной площади, не 
широкие. Красивые дома с венецианскими окнами высятся по их обеим сторонам. 
Грохнул выстрел крупнокалиберной пушки самоходки. Резко колыхнулся воздух. 
Полтора этажа дома вместе с вражеским противотанковым орудием и его прислугой 
рухнуло на землю. А в нашем расположении от мощной воздушной волны выстрела с 
треском лопнули толстые стекла в домах, находившихся рядом с самоходной 
установкой. Их тяжелые осколки посыпались на головы «зрителей», в результате 
были ранены руки и спины у десяти человек, а у двоих сломаны ключицы. Благо 
танкисты были в шлемах, десантники – в касках, и головы остались целы!
 Охать и сетовать некогда. По нескольким улицам в сторону университета и 
парламента уже движутся вражеские танки, прячась за которыми наступает пехота. 
Ну что же, час настал – схлестнемся! Наше положение выгоднее – батальон 
развернут в боевой порядок; огонь «Шерманов» с места более точен.
 По каждой улице в голове наступающих идут «Пантеры», создавая своего рода 
«щит» своей толстой броней. Их мощная пушка может поражать наши боевые машины 
со значительного расстояния, оставаясь за пределами прямого выстрела 
шермановской семидесятишестимиллиметровки. В такой невыгодной ситуации экипажи 
«Эмча» по моей команде увели машины в глубь дворов из-под арок, в готовности, 
получив команду, занять прежнюю позицию и обрушить на врага пушечный огонь.
 Механик-водитель танка гвардии младшего лейтенанта Бессольцева несколько 
замешкался, не смог сразу стронуть машину с места, и это была роковая ошибка – 
«Эмча» была подбита. Ранен командир и помощник механика-водителя, но оружие 
осталось в полной исправности. Перевязав раны, младший лейтенант приказал всем 
оставаться на своих местах. Неподвижный «Шерман» был готов к неравному поединку.
 Пушка заряжена бронебойным снарядом. Радист приготовил дымовую шашку, ее 
плотная темно-серая завеса в нужный момент надежно «зашторит» танковую позицию…
 Быстрое исчезновение наших танков, видимо, несколько обескуражило вражеские 
экипажи. «Пантеры» остановились, постояли, а затем медленно двинулись вперед. 
Одна из них рванулась в сторону танка Бессольцева, по всей вероятности, 
намереваясь быстрее сократить расстояние и добить поврежденный танк. Младший 
лейтенант, поняв замысел командира «Пантеры», приказал радисту выбросить вперед 
дымовую шашку. Густое облако дыма заволокло арку и улицу перед ней. А в это 
время к Бессольцеву задними дворами спешила помощь, посланная командиром роты 
гвардии старшим лейтенантом Ионовым. Сломав междворовой забор, «Шерман» 
лейтенанта Абиба Бакуридзе подошел к машине Бессольцева с тыла, быстро зацепил 
ее тросом и отбуксировал в безопасное место.
 «Пантеры», в конце концов, достигли рубежа уверенного поражения огнем 76-мм 
орудий «Эмча». Даю команду: «Занять свои позиции!» Через несколько секунд арки 
домов по восточному краю центральной площади ощетинились длинными стволами 
«Шерманов». Началась ближняя пушечная дуэль сторон.
 Бой в городе – это множество ожесточенных самостоятельных схваток. В которых 
успех зависит от быстроты действий, находчивости командиров всех рангов, 
мастерства каждого члена экипажа, сноровки десантника… Танк гвардии лейтенанта 
Константина Дроздовского находился на очень выгодной позиции: арочный проезд во 
двор находился в десяти метрах от угла здания, к которому примыкал небольшой 
сквер. Еще раньше Константин подготовил хороший путь для маневра из-под арки в 
сквер и обратно. И не напрасно…
 На позицию Дроздовского наступало до полутора взвода автоматчиков, а за ними – 
две «Пантеры». Силы неравные, но лейтенант не отступил, приказав всю мощь 
пушечного огня обрушить на пехоту – главную опасность для танка в городском бою 
– и сразу сменить позицию… Беглый огонь осколочными снарядами хорошо проредил 
строй вражеских автоматчиков. Оставшиеся в живых тут же повернули обратно и 
попрятались за танки и в дома… На новой позиции сектор наблюдения и обстрела 
был еще лучше. Костя видел, как две бронированные, махины медленно приближались 
к площади. Они шли почти на одной линии, местами задевая бортами за стены домов.
 При таком боевом построении, если даже наш танк сумеет поразить одну машину, 
уцелевшая «Пантера» успеет подбить обнаружившую себя «Эмча» до того, как ее 
экипаж перезарядит пушку. Похоже, вражеские командиры-танкисты не новички на 
поле боя. Однако Дроздовский нашел выход. Первой же «болванкой» он разбил 
правофланговой «Пантере» гусеницу. Целая гусеница развернула корпус танка влево 
и прижала соседний танк к стене. Оба вражеских танка застыли на месте. В ту же 
секунду экипаж «Шермана» поставил дымовую завесу, под прикрытием которой 
Константин снова сменил позицию. Когда белесая пелена дыма немного рассеялась, 
танкисты увидели пятившуюся назад «Пантеру». Точно посланный бронебойный снаряд 
заставил ее застыть на середине улицы.
 Мой командно-наблюдательный пункт находился в Оперном театре, рядом с которым 
я поставил резерв – батарею ИСУ-152. По радиодокладам командиров рот и 
переговорам взводных со своими подчиненными понимаю, что главный удар 
противника с рубежа севернее ратуши, университета направлен на бельведер с 
явным намерением рассечь боевой порядок отряда на две части и большую восточную 
его часть прижать к Дунайскому каналу, где и уничтожить.
 В результате почти сорокаминутного боя, потеряв три «Пантеры», наступающие 
танки и пехота были остановлены на подступах к центральной площади. Не менее 50 
вражеских автоматчиков было убито и ранено. Наши потери составили два «Шермана» 
подбитыми. Хотя я напоминал перед боем и не раз требовал применения испытанного 
нами в прошлых схватках способа борьбы с танками – «охота с борзыми», 
использовать его не пришлось из-за узости венских улочек. Дроздовский сделал 
было попытку, но безрезультатно. Ни одна «Пантера» не подставила свой борт, не 
загорелась. Поврежденная же ходовая часть тяжелых танков могла быть в короткий 
срок восстановлена, а пока эти «бронированные доты» были способны вести точный 
огонь из своих орудий. Неприятель, собравшись с силами, при поддержке 
неподвижных «Пантер» снова может повести наступление…
 Сложившуюся ситуацию следует немедленно переломить, и, слава богу, в моих 
руках было эффективное средство – самоходки. С командиром батареи старшим 
лейтенантом Яковом Петрухиным мы подробно обсудили план действий. Договорились 
о том, что установки, используя дальнобойность и огневую мощь своих 152-мм 
орудий, выбивают в первую очередь наступающие «Пантеры», а потом добивают ранее 
подбитых. Особое внимание командира батареи я обратил на скрытность выхода 
самоходок на огневые позиции, который будут прикрывать экипажи «Шерманов», ведя 
огонь, главным образом, на отвлечение немецких танкистов.
 Яков Петрухин выбрал два очень удобных места для стрельбы, где каменные заборы 
прикрывали корпуса машин от неприятельских бронебойных снарядов.
 С нашей стороны по всей восточной линии усилился огонь. «Эмчисты» старались не 
позволить гитлеровцам выйти на центральную площадь, заперев их в прилегающих к 
ней улицах, а также прикрыть выход самоходок на огневые позиции.
 Как медленно тянется время, когда в схватке с врагом ждешь решающей минуты, 
способной переломить ход боя. Вот он, долгожданный миг! Два громоподобных 
выстрела ударили по барабанным перепонкам, выбив стекла в окнах рядом стоящих 
домов.
 «Второе венское зрелище» оказалось не менее впечатляющим… На одной из «Пантер»,
 что уже почти выползла на площадь, от удара крупнокалиберного бетонобойного 
снаряда снесло башню. Второй тяжелый танк вспыхнул огромным костром. А ИСУ-152 
тут же покинули позиции. Немецкие танки спешно стали пятиться назад, оставив 
без поддержки пехоту, которая тут же разбежалась по дворам и переулкам.
 Итак, первая крупная попытка противника разделаться с рейдовым отрядом 
потерпела провал. «Шермана» и десантники прочно удерживали центр Вены. Доложив 
командиру бригады о положении дел в батальоне, получил информацию, что части 
корпуса успешно ведут наступление на южных подступах к австрийской столице. 
Ждать осталось недолго!
 Вышестоящее командование приняло надежные меры по прикрытию отряда с воздуха, 
благодаря чему за все время действий батальон ни разу не подвергался нападению 
немецких самолетов. Утром 10 апреля над Веной появились наши истребители. Мы 
дали летчикам о себе знать, выпустив красную ракету и передав по радио пароль. 
Вскоре в небе завязался воздушный бой. Один за другим задымили два «мессера» и, 
оставляя за собой черные шлейфы дыма, рухнули в лес. Был подбит и наш самолет. 
От него отделилась маленькая точка. Через несколько секунд над нею раскрылся 
купол парашюта. Пилот спускался на город. Вдруг из-за облаков на него ринулся 
«Мессершмитт». Еще мгновение, и он сразит беззащитного летчика, но очереди двух 
зенитных пулеметов «Шерманов» заставили отвернуть вражеский истребитель.
 Парашютист хорошо ориентировался и, регулируя стропами направление своего 
снижения, стал спускаться над нами. Мы уже приготовились к его встрече, когда 
неожиданно стропы парашюта захлестнулись на проводах линии высоковольтной 
передачи и летчик повис в пятнадцати метрах над землей. Как его снять оттуда? 
Мы растянули между двумя «Шерманами» брезент, зажав края последнего люками 
башен. Пилот отстегнул парашют и камнем полетел вниз на прочное полотно, 
которое выдержало сильный удар, слегка самортизировав, подбросило летчика 
немного вверх, и он сразу очутился в объятиях танкистов…
 Больше суток личный состав отряда не принимал горячей пищи, питались 
всухомятку. В центре Вены находился ресторан под названием, если мне не 
изменяет память, «Астория», в котором я решил заказать обед на 180 персон. 
Поручил начальнику штаба батальона гвардии старшему лейтенанту Николаю 
Богданову, свободно владеющему немецким языком, договориться на этот счет с 
хозяином ресторана, объяснив ему, что мы хотим пообедать в 12 часов по Москве и 
за ужин уплатим имеющейся у нас валютой (доллары, фунты стерлингов и шиллинги).
 О том, что утренняя попытка противника атаковать наши позиции не последняя, у 
нас сомнений не было. Воспользовавшись наступившим затишьем, я с группой 
офицеров и охраной отправился в район Художественно-исторического музея, чтобы 
проверить организацию обороны на подступах к музею, внести некоторые коррективы 
в систему огня с учетом опыта недавно отраженной вражеской атаки. Не исключено, 
что гитлеровцы повторно кинутся на нас из кварталов Оттакринга или Фюнфхауса. 
Для отражения атаки батарею ИСУ-152 переместил в район южнее парламента. После 
проведенной в подразделениях работы решил заглянуть в музей, чтобы пусть бегло, 
но осмотреть его экспонаты. Войдя в здание, мы были поражены пустотой залов – в 
них не было ни одной картины или скульптуры. Только на стенах виднелись 
разноразмерные квадратные и овальные темные пятна – следы некогда висевших 
здесь полотен. Каждый из нас за годы войны видел не одно злодеяние фашистов. И 
вот их новое преступление – украдены произведения искусства и исторические 
ценности, национальное достояние Австрии.
 Пройдя через лабиринты больших и малых залов, мы очутились в подвальном 
помещении, где громоздились сотни решетчатых, плотно заколоченных ящиков, в 
которые были упакованы музейные экспонаты, скульптуры и т. п. Видно, гитлеровцы 
подготовили их к отправке, но не успели, и огромные ценности не исчезли.
 Я возвратился на свой командно-наблюдательный пункт в левое крыло парламента. 
Там меня поджидал Николай Богданов и хозяин ресторана. Австриец хотел уточнить, 
какие спиртные напитки следует подать к столу. Я задумался на несколько секунд 
над этим немаловажным вопросом и все же решил позволить «эмчистам» и 
десантникам немного выпить, ведь они это заслужили. «А что у владельца 
«Астории» имеется?» – спросил я Богданова. «Коньяк». Прикинул, что личный 
состав более суток без сна и отдыха и крепкое зелье может расслабить воинов. «А 
что у него, кроме коньяка, еще есть?» – «Французское шампанское!» Венец поднял 
большой палец правой руки и произнес: «Гут!» Была не была! Где и когда нам 
удастся испить такой нектар!» Велел ставить на столы шампанское. Из расчета 
бутылку на двух человек. «Есть ли у хозяина такой запас? – обратился я к 
Богданову. – 90 бутылок – это немало!»… Австриец что-то прикинул в уме и 
ответил утвердительно. На том и порешили…
 За полчаса до назначенного срока обеда владелец ресторана пригласил 
командование батальона к накрытым столам. Их сервировка была вне всякой критики.
 Белоснежные скатерти, мельхиоровые столовые приборы, прекрасная посуда. Одним 
словом, подготовлено все по высшему разряду. Без нашего требования венец вместе 
с шеф-поваром обошли все столы и попробовали каждое приготовленное блюдо, тем 
самым выдав гарантию на качество пищи. В подразделения передали приказ оставить 
половину расчетов, экипажей, десантников, а остальным, соблюдая маскировку, 
прибыть в «Асторию» на обед! Время для приема пищи – тридцать минут, после чего 
произвести смену личного состава.
 Танкистам, самоходчикам и десантникам обед очень понравился. Еще бы! На 
фронтовых дорогах, а у многих за плечами не одна тысяча километров, такое 
застолье – впервые.
 Я и мои заместители стали обсуждать, какими дензнаками и какую сумму заплатить 
за это прекрасное угощение. Скажу откровенно, что все мы в данном вопросе были 
полнейшими профанами и потому приняли «соломоново» решение – пусть сам владелец 
ресторана предъявит нам счет за обед и скажет, какой валютой ему платить.
 Начальник финансовой службы батальона положил на стол три пачки ассигнаций: 
доллары, фунты стерлингов, австрийские шиллинги. Пригласили хозяина «Астории», 
и Николай Богданов объяснил ему, что от него требуется. Хозяин немного помедлил 
с ответом, а затем, указав на «зеленые», назвал сумму. Я тут же взял пачку 
долларов в банковской опечатке и, сказав: «Битте!», подал ее австрийцу. Тот, с 
легким поклоном головы, принял плату и вмиг запрятал ее во внутренний карман 
пиджака. Через несколько секунд вынул деньги оттуда и поспешно сунул их в 
карман брюк. Как-то тревожно бегал его взгляд по нашим лицам, да и зрачки глаз 
венца, как показалось не только мне, стали почти квадратными. Что его так 
растревожило? К сожалению, это мы выяснить не успели. Прибежал мой командир 
танка гвардии лейтенант Иван Филин и крикнул: «Немцы снова атакуют!» Нас из-за 
стола словно ветром сдуло.
 Как я и предполагал, эта атака гитлеровцев, шедшая из района Фюнфхауса в 
направлении Художественно-исторического музея и Оперного театра, была отражена 
легко и быстро. Потеряв один танк и до 30 солдат и офицеров, противник отошел 
на исходные позиции. Наши потери – шесть раненых и два убитых.
 К вечеру 10 апреля через Мейдлинг к центру Вены прорвались наступающие части 
9-го гвардейского мехкорпуса. «Шермана» заполнили улицы и переулки австрийской 
столицы. Рейдовый отряд свою нелегкую боевую задачу выполнил! Сутки сражался 
батальон в глубоком тылу врага, в отрыве от основных сил бригады и корпуса. 
Противник потерял четыре танка, две противотанковые пушки, около сотни солдат и 
офицеров. Наши ряды тоже поредели: подбито и сожжено четыре «Эмча», убито – 10 
и ранено – 15 человек. Весь личный состав первого танкового батальона 46-й 
гвардейской бригады, десантники и самоходчики были представлены к наградам, а 
мне было присвоено высокое звание Героя Советского Союза…
 После упорных уличных боев наши войска 13 апреля 1945 года полностью овладели 
городом Веной.
 9 мая сорок шестого года, когда в части отмечалась первая годовщина Победы, на 
торжественном обеде по случаю этого праздника кто-то из офицеров сказал: «Эх, 
сейчас хотя бы половину того прекрасного венского обеда!» Те командиры, которые 
поняли, о чем идет речь, засмеялись: «Чего захотел!» А я поинтересовался у 
начфина: «Слушай, а сколько мы заплатили хозяину «Астории» за то угощение?» – 
«А вы, товарищ комбат, помните, какие купюры были в той пачке денег?» – 
«Кажется, стодолларовые». – «Да. Их было там пятьдесят штук». – «Ого! Не 
поскупились». – «Мы заплатили хлебосольному венцу за тот обед… пять тысяч 
долларов». Как-то недавно у меня был разговор с одним российским работником 
посольства. Я ему рассказал о тех далеких апрельских днях сорок пятого года и 
об обеде в Вене, о нашем расчете с хозяином ресторана. Он меня поправил: «В 
пачке не пятьдесят, а сто стодолларовых ассигнаций. Такова стандартная 
банковская упаковка». Так вот почему у австрийца стали зрачки глаз квадратными. 
Так, не скупясь, в этом ресторане, наверное, никто никогда не расплачивался.

 Служба первой очереди…

 Такой шикарный обед, какой мы ели в Вене, был единственным за два года, что я 
был на фронте. В основном же питанием нас обеспечивала самая главная служба 
батальона – продовольственная. Именно она всегда числилась в командирских 
заботах первоочередной. В годы Великой Отечественной войны все вопросы питания 
личного состава решались в масштабе батальона. Вышестоящая хозяйственная 
инстанция только обеспечивала подчиненные службы набором продуктов, а 
ежедневное меню было делом начальства соответствующего низового звена.
 В штат батальона входили заместитель командира по хозяйственной части, 
старшина батальона, хозяйственное отделение в составе шести человек с кухней. В 
распоряжение этого подразделения выделялся «Студебеккер» для буксировки кухни и 
транспортировки продуктов питания. Полевая кухня была двухкотельная, 
предназначенная для приготовления первого и второго блюд. Топилась она дровами, 
что на безлесных просторах Украины создавало проблему, которую частично решали, 
используя картонную упаковку снарядов, привозя ее с передовой снабженцам после 
загрузки танков боеприпасами. В ходе боев на Украине в распоряжении зампохоза 
батальона была передана КВ-радиостанция, снятая с подбитого «Шермана», что 
позволяло по вызову или по времени доставлять приготовленную пищу.
 Раскладка запасов продуктов питания в батальоне была следующей. Каждый экипаж 
имел в машине НЗ на трое суток (консервы, колбаса или сало, сухари, сахар), 
который расходовался только в исключительных случаях с разрешения вышестоящего 
или непосредственного командира. Из продовольствия, доставляемого в Советский 
Союз по ленд-лизу, до нас, находящихся на передовой, доходили мясные консервы 
(до июня 1944 года называвшиеся солдатами «Второй фронт»), яичный порошок, 
сухое молоко, галеты, сливочное масло…
 На продовольственном складе батальона всегда имелся запас продуктов не менее 
чем на полутора суток. Однако и в экипаже, и в батальоне продуктов всегда было 
значительно больше указанных выше запасов, как за счет трофейных, так и за счет 
своих, нормативных…
 Сразу следует оговориться, что не всегда удавалось кормить танкистов и 
танкодесантников даже два раза в день. Не потому, что не хотели или не успевали,
 а обстановка не позволяла. Трехразовое же питание осуществлялось только при 
нахождении бригады во втором эшелоне корпуса или во время переформирования. 
Поскольку танкодесантники придавались батальону на весь период боевых действий, 
то о них можно говорить как о постоянном элементе боевого порядка «шерманистов».
 Мы их и возили на броне, и кормили, и при ранении эвакуировали в госпитали, а 
погибших хоронили вместе с танкистами.
 Перед началом Корсунь-Шевченковской операции, намеченной на 8 утра 26 января 
1944 г., 233-я танковая бригада 5-го мехкорпуса вышла в район села Красиловка. 
Личный состав был накормлен обильным калорийным завтраком, состоявшим из 
гречневой каши с тушенкой, хлеба с маслом и чая. Щедро угощая, хозяйственники 
по прошлому опыту знали, что, возможно, в этот день и не удастся еще раз подать 
танкистам и десантникам горячую пищу, поэтому каждый экипаж получил по доброму 
шмату сала, по килограмму колбасы, по две буханки черного хлеба. На отделение 
танкодесантников выдали двойную норму указанного выше провианта, поскольку в 
нем людей в два раза больше. За несколько часов перед наступлением члены 
экипажей танков и танкодесантники получили по шоколадному батончику с начинкой, 
которые приказано было съесть за полчаса до боя. Ни до этого, ни после до 
самого конца войны подобного не случалось. За пятнадцать минут до начала атаки 
поступила информация, что в связи с резким ухудшением погоды (пошел обильный 
мокрый снег) начало наступления переносится до ее улучшения, примерно на 1,5–2 
часа. Нежданную отсрочку без промедления решили использовать для сна, ведь 
поднялись мы довольно рано, много успев сделать для подготовки наступления. 
Поставили охрану и, набившись в дома Красиловки, «как сельди в бочке», 
попытались уснуть. Не тут-то было! Лежим, глаза в потолок, а сон не идет! Даже 
забыться на несколько минут не удалось. Позже выяснилось, что батончик-то был 
тонизирующий! Ругались, особенно танкисты, отборной бранью. Какая дурья башка 
там наверху это придумала? Не сообразила или, скорее всего, не знала, к каким 
нежелательным последствиям это могло привести. Ведь командиры орудий в таком 
взвинченном состоянии, скорее всего, плохо бы видели перекрестие прицела и 
стреляли мимо. О нашем возмущении по линии политорганов доложили Военному 
совету армии. Больше такое не повторялось…
 Другая обстановка и иной способ доставки питания на передовую… С 14 по 24 
февраля сорок четвертого года части 5-го мехкорпуса, обороняясь на внешнем 
кольце окружения, отражали многочисленные атаки противника, пытавшегося 
пробиться к своим окруженным войскам в районе Корсунь-Шевченковский. В условиях 
сильной распутицы, десятидневных ожесточенных схваток с неприятелем 
приготовленная пища доставлялась на передовую, за редким исключением, два раза 
в день. Местность, на которой держала оборону бригада, была открытая с 
некоторым повышением рельефа в глубину его расположения, что исключало ручную 
доставку, а тем более подвоз всего требуемого для боя в светлое время суток. 
Наметили доставлять пищу в подразделения до рассвета и вечером, в темное время 
суток, используя танковый тягач, поскольку вручную это было бы слишком долго, а 
«Студебеккеры» не смогли бы добраться до места назначения по раскисшим полям. 
Тягач загружался 15 термосами приготовленного завтрака или ужина, на него 
садились три сопровождающих хозяйственника – и в путь! Быстро добирались до 
командно-наблюдательного пункта батальона, откуда емкости с пищей разносились 
по подразделениям. Пока воины кушали, технический персонал на тягаче успевал 
эвакуировать на СПАМ (сборный пункт аварийных машин) один-два поврежденных 
«Шермана» и возвращался назад с пустыми термосами, чтобы утром опять быть у нас.

 Что готовили повара? Первые блюда отсутствовали, поскольку их сложно подвезти 
и тем более организовать раздачу на переднем крае. В основном варили кашу с 
мясом; макароны по-флотски; гуляш; мясо тушеное. Редко, правда, в качестве 
добавки к основному блюду варили и отправляли экипажам и десантникам картофель 
«в мундире». Хоть он и был нечищеный и холодный, но ели мы его с большим 
удовольствием, как деликатесное блюдо, ведь на Украине он редкость…
 Кстати, о «наркомовских» ста граммах. Как правило, их привозили вместе с 
ужином, но вообще в боевой обстановке этим «зельем» особенно не увлекались и 
только в сложной обстановке, как в нашем примере, командир батальона давал 
добро на их выдачу.
 После уничтожения окруженной Корсунь-Шевченковской группировки противника 
войска 6-й танковой армии участвовали в Уманьско-Батошанской операции, одном из 
крупнейших наступлений в условиях весенней распутицы. Пробираясь по раскисшим 
дорогам, меся вязкий чернозем, частям предстояло форсировать четыре реки: 
Горный Тикич, Южный Буг, Днестр и Прут.
 Предвидя огромную сложность, в частности, продовольственного снабжения, 
соответствующие службы батальонов и бригады выдали экипажам сухой паек не на 
трое, как положено официально, а на десять суток. Последующие события 
подтвердили разумность данного решения. Впервые в этих боях пришлось 
задействовать не используемый нами ранее непривычный для советских танкистов 
сервис М4А2. В оснастку «Шермана» входили двухконфорочный бензиновый примус и 
пять столовых наборов (большая (суповая), десертная и чайная ложки, вилка и 
нож). В течение двенадцати суток наступления и кратковременного мартовского 
нахождения в обороне за рекой Прут танковый примус, на котором мы разогревали 
свиную тушенку и колбасу, поджаривали в котелках зачерствелый хлеб, а иногда 
кипятили воду для чая, нас очень выручал.
 В том, что мы перестали использовать примус, встав в оборону на плацдарме, 
заслуга заместителя командира батальона по хозяйственной части старшего 
лейтенанта Сергея Смирнова, который настоял, чтобы танкисты взяли с собой 
полевую кухню с обслугой, прицепив ее к танку. Когда этот «кортеж» двинулся, 
шутники тут же начали подтрунивать над экипажем: «Надо затопить кухню и пустить 
этот танк вперед. Фашисты с перепугу разбегутся, подумав, что на них наступает 
крейсер «Аврора»!»
 Через два дня части вышли на твердую дорогу, идущую на город 
Могилев-Подольский. Кухню прицепили к трофейному «Дизельману», и, когда 
батальон остановился за Прутом, экипажам стали готовить и доставлять горячую 
пишу, по которой они очень соскучились. Соседние же подразделения так и сидели 
на сухом пайке, пока не подошли тыловые части.
 Особая страница – это организация питания «шерманистов» при их дислокации в 
селе Скуляны. Чуть ниже в рассказе «Делу время, час забаве» я расскажу, как мы 
превратились из танковой в полеводческую бригаду. Так вот могу смело утверждать,
 что с марта до начала августа мы находились на трехразовом «санаторном» меню и 
не раз потом вспоминали «курортную» жизнь. Мало того, что все загорели, работая 
в поле или на огороде, у многих солдат, особенно недавно призванных в армию, 
прошли заболевания, связанные с авитаминозом.
 При проведении Яссо-Кишиневской операции в августе 1944 года было решено все 
службы обеспечения батальона иметь в походном, предбоевом порядке. Поскольку 
ожидалось, что физические и моральные нагрузки на личный состав окажутся 
большими, если не колоссальными, от тыловых частей требовалось сделать все 
возможное и невозможное, чтобы танкисты и десант на броне питались нормально 
два, а то и три раза в сутки. Таким образом кухне приходилось работать на ходу, 
не рассчитывая на остановки. Не вдаваясь в подробности, отмечу, что 
хозяйственники и их добровольные помощники танкисты из резерва батальона, 
ординарцы командира батальона и ротных сумели справиться с нелегкой задачей, 
проведя полторы недели в напряженном труде на колесах, зачастую по 12–14 часов 
в сутки, при высокой температуре окружающего воздуха и жары от топки полевой 
кухни.
 Готовили, как и раньше, только вторые блюда – те же каши из различных 
брикетированных круп: гречки, пшена, гороха, обильно сдобренные тушенкой. 
Конечно, однообразная пища до смерти надоела и танкистам и десантникам, которые,
 не скрывая своего неудовольствия, говорили: «Каша, в сотый раз. Черт забрал бы 
и ее, и вас!» Повар только руками разводил.
 Хозяйственники делали многое, чтобы этот «ненавистный харч» становился более 
аппетитным, добавляя к нему лук, свежий перец, укроп и т. п., благо эти 
приправы в достатке росли на румынских огородах. Несколько исправила ситуацию и 
выдача по триста граммов виноградного вина на человека при каждом кормлении из 
запасов, накопленных в батальоне, захватывавшем склады и подземные 
винохранилища.
 16 марта 1945 года части 9-го гвардейского мехкорпуса вышли на западную 
окраину Будапешта. Первый батальон 46-й гвардейской танковой бригады 
сосредоточился в почти не пострадавшем в результате недавних боев за город 
парке большого господского имения, в котором разместился я и штаб батальона. 
Хозяева дома куда-то убежали, и в нем находились только две мадьярки из 
господской прислуги. Мы простояли здесь трое суток и на один из ужинов решили 
пригласить «хранительниц поместья». Хотя в венгерской столице в этот период 
было очень голодно, старшая венгерка наотрез отказалась; а та, что помоложе, – 
согласилась. Венгерского языка, кроме нескольких слов типа «спасибо» и «добрый 
день», никто не знал и еще перед ужином кто-то сказал мадьярке слово: «Бор 
(вино)». И развел руками, дескать: «Нет». Она слегка улыбнулась, поняв, о чем 
танкист вел речь. Гостью угощали всем, что у нас имелось: неплохо 
приготовленным и приправленным перцем гуляшом, мягким хлебом, сладким крепким 
чаем. Она ела с большим аппетитом. К концу ужина мадьярка поднялась из-за стола,
 подошла к лейтенанту Степану Хромову, взяла его за руку и повела к выходу. Все 
одобрительно загудели, довольные ее выбором – высокий статный офицер с 
небольшими щеголеватыми усиками, красившими его и без того симпатичное лицо. 
Вдогонку понеслись пожелания балагуров: «Степан, держи гвардейскую марку!» У 
молодых парней одно на уме!.. Пара вышла во двор, мадьярка подвела Хромова к 
моему танку, который стоял недалеко от дома, и показала на лопату, жестами 
велев офицеру взять инструмент. Степан, не понимая, что она хочет, тем не менее 
выполнил команду своей спутницы. После чего пошел с ней в глубину парка, где на 
небольшой поляне, взяв из рук Хромова лопату, она начала копать землю, 
непрерывно повторяя слово «Бор» и показывала рукой на избранное ею место. Тут 
же подбежало несколько танкистов с лопатами и принялись рыть яму. Сменяя друг 
друга, быстро углублялись в грунт на полтора, а затем и два метра. Ничего нет! 
Гвардейцы с укоризной поглядывали на мадьярку, но та продолжала твердить: «Бор, 
бор!» И, указывая лопатой на дно ямы, изображала выброс почвы. Еще сняли 
небольшой слой глины. И вдруг заступ наткнулся на что-то твердое. Ободренные 
танкисты принялись за работу с удвоенной силой. Прошло еще полчаса, и взору 
землекопов открылась объемная деревянная бочка литров на 200–250. Очистив ее от 
земли, подогнали танк и, заведя буксирные тросы, осторожно подняли драгоценный 
груз на поверхность. В этот момент подошел переводчик штаба бригады – за ним и 
начальник штаба гвардии капитан Николай Богданов, послал посыльного. Через него 
мы выяснили, что по венгерским обычаям в день рождения сына отец закапывает 
бочку вина, которая лежит в земле до совершеннолетия юноши. Хотя сыну хозяина 
только пятнадцать, но, по рассказам прислуги, барин был очень плохой человек и 
она решила ему отомстить вот таким образом, отдав нам бочку с вином.
 Содержимое разлили по канистрам, отправив три емкости командованию бригады. 
Одарили и мадьярку. Ну и сами, конечно же, сняли пробу – прекрасное вино! Я 
распорядился передать его остатки под личную ответственность зампохоза и 
выдавать только раненым и больным. Гвардейцам хватит и законных «наркомовских».
 Конец марта. Наступление частей 9-го гвардейского мехкорпуса в северо-западном 
направлении продолжается. Передовые его бригады вышли на подступы к границе с 
Австрией. Взяты города Шопрон и Сомбатхей. Разведка еще раньше донесла о том, 
что в приграничных с Венгрией районах находятся австрийские регулярные части и 
погранзаставы. Нами был получен приказ в случае оказания сопротивления со 
стороны австрийских войск поступать как с вероятным противником.
 События, к счастью, развернулись совсем по-иному.
 5 апреля северо-западнее Шпрона нас встретили австрийские парламентеры с 
белыми флагами. Они сообщили, что их части готовы пропустить советские 
наступающие войска на территорию Австрии без боя, чему мы были очень рады. Мало 
того, мы получили от них приглашение на завтрак. Действительно, в нескольких 
сотнях метров впереди дымились полевые кухни, горели костры. Я дал согласие на 
званый завтрак, приказав оставить в «Шерманах» по два человека, а остальным 
идти в гости. Через час произвели смену экипажей. Австрийское армейское меню 
нам понравилось, но более ценной оказалась информация о группировке гитлеровцев 
в городах Маттерсбурге и Винер-Нойштадте, полученная нами от хозяев угощения и 
пограничников.
 Николай Богданов, хорошо знавший немецкий язык, по моей просьбе выяснил у 
австрийцев состояние дорог южнее Вены; расположение оборонительных позиций 
немецких войск в этом районе; силы и средства фашистов в столице. Австрийские 
командиры щедро поделились с нами сведениями, имеющимися в их распоряжении, 
которые пригодились гвардейцам в последующие дни. Такая откровенность 
австрийцев окончательно убедила нас в их лояльности к Советской Армии, что 
подтвердилось в дальнейшем отсутствием стычек с местными гарнизонами при 
наступлении на Вену. Наша дружеская кратковременная встреча закончилась 
взаимным обменом подарками: мы дарили трофейный шоколад, американскую тушенку, 
водку и сало, а нам преподнесли в основном различные фрукты, овощи и вино.
 Особенности материально-технического, и в частности продовольственного, 
обеспечения в Хингано-Мукденской операции, проводившейся в августе-сентябре 
1945 года, вытекали из тех своеобразных природных условий, в которых пришлось 
действовать танкистам.
 Когда части 9-го гвардейского мехкорпуса находились в районе Чойболсан, 
хозяйственники бригады установили тесный контакт с монгольскими скотоводами, 
державшими в этом районе на выпасе десятки тысяч голов овец и лошадей. 
Договорились о взаимовыгодном обмене – мы давали аратам различные крупы, сахар, 
чай и соль, а взамен получали свежее мясо, по которому очень соскучились, 
наевшись свиной тушенки за два года войны по горло.
 В ходе наступления в пустыне Гоби и в Предхинганье у нас всегда было горячее 
трехразовое питание, о котором мы позаботились заранее. Запасы дров разместили 
на автотранспорте, танках и тягаче, а за два дня до начала операции засолили в 
бочках около 300 кг баранины, которая нас хорошо поддержала до выхода на 
западные склоны хребта Большой Хинган. Там из-за отсутствия бензина все 
автомобили батальона пришлось оставить, взяв с собой в переход через горы 
только медицинскую машину. Продукты разместили в танках и на тягаче, прицепив 
кухню, как и на Украине, к «Шерману».
 Переход через перевал Коробонлин в западной части Большого Хингана выдался 
очень трудным. Первые километры горной дороги показали, что в таких сложных 
условиях горячую пищу готовить не удастся, поэтому я разрешил экипажам 
расходовать НЗ. Возимые сутодачи были под рукой, их мы используем, когда 
преодолеем горы, а сейчас главным было движение вперед и сохранение физических 
сил гвардейцев.
 Под городом Лубэй, когда подразделения бригады ждали подвоза горюче-смазочных 
материалов трое с половиной суток, мы сразу же наладили нормальное питание. 
Зампохоз приобретал, а вернее, поскольку у нас не было местных денег, на 
тушенку и крупы выменивал почти полуметровые китайские огурцы, лук, помидоры.
 Вскоре кончился запас дров, которые мы везли для кухни, а достать древесину 
или уголь на Центрально-Маньчжурской равнине было практически невозможно. 
Хозяйственники вожделенно поглядывали на притороченные к каждому танку два 
бревна-самовытаскивателя длиной от 4,5 до 5,5 метра. Гвардии старший лейтенант 
Сергей Смирнов попросил у меня разрешения взять несколько этих кругляков для 
приготовления еды, заставив меня задуматься: «Топливо для кухни нужно, а если 
на предстоящем маршруте попадутся болотистые места? Ведь бревна, это немудреное 
средство, неплохой помощник при преодолении таких тяжелых участков – знаем по 
богатому «западному» опыту». В конечном итоге я принял решение, устраивающее и 
экипажи, и хозяйственников, приказав на каждый «Шерман» оставить одно бревно 
длиной 3,5 м (ширина танка 2865 мм, так что такой длины должно хватить), а 
остальное отпилить, расколоть и передать на кухню.
 С 16 августа, как стало известно позже, для частей 9-го гвардейского 
мехкорпуса наступил заключительный этап операции. Пройдя от Лубэя и до Мукдена 
за пять суток на сухом пайке, мы были остановлены. Правда, у нас в изобилии 
имелись огурцы, как свежие, так и малосольные, которые приготовили в канистрах, 
освободив последние от запаса пустынной воды; помидоры и лук. Такая «приправа» 
помогала с аппетитом съесть и сухой кусок колбасы. И еще в рационе появились 
яйца, которые круто сварили перед выходом на марш. Их хватило, по крайней мере, 
на двое суток. Уже потом мы узнали неплохой китайский рецепт – круто сваренные 
яйца на несколько дней помещают в крепкий рассол, после чего их можно хранить 
продолжительное время. Вот только содержимое яйца имеет темно-синий цвет, что 
для европейского человека несколько необычно.

 Прикрой, дымок!

 Однако вернемся на запад. После взятия Вены подразделения 46-й гвардейской 
бригады несколько дней находились во втором эшелоне 9-го гвардейского 
мехкорпуса. Это позволило экипажам немного отдохнуть, расслабиться, помыться в 
бане. Штабы различных уровней оформляли наградные материалы, отправляли родным 
погибших «похоронки» и денежные переводы. Последнее, думаю, нуждается в 
пояснении.
 24 мая 1943 года был издан приказ народного комиссара обороны «О поощрении 
бойцов и командиров за боевую работу по уничтожению танков противника». Им 
устанавливались денежные премии за каждый подбитый или уничтоженный танк (1000 
рублей в старом денежном исчислении).
 Перед Яссо-Кишиневской операцией в 233-й танковой бригаде на митинге личного 
состава было принято решение причитающиеся премии за уничтоженные (подбитые) 
танки и самоходки противника впредь перечислять семьям погибших в прошедших 
боях однополчан.
 К примеру, первый танковый батальон под Веспремом и в Вене сжег и повредил 34 
вражеских танка и самоходки. Личному составу его подразделений следовало 
выплатить 34 000 рублей. Вот эта сумма по 2000–3000 рублей рассылалась семьям 
погибших фронтовиков. Эта единодушная воля экипажей боевых машин неукоснительно 
выполнялась до последнего дня Великой Отечественной войны.
 18 апреля 46-я бригада вновь была введена в бой и начала развивать ранее 
достигнутый успех на север Австрии. К исходу дня ее подразделения вошли в город 
Пасдорф, где немного отдохнули, заправили танки горючим, пополнили боеприпасами,
 а рано утром возобновили продвижение в направлении Мистельбаха. Прошли не 
более полутора километров и попали в засаду.
 В этом месте шоссе на протяжении двухсот метров проходило по открытому полю, а 
далее его обрамлял густой высокий кустарник. Именно эту «прогалину», как вскоре 
выяснилось, и взял «на прицел» немецкий танк «Тигр», расположившийся за 
высоткой правее дороги на расстоянии одного километра вне досягаемости 
шермановских пушек. К тому же утреннее солнце светило немцам в затылок, 
значительно облегчая им наблюдение и ведение огня, слепя нас. Как только 
головная машина батальона появилась на открытом участке пути, в воздухе со 
свистом пронеслась «болванка», выпущенная «Тигром». Снаряд задел снизу ствол 
пушки «Эмча», оставив на нем рваную дыру. Механик-водитель гвардии старший 
сержант Николай Оселедкин не растерялся, бросил танк вперед, и через несколько 
секунд его машину скрыла от наблюдения противника зеленая стена посадки. 
Командир, Михаил Голубев, осмотрел попадание – орудие оказалось выведено из 
строя. «Шерман» лишился своей главной огневой мощи. Что делать? Продолжать 
движение – значит нести безрассудные потери. Командую: «Стой!» Мы имели явное 
численное превосходство, но ничего не могли сделать с одним-единственным 
«Тигром». Повести наступление на его позицию частью сил батальона не 
представлялось возможным, поскольку сближение с «Тигром» и атака развертывались 
бы на ровной, почти как стол, местности. Неприятельский экипаж, ведя огонь с 
места, в считанные минуты спокойно превратил бы атакующие «Эмча» в пылающие 
костры.
 Обход «гиблого» места тоже исключался, поскольку протекающая рядом с шоссе 
река Ташль имела заболоченные берега, а мост через нее находился в зоне прямого 
выстрела вражеского танка, который мог без особых усилий воспретить любой наш 
маневр. К тому же западный берег водной преграды господствовал над восточным – 
окажись батальон за рекой, его танки были бы как на ладони. Я решил поставить 
на прогалине дымовую завесу и под ее прикрытием на максимальной скорости 
проскочить опасный участок шоссе. Взяв в расчет небольшой ветерок, прикинул, 
что потребуется удвоенная норма расхода дымовых шашек.
 Выполнять намеченную работу следовало в темпе. Ивану Корчаку выделил четырех 
человек и Николая Радина. Пока «дымокуры» готовили «очаг», спешили десантников, 
разгрузили штабной автобус и на руках перенесли документы вперед в безопасное 
место. Чем черт не шутит! Колонну батальона пришлось подать назад, освободив 
отрезок дороги для разгона «Шерманов» и автомашин. Закурились шашки. Ветер 
кинул их дым густой в промежуток между придорожными посадками. Наконец, нужная 
плотность достигнута, и первым на двухсотметровую дистанцию вышел штабной 
автобус. Прошел. Рев дизелей, разгон, и первый «Шерман» ныряет в дым, 
затянувший шоссе. За ним – другой. «Тигр», не видя цели, выпустил два 
бронебойных наугад, но они лишь со свистом пронеслись в воздухе. Через 
несколько секунд противник перенес огонь на «дымарей». Вот это уже опасно! 
Могут погибнуть люди, а если разметет «очаг», то оголится дорога и наш план 
может быть сорван. К счастью, Корчак со своими помощниками разложили шашки не в 
одном, а в нескольких местах, создав тем самым площадную завесу, «убить» 
которую не так-то просто. Для этого нужен массированный огневой налет, по 
меньшей мере, артиллерийской батареей. Экипаж «Тигра», оказавшись бессильным 
сорвать наше движение, бил и бил осколочными снарядами по району дымопуска, 
ранив одного солдата. Корчак приказал быстро покинуть опасную зону. Батальон, 
несмотря на угрозу потерь, прорвался на север – к Мистельбаху, задержавшись на 
полтора часа, но найдя выход из сложной ситуации.

 На Прагу!

 Праздник 1 мая мы встретили на чехословацкой земле, где вели упорные бои, 
продвигаясь на север к Брно. Экипажи, находившиеся с середины марта в 
непрерывном наступлении, устали. Укомплектованность подразделений танками 
составляла менее половины штатного состава. Командовал первым танковым 
батальоном, а вернее, его остатками мой заместитель гвардии старший лейтенант 
Павел Абрамов. Я же в это время лежал на госпитальной койке, закованный в гипс, 
получив тяжелое ранение левой ноги 19 апреля под Мистельбахом.
 Последняя военная весна! По всему чувствовалось, что войне конец! Шла к 
завершению операция в Берлине – логове врага. Над Рейхстагом уже полыхало Знамя 
Победы! Радио ежедневно приносило радостные вести. Утром 5 мая в столице 
Чехословакии Праге вспыхнуло народное восстание. Для его подавления 
немецко-фашистское командование бросило крупные силы войск группы армий «Центр».
 В связи с этим повстанцы обратились к командованию Советской Армии и союзников 
с просьбой о помощи. Обстановка требовала в кратчайший срок разгромить 
противника, с тем чтобы оказать помощь восстанию.
 Вечером 5 мая части 9-го гвардейского мехкорпуса получили новую задачу – с 
рассветом следующего дня нанести удар в общем направлении на Прагу. Глубина 
наступления – более 200 километров. За теплую короткую майскую ночь требовалось 
создать достаточный запас горючего и боеприпасов, заполнить основные баки и 
дополнительные бачки на «Шерманах», загрузить автотранспорт бочками с 
дизтопливом, взять двойную норму снарядов и патронов ко всем видам оружия. Идя 
в завтра, Абрамов понимал, что предстоит «проверка» его командирского умения, 
огромная нагрузка выпадет на достаточно потрепанные в прошедших боях «Шермана» 
и особенно на их ходовую часть. Впереди многосуточный напряженный марш – бросок 
через горно-лесной район, по обширной равнине и жаркие схватки с неприятелем. 
На коротком сборе офицеров командир напомнил «старикам» батальона и только 
прибывшим новичкам об опыте Яссо-Кишиневской операции, когда «Шермана» стали 
«босоногими». После совещания Павел Николаевич распорядился экипажам и всему 
остальному личному составу отдыхать, ведь впереди не одни бессонные сутки.


Советских танкистов встречают девушки, освобожденные из фашистской неволи. На 
заднем плане «Шерманы» М4А2 и ИСУ-152. Берлин. Май 1945 г.



Танки 1-го батальона 46-й гвардейской танковой бригады 9-го гвардейского 
механизированного корпуса на улицах Вены. 9 апреля 1945 г.



Те же танки (обратите внимание на затертую надпись «За Родину!») месяцем позже 
в Австрийских Альпах.



Советские танки на улицах г. Брно, Чехословакия. Апрель 1945 г.

 С рассветом австрийские садики потонули в реве танковых и автомобильных 
моторов. Огромный армейский организм пришел в движение, двинулся на Прагу. За 
короткий промежуток времени магистрали, дороги и дорожки заполнились танковыми, 
стрелковыми, артиллерийскими, кавалерийскими подразделениями и частями, 
двигавшимися в одном направлении – на северо-запад. Позади остались Брно, 
Жидлоховице, Погоржелице. Менее чем через час «Шермана» 46-й бригады втянулись 
в горы Чешско-Моравской возвышенности, имевшие отметки вершин от 600 до 830 
метров над уровнем моря. Дорожная сеть в горах была достаточно развита, и в 
случае подрыва мостов на маршрутах или образования завалов от авиационных 
ударов противника обход таких мест не составлял труда.
 Коля Радин сновал вдоль колонны на собственных колесах, дарственном мотоцикле, 
который до этого дня перевозился на автомашине, занятой сейчас горючим. 
Богданов его шутливо называл: «Ты наш подвижный наблюдательно-командный пункт». 
В его услугах нуждались и комбат, и штаб, и зампотех. Дело в том, что 
марш-бросок, по крайней мере первые сутки, проходил без остановок – привалов не 
делали. Командование решило, что, пока силы подчиненных свежие, надо быстрее 
преодолеть горно-лесной район и выйти на равнину. Снуя по обочине шоссе, ныряя 
в промежутки между боевыми и транспортными машинами, Коля-югослав собирал 
данные о техническом их состоянии, выслушивал просьбы командиров танков и 
шоферов, передавая всю информацию по назначению, при необходимости сообщал 
гвардейцам распоряжения соответствующих начальников.
 В городах, поселках и деревнях Чехословакии население радостно встречало 
Красную Армию. Жители одаривали воинов цветами, фруктами, всякой снедью, хотя в 
их домах всего этого было не густо. Брать подношение «эмчистам» и десантником 
было трудно, поскольку колонна не останавливалась и только кое-что удавалось 
поймать на лету.
 К исходу вторых суток марша, в 10 километрах севернее города Бенешов на реке 
Сазава, противник попытался задержать наше продвижение к чехословацкой столице. 
Окружаемый восточнее Праги, он намеревался большими и малыми группами 
прорваться на запад. Головной дозор второго танкового батальона бригады при 
подходе к мосту через реку попал под огонь противотанковых орудий, в результате 
которого один «Шерман» загорелся. Комбриг Николай Михно приказал немедленно 
отвести танки в укрытия. Высланная вперед бригадная разведка через полчаса 
вернулась, сообщив, что оборона противника на противоположном берегу занята 
поспешно – отрыты только отдельные окопы. Разведчики насчитали около десяти 
противотанковых пушек, но шум артиллерийских тягачей говорил о том, что 
неприятель может еще подтянуть до батареи. Не исключено, что правый берег 
Сазавы мог быть заминирован.
 Николай Михно решил развернуть «Шермана» в одну линию и использовать их в 
качестве артиллерийской поддержки наступающей пехоты. Огневая завеса позволит 
десантникам выйти к реке, захватить мост и форсировать реку правее и левее 
моста на резиновых лодках, заставив таким образом распылить внимание противника 
и рассредоточить огонь по фронту.
 «Шермана» выскочили из-за укрытий. Умело применяясь к местности, заняли 
позиции для стрельбы прямой наводкой и по команде открыли огонь осколочными 
снарядами. Плотные взрывы накрыли противоположный берег. Автоматчики, 
прикрывшись корпусами «Эмча», вышли на их огневой рубеж и залегли. Ждали, пока 
танкисты «вспашут» вражеский рубеж обороны. По сигналу кинулись к реке. Танки, 
продолжая вести частый орудийный огонь с ходу, медленно продвигались за 
атакующей цепью, чтобы стать на новые позиции у самого берега водной преграды и 
с них надежно прикрыть пехоту.
 Через полчаса бой успешно завершен. Мост был захвачен в целости и сохранности. 
Вероятно, гитлеровцы берегли его для себя, намереваясь по нему ускользнуть из 
«котла» окружения.
 Прага рядом, до нее всего 20 километров, но пленные, захваченные на реке 
Сазава, показали, что их группировка – это головное прикрытие значительных 
бронетанковых и моторизованных сил, выдвигающихся из района южнее Кутна Гора в 
западном направлении. Нависала серьезная опасность удара по правому флангу 
частей 9-го мехкорпуса. Командир корпуса генерал Михаил Волков приказал 46-й 
бригаде выдвинуться на рубеж Ондреев и перерезать дороги, идущие с 
северо-востока, не Допустив тем самым прорыва неприятеля на Бенешов. Южнее по 
реке Сазава была развернута 18-я гвардейская мех-бригада полковника Александра 
Овчарова.


Боевой путь от Фастова до Праги

 К утру 8 мая обе бригады заняли указанные им участки обороны, в середине дня 
противник в районе Ондреева попытался смять подразделения 46-й бригады, но, 
потеряв три «Тигра» и до 50 солдат и офицеров, гитлеровцы рассеялись, а позже 
скрылись в лесах.
 Генерал Волков торопил 30-ю гвардейскую мех-бригаду с выдвижением, приказав ее 
командиру полковнику Ивану Воронову к исходу текущего дня сменить танкистов 
Николая Михно на удерживаемом ими рубеже.
 Но 30-я бригада к назначенному сроку 46-ю бригаду не сменила, поскольку ее 
подразделения на марше севернее Пучелу были атакованы превосходящими силами 
противника. Упорный бой продолжался до наступления темноты. Обе стороны понесли 
ощутимые потери. Тем не менее неприятелю прорваться на запад не удалось, и он 
отошел в леса. Такого рода стычки с войсками группы «Центр» на подступах к 
чехословацкой столице продолжались аж до 11 мая.
 Ночь на 9 мая сорок пятого года забыть невозможно! Шумная. Грохочущая 
непрерывной пальбой со всех видов оружия и тысячеголосным радостным ревом. 
Кричали и даже распевали одно-единственное, желанное, долгожданное, 
выстраданное, выплаканное, добытое в ожесточенных многолетних боях и сражениях, 
слово: «Победа! Победа!..» Небо полыхало сплошным, непрерывным заревом 
разноцветных огней осветительных ракет. Можно с уверенностью утверждать, что в 
эту последнюю ночь войны было израсходовано боеприпасов к стрелковому оружию в 
несколько раз больше, чем в самой крупной операции Великой Отечественной.
 Никто в 46-й бригаде, конечно, в эту ночь не спал. Все были на ногах, 
радовались победе, но одновременно были заняты передачей занимаемых районов 
подразделениям 30-й бригады, пополнением боекомплекта танков и дозаправкой, а к 
утру продолжили наступление на Прагу.
 Солнце еще только вставало, а «эмчисты» уже мерили последние километры до 
чехословацкой столицы, пробиваясь сквозь людское море, выплеснувшееся на улицы 
и площади городов и сел. Горячие, душевные встречи, цветы, фрукты, крепкие 
поцелуи. Гвардейцы не задерживались, а как хотелось! И вот она, конечная, 
заветная цель! Клокочущая, звенящая многоголосым звоном колоколов, распевающая, 
танцующая. Запружены улицы, переулки, площади тысячами пражан. Победа! Свобода!.
.
 Недолго «шерманистам» пришлось находиться в ликующей Праге. 11 мая 6-я 
гвардейская танковая армия получила приказ командующего 2-м Украинским фронтом, 
согласно которому ее соединения в 6 часов начали выдвижение в направлении 
Бероун, Пльзен, имея задачу к исходу дня выйти в район Пльзен, Пршибрам, Милин. 
В дальнейшем, действуя отдельными отрядами, установить связь с частями 
американской армии. В 40 километрах юго-западнее Праги и произошла встреча 
передовых отрядов корпусов с союзниками.
 46-я бригада сосредоточилась в местечке Милин. Сюда 18 мая пришла весть: 
приказом Верховного Главнокомандующего бригаде присвоено почетное наименование 
– Венская. А через десять дней стало известно, что Указом Президиума Верховного 
Совета СССР от 28 мая она награждена орденом Кутузова II степени.

 Пули свистели

 Потекли первые дни мирной жизни с еще не отлаженной службой въезда и выезда из 
занимаемого гарнизона. Зная эту «слабинку», два Николая – Радин и Демкович – 
решили на мотоцикле осмотреть окрестности Милана. И особенно их заинтересовала 
дорога к реке Витаве, что в 12 километрах восточнее местечка. Погода теплая, 
скоро – сезон купания, и надо разведать пляжи.
 На руках выкатили мотоцикл в соседний переулок, там завели его и на малых 
оборотах мотора выехали из Милана, а за околицей, как говорится, вольные 
казаки! Ни Богданов, ни Корчак, занятые своими служебными делами, не заметили 
исчезновения воспитанников.
 Парни проскочили на юг три километра, на развилке дорог повернули на восток и 
помчались по неширокому шоссе к реке. Только ветер свистел в ушах. Через 
несколько минут дорогу с двух сторон плотно обступил смешанный лес. Уже 
чувствуется близость реки. Взлетели на небольшой пригорок шоссе и вдруг увидели,
 что на обочинах стоят фашистские танки: два «Тигра» и три «Пантеры», 
бронетранспортеры, легковые автомобили. Группы солдат спокойно взирали на 
седоков – двух подростков. Николай Радин мгновенно понял, куда они попали. 
Крикнув Демковичу: «Крепче держись!», Коля-югослав положил мотоцикл почти на 
бок, развернулся на сто восемьдесят градусов и рванул по «бетонке» обратно. 
Только тогда немцы забегали, схватились за оружие, открыв автоматный огонь. 
Радин кидал мотоцикл из стороны в сторону, выписывая зигзаги – попробуй попади 
в такую, к тому же еще и быстро удаляющуюся цель. Свистели пули над головами, 
высекали искры на бетонном полотне дороги, поднимали фонтаны земли на обочинах. 
Наконец, ребята выскочили из леса. Уменьшив скорость, на ходу осмотрели 
мотоцикл – колеса не продырявлены, да и сами невредимы, и рванули в свое 
расположение, чтобы как можно быстрее доложить о виденном, предупредить своих.
 Добытые таким необычным способом разведданные тут же доложили в штаб бригады, 
а оттуда – в корпус. Менее чем через час пять танков с десантом на броне и 
артиллерийская батарея ушли добивать остатки разбитых фашистских войск. А 
Николаи держали ответ перед двухметровым начштаба Николаем Богдановым. Всыпал 
он им по первое число: «Ваше счастье, что не успели заиметь гауптвахту. Вы бы 
там «попарились»! А мотоцикл с сегодняшнего дня будет поставлен на прикол».

 Делу время, час забаве

 О развлечениях, подобных приведенному выше, мы могли думать только в перерыве 
между боями, при выходе частей на переформирование. Шла война, жестокая и 
кровопролитная, ставившая ребром вопрос: «Победа или смерть!»
 Самый большой «антракт» в действиях нашей 6-й танковой армии, ее подчиненных 
соединениях и частях был с марта по конец июля 1944 года. С августа сорок 
четвертого и до конца войны на западе на развлечения и гулянье времени не было, 
поскольку нам приходилось участвовать в крупных наступательных операциях – 
Яссо-Кишиневской, Будапештской, Пражской, проводившихся одна за другой. В 
каждой из них 6-я гвардейская армия играла ведущую роль.
 О чем думали, мечтая о выходе из боев? Прежде всего о бане! Помыться и 
переодеться в чистое белье и обмундирование, получаемое со складов батальонов и 
бригады, было мечтой каждого танкиста. Может, я говорю о тривиальных вещах, но 
когда неделями, а то и месяцами находишься в непрерывных боях, живешь в танке, 
проблема личной гигиены становится одной из важнейших. О помывке бойцов на 
фронте никогда не забывали. Из корпуса и армии в части приезжали 
обмывочно-дезинфекционные роты, разворачивавшие у водоема обмывочный пункт, где 
мылись солдаты и «прожаривалось» для уничтожения вшей в специальных камерах 
снятое обмундирование, которое затем отправлялось на стирку. Правда, вошь была 
редким гостем у танкистов, которые все время были связаны с соляркой и маслом. 
Бывало, нательное белье мы опускали в дизтопливо, потом тщательно отжимали и 
надевали, таким образом дезинфицируя его, а вот пехота сильно страдала от 
паразитов. Вопрос борьбы с ними особо остро встал на Правобережной Украине в 
начале сорок четвертого года. Здесь война прошла дважды: с запада на восток, а 
затем – в обратном направлении. Эпидемиологическое состояние территории 
оставляло желать лучшего. Люди из сожженных деревень перебирались в уцелевшие 
населенные пункты, где также скапливалось большое количество войск. Такая 
скученность людей могла привести к вспышкам инфекционных заболеваний. Хвала 
советским медикам всех рангов, которые сумели этого не допустить!
 Я думаю, теперь читателю понятно, что, не решив первоочередную, чрезвычайно 
важную проблему помывки личного состава, нельзя не только отдыхать или 
развлекаться, а даже думать об этом.
 После приведения себя в порядок желание было только одно – отоспаться. Ведь 
каждому солдату и офицеру пришлось пережить немало дней и ночей, когда 
удавалось лишь на пару часов сомкнуть глаза. Поэтому любой воин на фронте, как 
только выдавалось затишье, спешил выспаться не только за бессонные предыдущие 
дни и ночи, но и, как говорили, впрок. Ну а уже когда вымылись, отоспались, 
подкормились, тогда солдатам и офицерам, оказавшимся в тылу, требовалось снять 
психологическую нагрузку, «разрядиться», забыть на время ужасы войны.
 Формы отдыха и способы развлечений были самыми разнообразными. В маленьких 
коллективах (экипажах, расчетах), группах земляков – одни; во взводах и ротах – 
другие. В офицерской среде отдыхали по-своему. Хотя скажу откровенно, набор 
форм и способов был не такой уж и богатый.
 А вот несколько примеров из жизни танкистов в перерывах между боями. К 
середине декабря сорок третьего года части 5-го мехкорпуса сосредоточились в 
районе южнее Белой Церкви, а 233-я танковая бригада – в селе Володарка, где мы 
приводили в порядок боевую технику после довольно тяжелого марша по раскисшим 
дорогам из-под Фастова.
 С первых дней пребывания на украинской земле несколько офицеров батальона, 
многие из которых только слышали о существовании вареников, обратились ко мне с 
просьбой организовать дегустацию этого знаменитого украинского национального 
блюда. Они считали, и не безосновательно, что мне будет проще договориться с 
земляками. Я, конечно же, решил уважить однополчан, поговорил с хозяйкой, в 
доме которой размещалась моя служба артснабжения, попросив ее создать небольшую 
группу временных поварих из односельчан. Муки, которой требовалось немало, не 
было на складе батальона и бригады. Не удалось ее выменять на мясные консервы и 
у жителей. Оказалось, что мука – огромный дефицит во всей Володарке. Зато в 
каждом почти дворе имелся небольшой запас пшеницы, убереженной от гитлеровцев.
 Для сельчан поездка на мельницу была неразрешимой проблемой – им не на чем 
было везти, да и там огромная очередь. Я решил заняться «мучным вопросом». 
Получил разрешение командира батальона на поездку в районный центр на мельницу. 
Объявил по селу, что могу смолоть зерно. Мое предложение было встречено с 
радостью. Тут же составили список граждан с указанием, кто и сколько давал 
пшеницы, а на второй день рано утром мы загрузили машину, и я тронулся в путь. 
Вернулся к обеду. Мука была доставлена в село и тут же роздана хозяевам. И 
задымили печными трубами дома – пекли блины, стряпали пампушки, варили вареники.
 Настоящий вареник должен быть с творогом, но на селе, где в войну вырезали 
всех коров, взять его было неоткуда, поэтому готовили вареники с картошкой. 
Тоже вкусные, но не такие, как творожные со сметаной или сливочным маслом. Тем 
не менее русаки отвели душу, наелись вареников вдоволь и долго потом вспоминали 
тот, володарский, ужин и прекрасные кулинарные способности украинских 
крестьянок. Вот такой отдых мы себе устроили на одном из «привалов» длинной 
фронтовой дороги.
 В пору затишья на южном крыле советско-германского фронта весной и летом сорок 
четвертого года отдыхали и развлекались по-разному. Регулярно получали 
центральные газеты, вышедшие два, максимум три дня назад. Армейская газета 
поступала в подразделения ежедневно без перебоев. Вообще, где бы танкисты ни 
находились, каждый день в 12 часов по московскому времени собирались 
представители подразделений, слушали и записывали сообщение Совинформбюро о 
положении на фронте, о жизни страны, после чего доводили эти сведения до всего 
личного состава рот. Организатором такого важного мероприятия был заместитель 
командира батальона по политической части. Кому попало в военное время 
радиоприемники включать не разрешалось – порядок пользования радиосредствами 
был очень строгим.
 Раз, а то и два в месяц в части корпуса наезжал фронтовой ансамбль песни и 
пляски. Случалось, что из Москвы прикатывали артисты. Тогда наши артисты и 
гости столицы давали по несколько концертов днем и вечером, чтобы как можно 
больше солдат и офицеров смогло приехать с передовой посмотреть такое, довольно 
редкое, событие.
 Самым массовым и частым был показ кинофильмов. Никаких кинотеатров, конечно, 
не было. Оборудовалась специальная смотровая площадка, обязательно в лесу, где 
вечерами шли сеансы под открытым небом. Конечно, принимали меры 
предосторожности – экран имел большой «козырек», прикрывающий его полотно от 
наблюдения с воздуха; зрители рассаживались прямо на земле, рядом отрывали 
множество глубоких щелей для укрытия личного состава на случай налета авиации 
противника. Руководитель этого «полевого клуба» имел телефонную связь со 
службой ПВО, и в случае появления вражеских самолетов поступала соответствующая 
команда и сеанс прекращался. Через какое-то время, по сигналу, он возобновлялся.
 Следует отметить, что такие тревоги случалось крайне редко.
 Киноленты были в основном советского производства. Только однажды 
демонстрировалась документальная картина, подаренная не то англичанами, не то 
американцами, о ловле где-то в джунглях разных диких зверей.
 И все же «центром» досуга являлись подразделения. Старшего лейтенанта Дмитрия 
Ниякого танкисты с уважением называли Батальонный Гармонист. Весельчак и 
затейник, он в любое время дня без долгих уговоров шел к солдатам и сержантам, 
был частым гостем и в офицерской семье. Слушать его хорошую игру было истинным 
наслаждением для уставшего в боях воина.
 В каждом взводе за короткий срок формировался маленький хор из трех-пяти 
парней с неплохими голосами. Частенько перед ужином одну из таких групп просили 
что-нибудь спеть. Звучали украинские, русские, грузинские, армянские, татарские 
мотивы. Ведь в батальоне были люди, думаю, почти всех национальностей СССР. 
Несмотря на это, каких-либо межнациональных конфликтов не было и в помине. 
Определяющим являлось не то, к какому народу или народности ты принадлежишь, а 
то, как ты воюешь.
 Имелся у нас в батальоне, еще со Смоленщины, довоенный патефон советского 
производства, который мы нашли в одном из подбитых немецких танков. Вот только 
запас пластинок, к сожалению, был мал. Но все же берегли мы его как зеницу ока.
 Во втором танковом батальоне 233-й бригады, на зависть всем, служили два 
сержанта, виртуозно игравшие дуэтом на трофейных немецких губных гармошках. 
Знали этих парней не только в нашей части и после боев частенько приносили и 
дарили им губные гармошки самых разных размеров с наказом веселить народ.
 Помнится, в послевоенное время на рынках многих городов в комиссионных 
магазинах губных гармошек было навалом, но эта «зарубежная музыка» как-то не 
прижилась.
 Я уже упоминал, что однажды пришлось нам стать полеводами. Настало время 
рассказать об этом. Перед Яссо-Кишиневской операцией в первой декаде апреля 
сорок четвертого года все население Молдавии было выселено из прифронтовой 
стокилометровой полосы в тыл. К этому времени в огородах сельчан буйно росли 
разнообразные овощи, набирали силу сады, тучнели поля кукурузы и колосовых. 
Приусадебная растительность в особенности требовала тщательного ухода: полива, 
прополки, окучивания, а крестьян увозили на восток, в чужой край, и на сколько, 
никто не знал. Уезжали землепашцы со слезами, с огромной тревогой за свой труд, 
понимая, что погибнет урожай и останутся семьи к зиме с пустыми кладовыми. С 
такими тревожными мыслями покидали село Скуляны его жители, уводя скот, угоняя 
овец, увозя птицу и небольшие узелки самой необходимой одежды и постельного 
белья. Мы понимали их состояние. Тяжко было смотреть на понуро опущенные головы,
 печальные взгляды крестьян. Их оторвали от родных очагов, от земли. Обрекли, 
думалось им, на будущую голодную жизнь.
 Умолкло село. Ни пения петухов в нем, ни детского смеха. Только солдатские 
голоса, шум автомобильных моторов да редкий лязг металла закрываемых танковых 
люков.
 Командование и фронта, и армии, и все нижестоящие командиры понимали, в какое 
непростое положение поставлены сейчас местные жители, какая ждет их осень, если 
не принять срочных мер по сбережению урожая. В этих условиях командование 
издало приказ по войскам 2-го Украинского фронта, в котором требовало принятия 
надлежащих мер, полностью исключающих нанесение даже малейшего урона огородам, 
садам и полям молдаван. За нарушение приказано было строжайше наказывать, 
вплоть до осуждения военным трибуналом как за мародерство.
 Далее приказ предписывал всем командирам частей, расположенных в населенных 
пунктах, создать «огородно-полевые бригады» по 10–15 человек каждая, закрепив 
за ними определенные приусадебные участки и поля кукурузы. Вместе с тем приказ 
обязывал постоянно проводить разъяснение среди личного состава о первостепенной 
важности сохранения урожая для отселенных жителей: «Это наши советские граждане,
 вызволенные из немецкой оккупации. Долг каждого воина помочь им в этот трудный 
час. Заменить их на огородах и полях».
 Я в это время занимал должность начальника штаба первого танкового батальона. 
Меня вызвал командир бригады и сказал: «Ты, крестьянский сын, должен 
разбираться в сельскохозяйственных вопросах. Значит, тебе и предстоит исполнять 
временную должность начальника всех огородно-полевых бригад, создаваемых в 
части. Их списки скоро мы составим, а пока необходимо обследовать, а затем 
составить план очередности и сроков выполнения работ на усадьбах и в поле и 
представить мне на утверждение. В конце каждого дня докладывать о его 
выполнении».
 Всяких поручений можно ожидать от вышестоящего командира, но это было как ушат 
ледяной воды на мою голову! Мало того что задание необычное, но вместе с тем и 
очень ответственное. Вдобавок командир строго предупредил: «Надо все не только 
вырастить, но и полностью уберечь. Ни один огурец, помидор или яблоко не должны 
тронуть танкисты!»
 А как такого положения добиться? Ведь не поставишь в каждый огород и сад 
часового! А надо понять огромное желание любого человека съесть свежий овощ или 
фрукт в период после зимнего авитаминоза. Будь в Скулянах местные жители, мы бы 
покупали у них и зелень и овощи, но сложившиеся обстоятельства данный вариант 
полностью исключили. Вот так через сколько лет пригодился мой опыт довоенной 
крестьянской жизни. Мы, сельские дети, с малых лет помогали родителям в 
хозяйстве: пасли скот, работали в огороде, рвали траву для коровы, кормили кур 
и уток, помогали выхаживать кроликов. Прибавлялось лет – возрастал и объем 
обязанностей: подменяли на день-два отца или мать на колхозных полях. Та, 
довоенная, школа многое мне подсказала сейчас. В первую очередь, следовало 
завести свои «солдатские огородики» для выращивания ранних овощей: редиса, 
салата, укропа, петрушки, моркови. Не прошли еще и сроки посадки огурцов и 
помидоров.
 Волновало только время, отпущенное нам на огородничество. Когда приезжало 
высокое начальство для контроля выполнения «сельскохозяйственного» приказа, мы, 
не стесняясь, спрашивали: «Успеем вырастить?» – и получали утвердительный ответ.
 Наверное, ему, начальству, было ведомо, пусть и ориентировочно, когда мы 
пойдем в наступление.
 Наши личные солдатские огородики должны были обеспечить батальон различной 
зеленью, чтобы у бойцов не было желания брать с чужого огорода что-то 
приглянувшееся и не попасть в категорию мародеров с весьма опасными 
последствиями. Я предложил, что, пока зелень не выросла на наших войсковых 
участках, брать ее с огородов сельчан, а в случае скорого возвращения местных 
жителей домой мы им компенсируем взятое своим урожаем или выплатим деньги. Мое 
предложение было одобрено командованием бригады, а наш опыт нашел 
последователей и в других частях корпуса. С разрешения командира батальона я 
взял в «бухгалтеры» писаря штаба сержанта Павла Нижника, который должен был 
вести «огородно-полевой учет». Не останавливаясь на подробностях хозяйствования 
бригад, скажу, что танкисты работали с огромным энтузиазмом и полным пониманием,
 что их добросовестный труд – это огромный, радостный, неожиданный подарок 
скулянам. Конечно же, они, возвратясь назад, будут не просто удивлены увиденным,
 а, как сказал кто-то, «поражены до крайней степени». Одного этого факта вполне 
достаточно, чтобы развеялась ложь немецкой пропаганды, годами вбиваемой в 
головы молдаван, о Красной Армии – этакой грабительнице, ее 
солдатах-насильниках, беспощадных комиссарах, и другая несусветная чепуха. 
Танкисты-огородники не забывали и о своих прямых служебных обязанностях: и 
технику помогали обслуживать, и на занятиях присутствовали.
 За четыре месяца нахождения частей 5-го гвардейского танкового и 5-го 
механизированного корпусов 6-й танковой армии во втором эшелоне 2-го 
Украинского фронта в огородно-полевых бригадах побывал почти весь личный состав 
их подразделений. Неделю – один состав, затем производилась замена. Молодым 
парням работа на земле не в тягость, а скорее отличный отдых. Стояла теплая 
погода. Солдаты и сержанты, как правило, трудились в одних трусах, поливая 
грядки, обдавали водой друг друга. Загорали.
 Вечером 18 августа сорок четвертого года поступила команда на прекращение 
работ огородно-полевых коллективов и возвращение всех танкистов и мотострелков 
на свои штатные места. Явный признак: близок час перехода в наступление.
 В первой половине следующего дня меня вызвал к себе комбриг подполковник 
Николай Михно. Сообщил, что в ночь на 20 августа части корпуса уйдут на 
исходные позиции за реку Прут, я должен был остаться в Скулянах для передачи по 
акту представителям местных жителей, за которыми завтра пойдет машина, жилого 
фонда села, урожая огородов и полей, после чего должен, не задерживаясь, 
догнать бригаду.
 20 августа началась Яссо-Кишиневская наступательная операция, а рано утром 21 
августа в Скуляны приехало 10 селян. Старший этой группы должен был после 
осмотра подписать акт приемки домов, всех приусадебных и полевых угодий. 
Крестьяне торопливо спрыгнули из кузова автомашины на землю и мгновенно 
рассыпались по селу. Мы их не задерживали – пусть удовлетворят свое любопытство.

 Среди прибывших находилась хозяйка дома, в котором жил и размещался мой штаб. 
Я вместе с нею прошел на подворье. Она сразу кинулась в огород. Прошло не более 
20 минут, когда я увидел, что она легкой быстрой походкой возвращается обратно. 
Лицо ее светилось огромной радостью. Подошла ко мне и, не говоря ни слова, 
рухнула на колени, обхватила обеими руками мои ноги и стала целовать сапоги. От 
неожиданности я на несколько секунд остолбенел – такой благодарности мне в 
жизни принимать не приходилось. Придя в себя, я резко наклонился, схватил 
женщину под руки и поднял с земли. «Что вы! Как можно так!» – только и мог ей 
сказать, еще не совладав со своим волнением. Лицо молдаванки было кумачовым, 
зрачки расширены до предела, из глаз ручьями лились слезы.
 На главной улице и по переулкам Скулян слышались громкие, радостные голоса и 
оживленные разговоры. Поодиночке и группами представители селян подходили ко 
мне. Сияющие лица. Удивленные глаза. Рукопожатия, рукопожатия и самые горячие 
слова благодарности.
 Во второй половине этого же дня все формальности по передаче огромного 
крестьянского хозяйства были закончены. Акт подписали все десять человек. 
Старшина батальона Григорий Нестеров на мотоцикле повез двоих скулян к своим 
односельчанам в тыл, а восемь молдаван остались в Скулянах сторожить все, что 
мы им вырастили, сохранили и передали.
 Закончить данную тему хочу небольшим рассказом о знакомстве с песнями 
замечательного соотечественника Александра Вертинского. Это произошло в Мукдене,
 уже после разгрома империалистической Японии. Поскольку он эмигрировал из 
России во время Гражданской войны, о его песнях мы до этого времени абсолютно 
ничего не знали. А вот в мукденских магазинах были десятки пластинок с записями 
этого замечательного певца, которые мы покупали, а русские, живущие в 
Маньчжурии, преподносили их нашим бойцам в качестве подарка. Одним словом, за 
короткий срок батальон заимел огромное «песенное богатство» Александра 
Николаевича. Не кривя душой, скажу, что все мы заслушивались его пением, открыв 
для себя незнаемое, чудесное, волшебное, наше русское. Подобно путникам, 
вышедшим из пустыни, мы жадно утоляли жажду из этого живительного духовного 
источника.




 Часть вторая.
 На Дальнем Востоке



 Здравствуй, «Эмча»!

 Начало июня сорок пятого года. В полевой госпиталь 6-й гвардейской танковой 
армии, расположенный в чехословацком селе Клобоуки у города Брно, ко мне 
приехал на автомашине Герой Советского Союза гвардии старший лейтенант 
Константин Степанов с распоряжением командира бригады: «Возвращаться в часть. 
Выезжаем на Родину». К этому времени я уже имел «ранг» ходячего и учился 
«шагать» после полуторамесячного лежания в гипсовом панцире. Лечащий врач был 
категорически против моего отъезда, считая, что костная мозоль на месте 
повреждения еще не окрепла и при нагрузках возможен разлом, но я предъявил 
ультиматум: «Или выписывайте, или я сам уеду! Не желаю «терять» свою часть, в 
которой провоевал два с лишним года!» Со мной находилась легковая машина с 
шофером и ординарец, так что покинуть госпиталь труда бы не составило. После 
первого ранения в сорок третьем году только счастливый случай помог вернуться в 
родную 233-ю танковую бригаду. По дороге из госпиталя в запасной полк в Москве 
я встретил однополчанина. Рад был безмерно! Ведь каждый фронтовик, в том числе 
и я, залечив раны, стремился вернуться к друзьям. Поскольку 
танкисты-«иномарочники» находились на специальном учете и «перебежать», скажем, 
на «тридцатьчетверки» было практически невозможно, то, зная место нахождения 
бригады, получить документы для направления в нее сложности уже не составило.
 И сейчас я, конечно же, не собирался оставаться в госпитале, когда бригада 
уходила в Союз. Эскулапы, наконец, уступили, выделив мне сопровождающего врача, 
и я умчался в часть, радуясь скорому возвращению на русские просторы.
 Во второй половине дня 5 июня мы подъезжали к городу Милану, району нахождения 
бригады. Лес справа и слева от шоссе весь был усеян, как мне с первого взгляда 
показалось, багровыми листьями. Я еще подумал: странно, что за зиму опавшие 
листья не перегнили и даже не потеряли первоначального вида. Сказал об этом 
врачу и Степанову, сидевшим со мной в машине. Константин рассмеялся, а потом 
поведал нам следующую «историю». Украшение леса было делом рук пехоты. Когда мы 
шли на Прагу, в одном из боев разгромили большую вражескую колонну автомашин, 
несколько грузовиков в которой было доверху набито мешками с советскими 
деньгами – светло-красными тридцатирублевками. «Славяне» наполнили ими вещмешки,
 а где-то в середине мая выяснилось, что все эти купюры – фальшивые, и бойцы, 
чертыхаясь, расшвыряли по лесам и полям добытый «трофей».
 И вот я дома – в расположении первого батальона. Теплая встреча со старыми 
друзьями, моими однополчанами. Доложил командиру бригады Николаю Михно о 
прибытии. Коротко побеседовали о предстоящих делах. В подразделениях шла 
усиленная подготовка к погрузке в эшелон. «Шермана» без экипажей уже передали в 
части 2-го механизированного корпуса. Нам было приказано на оставшееся 
стрелковое вооружение взять два комплекта боеприпасов и не менее чем на 30 
суток продовольствия. Это давало повод думать, что дорога предстоит дальняя.
 10 июня тронулись в путь. Прощай, Чехословакия! Состав вскоре покатил по 
польской земле и наконец пересек границу – Белоруссия. Короткие остановки для 
смены паровозной бригады, и опять мелькают одна за другой станции. Приближаемся 
к Москве. В батальоне было несколько офицеров-москвичей, каждый из которых 
надеялся хотя бы на час-другой заскочить домой, повидаться с родными и близкими.
 Командование бригады положительно отнеслось к желанию танкистов. На одной из 
остановок я собрал будущих краткосрочных отпускников и поставил задачу: одному 
достать учебник по русскому языку; другому – по математике; третьему – по 
литературе для 4-го и 5-го классов. Надо было в батальоне открывать «школу» – 
обучать Николаев, которым предстояло осенью сесть за парту. Поскольку многое 
они упустили, то до сентября придется ликвидировать пробелы в их образовании. С 
профессиональными учителями проблем у нас не было. Урок немецкого языка будет 
вести Богданов, русского – Туманов, математики – Корчак, литературы – Абрамов, 
а по мере надобности можно будет привлечь и других офицеров. Николаи как бойцы 
проявили себя на фронте неплохо, должны они быть и не последними учениками в 
школе. Мы же рассчитывали, что через день-два прибудем на место постоянной 
дислокации, начнем плановую учебу подразделений, каждодневные занятия с Радиным 
и Демковичем. Однако после двенадцатичасового стояния на московской окружной 
железной дороге снова на стыках рельсов застучали колеса вагонов. Куда 
направляемся? Никто не знал. Маршрут следования эшелона держался в строжайшей 
тайне, как и станция назначения. Блеснула Волга, катим, не останавливаясь, на 
восток. Эшелоны шли на дистанции не более километра друг от друга по обоим 
путям. После Урала стало ясно, что едем на Дальний Восток. Приказал начать 
занятия с Николаями – зачем терять драгоценное время, тем более что учебниками 
мы были обеспечены, а классом послужил штабной автобус.
 Жизнь и на колесах била ключом: штаб батальона и командиры рот формировали 
экипажи; по вечерам в вагонах-теплушках гремела музыка, звенели песни на языках 
разных народов Союза, а на промежуточных остановках, где скапливалось несколько 
воинских составов, соседи-фронтовики демонстрировали друг перед другом свое 
мастерство в пении, плясках. И пехотинцы, и артиллеристы, и танкисты – никто не 
желал ударить лицом в грязь. Нередко привокзальная площадь, перрон становились 
местами массовых концертов, безбрежного веселья.
 На Транссибирской магистрали не раз приходилось останавливаться и рубить лес 
на дрова, поскольку у паровоза кончалось топливо. Лес благо близко подступал к 
путям, наполнялся веселым гомоном, шутками-прибаутками, стуком топоров, визгом 
пил, треском сваленных деревьев. Через минут сорок тендер паровоза загружался 
доверху полуметровыми чурбаками. Теперь наш «Дзержинец» мог двигаться дальше, 
дымя своей трубой.
 Очередная остановка на большой станции Зима. Рядом с вагонами и платформами 
нашей 46-й бригады стояли «теплушки» какой-то стрелковой дивизии. Из случайного 
разговора бойцов-соседей выяснилось, что среди личного состава «царицы полей» 
находится мой отец. Состоялась радостная встреча, закончившаяся обменом – за 
рядового-портного Федора Лозу пришлось отдать сапожника гвардии сержанта Ивана 
Савина. Итак, с этого памятного дня, 25 июня, в бригаде стали служить отец и 
сын – рядовой и гвардии капитан.
 Сколько же воды утекло, какие события произошли за три года после нашей 
последней встречи в сорок втором году, когда я был курсантом 1-го Саратовского 
танкового училища. Воспоминания, рассказы друг другу о прожитой за это время 
жизни. Мой заместитель Павел Абрамов дал и мне краткосрочный «отпуск» по случаю 
встречи с отцом, занимаясь делами батальона.
 Остались позади Иркутск и Улан-Удэ. Прибыли в Читу. Куда дальше? Здесь крупная 
развилка железных дорог. Непродолжительная стоянка – для приема пищи. Команда: 
«По вагонам!» Эшелон уходит на юго-восток, движется к Агинскому и далее на 
Борзю. С этой забайкальской узловой станции состав берет «курс» на Соловьевск – 
к советско-монгольской границе.
 Конец июня, последняя остановка в городе Чойбалсан. Около 9 тысяч километров 
«пробежал» эшелон с гвардейцами-«эмчистами». Разгружаемся и идем маршем на 
северо-восток. Бригада сосредоточивается в 15 километрах от места разгрузки – 
это ее конечный пункт назначения. Здравствуй, степь монгольская, степь 
бескрайняя! Много о тебе слыхали, да, как оказалось, мало о твоем «характере» 
знали.

 Отпуска отменить

 Несколько слов об отпусках. С началом войны приказом народного комиссара 
обороны командиры всех рангов были отозваны из отпусков. На время боевых 
действий последние отменялись. Этот запрет оказался наложенным на долгие 1418 
дней и ночей жесточайшей битвы двадцатого столетия. Есть такая русская 
пословица: «Закон что телеграфный столб – перелезть нельзя, а обойти можно». За 
войну раненые командиры и бойцы ухитрялись хоть на несколько деньков 
заскакивать домой. Обнять мать, отца, если он не был на фронте, младших братьев,
 сестер, жену, детишек. А молодому и неженатому – любимую девушку.
 Сказанное удавалось в двух случаях: если родной кров находился на небольшом 
расстоянии и территория «малой Родины» не была временно оккупирована фашистами.
 Такую возможность, несколько нелегально, получали те раненые, которые 
находились на излечении во фронтовых и тыловых госпиталях. В предписаниях срок 
явки рядовых, сержантов и старшин на сборные пункты, а офицеров – в запасные 
полки назначался через пять-шесть дней после выписки из лечебного учреждения.
 Такой желанный «маленький отпуск» имел и я. После выздоровления в госпитале 
города Шуи в декабре сорок третьего года заскочил в гости к знакомым под 
Дзержинском Горьковской области. В то время пассажирские поезда ходили 
нерегулярно. Билетов на них достать было почти невозможно. Пришлось забраться в 
плацкартный вагон, залезть на верхнюю полку и так «зайцем» доехать до Горького, 
откуда таким же способом поехал под Вязьму – в запасный полк.
 В отдельных случаях после особо тяжелых ранений по решению медицинской 
комиссии фронтовику предоставлялось две-три недели на выздоровление в домашних 
условиях.
 В период переброски 6-й гвардейской танковой армии с запада на Дальний Восток 
вопрос об отпусках, вернее сказать, кратковременных налетах домой, свиданиях с 
родными и близкими встал особенно остро. Ведь наши эшелоны шли через всю 
огромную страну. Мелькали города и села. Фронтовики – кто два, кто три года, а 
некоторые и больший срок не появлялись под отчей крышей, а тут до дома – рукой 
подать! Как не заглянуть на «дорогой огонек»? Командование частей и соединений 
понимало горячее желание подчиненных и шло навстречу. Конечно, не повально 
отпускало, но и не чинило препятствий, выдавая отпускные документы на двое, 
трое, четверо суток. Проблемы потом догнать свою часть в условиях, когда на 
Дальний Восток катил поток воинских эшелонов, не существовало. Отпускник 
садился в проходящий эшелон и через две-три большие станции догонял своих. На 
крупных железнодорожных узлах скапливались десятки эшелонов, которые после 
кратковременной стоянки отправлялись в дальнейший путь. Главное надо было знать 
номер поезда родной части.
 Только одна категория фронтовиков имела привилегии в рассматриваемом вопросе. 
Это те, кому в ходе войны было присвоено звание Героя Советского Союза. После 
вручения такой высокой награды им предоставлялся трех-четырехнедельный отпуск. 
В зависимости от расстояния до родных.

 Степь незнаемая

 В конце июня сорок пятого года закончилась переброска по железной дороге из 
Чехословакии в Монголию соединений 6-й гвардейской танковой армии. 9-й 
гвардейский механизированный корпус разгрузился на станции Чойболсан. Его 46-я 
танковая бригада сосредоточилась в 15 километрах северо-восточнее этого города. 
Войска армии прибыли на Дальний Восток без боевой техники и транспорта. Все это 
предстояло получить в новом районе дислокации. В частях имелся полный комплект 
экипажей танков, расчетов орудий и минометов, водителей автомобилей. Штабы всех 
войсковых формирований были укомплектованы личным составом, автобусами 
полностью. Это позволило им сразу же включиться в объемную работу по подготовке 
войск к предстоящим боевым действиям. Требовалось научиться жить в 
пустынно-степной местности со значительными суточными колебаниями температуры 
при общей сухости воздуха, двигаться без дорог по азимуту, строго соблюдать 
водный режим, уберегать бойцов от палящих лучей солнца. Конечно, мы надеялись, 
что богатый всесторонний европейский опыт позволит нам находить выход из 
необычной азиатской ситуации. Да и забайкальцы изо всех сил старались нам 
помочь побыстрее адаптироваться к местным условиям.
 Степь монгольская. Ровная, как столешница, до самого горизонта. Недавно прошли 
обильные дожди. Палящее солнце еще не успело сжечь высокое зеленое разнотравье. 
Куда ни кинешь взгляд – пасущиеся отары овец. Для нас – «западников» – все было 
в диковинку: невыносимо жарко днем, довольно прохладно ночью. В первые сутки 
пребывания на монгольской земле познали прелести резко континентального климата.
 Плюс к этому отсутствие дорог, ярко выраженных ориентиров.
 Я уже рассказывал, что перед началом Яссо-Кишиневской операции в апреле сорок 
четвертого года население Молдавии поголовно было выселено с прифронтовой 
стокилометровой полосы в тыл. Совсем по-иному поступило советско-монгольское 
командование, готовя Хингано-Маньчжурскую наступательную операцию. Районы 
развертывания войск не были обезлюжены. До выхода в исходные районы для 
наступления советские и монгольские соединения и части были сосредоточены в 
основном на севере МНР. Тут же кочевники-животноводы пасли немалое количество 
всякой травоядной малой и большой живности. Штабные офицеры шутили: «Ни перед 
одной операцией на западе не было таких плотностей, танков, орудий, коров, овец 
и лошадей!» Мы – «европейцы» – понимали, что такой «монгольский феномен» стал 
возможным благодаря ряду факторов. Во-первых, недавняя победа над фашистской 
Германией резко изменила обстановку в мире. Судьба Японии – последнего союзника 
Третьего рейха – предрешена. Во-вторых, удаление аратов-скотоводов из районов 
тучного разнотравья нанесло бы народному хозяйству Монголии немалый урон. Ведь 
в западных и южных аймаках страны трава почти вся скормлена, а то, что осталось,
 – выжгло нещадное горячее солнце.
 Так мы – танкисты и пастухи – и жили как добрые соседи до начала августа. 
Каждый добросовестно делал доверенное ему дело.
 Для экипажей и офицеров поставили палатки и отдельный «брезентовый домик» 
оборудовали для портного. Отец и Коля быстро подружились, и я разрешил им обоим 
жить в «ателье». Федор Федорович за одну неделю обновил обмундирование двух 
Николаев, и те ходили довольные.
 Личный состав тыловых служб размещался в машинах. Как позже выяснилось, 
несколько человек из этих подразделений спали на земле возле своих автомобилей 
или под ними. Они-то и оказались жертвой неблагоприятной эпидемиологической 
обстановки, складывающейся в этот период года в монгольской степи. Прошла 
неделя такой «бивуачной» жизни, когда грянул «гром средь ясного неба» – в 
батальоне три человека заболели энцефалитом. Подобные случаи имели место и в 
других частях корпуса. Мы, «западники», не были своевременно предупреждены о 
том, что источником заражения является энцефалитный клещ, укус которого в мае – 
июне опасен, да и не знали, как от него предохраняться. Забайкальцы провели 
разъяснительные беседы, а меры предосторожности оказались до смешного простыми. 
Требовалось либо выжечь места для сна в палатках и под машинами, либо пропитать 
дизельным топливом. Можно было разостлать танковый брезент, края которого 
обработать соляркой или пропитать землю по его периметру.
 Правда выжигать траву в расположении части – это все равно что выпустить 
джинна из бутылки – можно и имеющуюся технику спалить. В уже развернутых 
палатках для. обработки «пола» использовали паяльные лампы, но их было в 
подразделениях очень мало. Для второго, более безопасного, способа требовались 
тонны горючего, и на эти затраты пошли, не колеблясь, ибо боеспособность войск 
превыше всего. «Крестили» мы местных медиков вдоль и поперек. Ну что им стоило 
вовремя нас предупредить? Строгое соблюдение названных предосторожностей 
исключило последующие заболевания энцефалитом.
 Хотелось рассказать еще об одной стороне жизни гвардейцев в степи. «Бригада 
четырех» – мой ординарец сержант Григорий Жуматий, два Николая и отец 
организовали «мастерскую» по плетению посуды из травы для офицерской столовой. 
Годилась она под хлеб, соль и даже под густую кашу. Это было большим подспорьем 
в условиях, когда воду надо было расходовать очень и очень экономно. А тут поел 
и «тарелку» – в мусорное ведро, а затем на костер. Заготовили ее с запасом, так 
что пользовались ею, наступая в пустыне Гоби.
 За военными заботами-работами мы не забыли об учебе Николаев. Начштаба 
Богданов съездил в город Чойбалсан, нашел там русскую школу, в которой 
обучались дети офицеров и горожан, попросил программу занятий 4 и 5 классов и 
даже привез несколько дополнительных учебников. Короткие, но достаточно 
напряженные уроки проходили почти каждый день. Прилежание учеников нас радовало,
 а пока мы без техники, следовало «форсировать» занятия в школе.
 Прошло двое суток нашей «бивуачной» жизни, когда поступило распоряжение с утра 
2 июля командирам батальонов и рот, их заместителям, командирам взводов и 
механикам-водителям танков быть готовыми к получению техники. Для перевозки 
личного состава бригада выделила подразделениям необходимое количество 
автотранспорта. Итак, период «ничегонеделания» закончился. Скоро мы станем 
полнокровной боевой единицей – танковой бригадой дву-батальонного состава.
 Чуть забрезжил рассвет – офицеры и экипажи были уже на ногах. Перед большой 
работой, как перед жарким боем, съели сытный завтрак и в назначенный час 
тронулись в путь. Командир бригады гвардии подполковник Николай Михно повел 
колонну по целине на юг, чем нас очень удивил, поскольку мы привыкли получать 
танки на железнодорожных станциях, а сейчас караван автомашин уходил куда-то в 
глухую степь, оставив город Чойбалсан справа. Через сорок минут движения 
колонна грузовиков остановилась. Приказано всем спешиться. Комбриг распорядился 
автомобилям возвращаться домой. На наших лицах было написано полнейшее 
недоумение. Николай Михайлович смотрит на нас и улыбается: «Что, гвардейцы, 
приуныли? Сейчас каждый из вас выберет себе «Эмча». Эти его слова озадачили нас 
еще больше. Где в голой степи мы найдем долгожданные «Шермана»? После 
небольшого перекура комбриг позвал с собой командиров батальонов и рот, их 
заместителей. Остальным танкистам велел оставаться на месте, отдыхать.
 Нестройной группой шагаем за гвардии подполковником Михно. Молчим. Прошли не 
более двухсот метров и остановились на краю глубокой пади, что простиралась с 
востока на запад. Спустились на ее дно и ахнули. В откосах пади через каждые 
5–7 метров в вырытых капонирах под брезентами стояли «Шермана», над которыми 
сверху были натянуты маскировочные сети. Увиденное поразило. Какой потребовался 
поистине титанический труд, чтобы перегнать танки со станции разгрузки сюда в 
степь; отрыть для каждой довольно габаритной машины укрытие; тщательно 
замаскировать. И это делалось руками бойцов и командиров, находящихся на 
довольно скудной тыловой норме питания!
 Подошел старший лейтенант – начальник караула, охранявшего танки. Поздоровался 
с командиром бригады как со старым знакомым и с каждым офицером-танкистом. 
Оказывается, комбриг с группой штабников был здесь накануне, осмотрел 
«американцев». Как выяснилось, уже оформлены необходимые документы на их 
получение: «Дождались «Шермана» своих хозяев! – произнес весело старший 
лейтенант. – И мы порученную почти трехмесячную вахту, видно, скоро завершим!» 
– заключил он.
 Николай Михайлович обратился ко мне: «Отсчитывай положенное тебе количество 
«Эмча» начиная с любой стороны пади! А дальше машины комбата два Щербаня!» 
Быстро застолбили двадцать один «Шерман». Я подошел к выбранному для себя танку,
 похлопал его по броне: «Здравствуй, «Эмча»! Вот мы и встретились вновь».
 Командиры рот гвардии старшие лейтенанты Григорий Данильченко и Дмитрий Ниякий,
 не теряя драгоценного времени, почти бегом направились к своим подчиненным. 
Вскоре многоголосый гул, лязг открываемых люков заполнили падь. Экипажи 
«обживали» назначенные им машины. Я распорядился провести полную регламентную 
проверку «Шерманов». Особенно меня беспокоило состояние аккумуляторных батарей. 
Не разрядились ли они? Ведь «Эмча» находятся в Монголии три, а может, и больше 
месяцев. А когда они вышли из цехов американских заводов? Неизвестно. Мне 
представлялось, что «ахиллесова пята» долго находящихся без движения танков – 
аккумуляторы.
 Через полчаса пошли утешительные доклады: «Основные баки и дополнительные 
бачки заправлены полностью. Боеприпасы – в норме!», а чуть позже: «Аккумуляторы 
– в полном порядке!» Приближался момент запуска двигателей. Мои уши не слышали 
их рокота с 19 апреля сорок пятого, того дня, когда я был тяжело ранен… 
Вздрогнула земля от заведенных моторов. Пугливо юркнули в норки торбаганы, что 
«солдатиками» стояли на вершинах пологих склонов пади. Воздух посерел от 
выхлопных газов. Мы в одночасье стали «стопроцентными танкистами». Силой!
 За годы войны это пятое пополнение батальона новой техникой, но в этот раз нам 
не пришлось расконсервировать не только вооружение, но и сам корпус «Шермана». 
Кто-то за нас сделал эту исключительно трудоемкую работу. Спасибо им!

 Его Величество Азимут

 Подразделения бригады готовы к бою. «Шермана» полностью укомплектованы 
обстрелянными на западе экипажами. Однако небольшого опыта движения по азимуту 
с помощью гирокомпаса, который мы приобрели на западе, было недостаточно для 
надежного ориентирования в бескрайнем море монгольской степи, где человеческому 
глазу не на чем взгляд остановить. В таком «безбрежье» спасение в одном: уметь 
двигаться по азимуту днем и ночью на большие расстояния. Без Его Величества 
Азимута – в этих краях ни на шаг! Требовалось приобретенные некогда навыки 
закрепить и обогатить в новых необычных условиях. Подготовку экипажей разбили 
на два этапа. На первом отрабатывали движение по азимуту «пешими по-танковому», 
на втором – уже на технике. Параллельно с этим спланировали занятия по изучению 
устройства гирокомпаса и порядка работы с ним.
 Все шло хорошо, пока не вмешалась старшая инстанция. Из штаба танковой армии 
поступило приказание оставить гирокомпасы на танках командиров батальонов, рот 
и взводов. Остальные снять и передать в части 5-го гвардейского танкового 
корпуса. Двенадцать прекрасных навигационных приборов ушло из батальона для 
добросовестной службы на «тридцатьчетверках».
 Для занятий в степи подготовили специальный «азимутодром» – неравносторонний 
шестигранник с периметром три километра. В точках соединения его сторон 
насыпали полуметровые земляные «курганы». В день занятий, к примеру, первой 
роты к «курганам» выезжали офицеры и сержанты второй роты. Задача 
«прикурганников» контролировать правильность выхода обучаемых в данную точку и 
вручение им азимута дальнейшего движения с указанием расстояния до впереди 
лежащего пункта.
 На второй день вносились коррективы – изменялись исходный рубеж азимутного 
маршрута, направление следования групп (скажем, в прошлый раз двигались по 
часовой стрелке, сегодня – против). Командиры рот нередко усложняли условия 
занятий, наращивая дополнительные маршруты. При ночных тренировках у земляных 
«тумб» выставлялось два-три военнослужащих с оружием – в степи бродили стаи 
шакалов.
 Через неделю напряженного обучения батальонная комиссия готовила новый 
разносторонний многогранник и принимала зачет от подразделений. Так 
заканчивался первый этап подготовки «западников». Второй этап «азимутохождения» 
проводился уже в масштабе батальона на танках поротно и только в светлое время 
по весьма уважительной причине: июль – август – время выпаса крупного рогатого 
скота, лошадей и овец в северных районах Монголии. Несколько недель назад 
прошли обильные дожди, и степь покрылась густым зеленым ковром. Даже 
старожилы-монголы не могли припомнить такого. Части механизированного корпуса 
оказались в близком соседстве с тысячами голов пасущихся овец, коров и лошадей. 
Только небольшие площади степи были пусты – ждали своего часа: через некоторое 
время туда перекочуют отары овец, гурты скота, табуны лошадей. Проводить ночные 
занятия на танках в таких условиях – значит подмять гусеницами не одну невинную 
животину. Даже на дневных занятиях приходилось смотреть в оба.

 Марш-бросок к границе

 Шли последние дни жаркого июля. В части и соединения танковой армии зачастило 
фронтовое начальство. Явный признак скорых перемен! В первых числах августа 
получен строжайший приказ сдать на корпусные и армейские склады все имущество, 
ненужное для боя. Что говорить, имелись у нас и трофейные немецкие автомашины, 
и мотоциклы, и запасные части к ним, а на руках у танкистов, пехотинцев и 
артиллеристов находилось немалое количество разнообразной работающей 
радиоаппаратуры.
 Почти сутки продолжалось очищение подразделений – сдавали на склады, жгли на 
кострах и даже закапывали в землю, а затем пошла не менее напряженная работа по 
заполнению всей наличной тары водой. На каждый «Шерман» погрузили по две бочки 
с этой живительной жидкостью. Полностью заправили топливом основные баки и 
дополнительные бачки. 4 августа проводилась комплексная проверка приказа по 
облегчению рот и батальонов, их готовности к совершению марша. К вечеру этого 
дня первый танковый батальон был усилен ротой танкодесантников, которых 
разместили их по 5–6 человек на «Эмча». Все находилось в полной боевой 
готовности. Оставалось только нажать на кнопку стартера – и вперед!
 Вскоре пришел приказ на совершение марша и занятие исходного положения для 
наступления в районе Тамцаг-Булака. По решению командира 9-го гвардейского 
мехкорпуса генерал-лейтенанта Михаила Волкова передвижение должно было 
совершаться колесными машинами в два перехода; танками – тремя.


Советские танки М4А2 (76W) в Маньчжурии. 9-й гвардейский механизированный 
корпус 6-й танковой армии. Август 1945 г.

 Во избежание перегрева двигателей гусеничных машин части передвигались в 
основном ночью. Днем личный состав отдыхал и приводил материальную часть в 
порядок. Соединения танковой армии выдвигались по максимально возможному 
количеству путей. Так, 9-й корпус совершал марш пятью колоннами. От корпуса 
вперед высылалась оперативная группа штаба для рекогносцировки, провешивания 
маршрутов и выбора районов расположения бригад в местах дневок. Кроме того, для 
обеспечения безостановочного движения войск на каждый маршрут высылался отряд 
обеспечения движения. На тяжелых участках местности были выставлены специальные 
посты и маяки для указания направления дальнейшего следования отставшим 
экипажам, расчетам, шоферам. На изгибах и резких поворотах колонных путей 
устанавливались указатели – с условным обозначением частей. К примеру, 46-я 
танковая бригада на башнях «Шерманов», кузовов автомашин, бортах 
бронетранспортеров имела опознавательный знак ромб с цифрой 4 внутри. Другие 
части корпуса внутри ромба наносили предписанную им цифру 1, 2 и 3.
 Каждый ночной переход имел глубину 100–110 километров. На преодоление такого 
расстояния расходовалось 8–9 моточасов при средней скорости движения – 18–20 
км/час. Степь монгольская давала себя знать. На техническом состоянии боевых и 
транспортных машин отрицательно сказывалась чрезмерно большая запыленность 
воздуха. От движения даже небольшой колонны машин поднимались такие тучи 
плотной песчаной пыли, что впереди идущий «Шерман» становился невидим. 
Постоянная угроза наезда на него приводила к тому, что непроизвольно 
увеличивались дистанции между подразделениями и в колоннах подразделений. 
Быстро загрязнялись воздухоочистители и фильтры машин, что вынуждало экипажи 
танков, шоферов автомашин через каждые 3–4 часа работы двигателей промывать 
фильтры, удалять пыль из воздухоочистителей. Это делалось на малых привалах, 
как правило два раза за ночь.
 В ходе марша в пустынно-степной местности обнаружился большой износ ходовой 
части «Шерманов» и особенно траков и пальцев. С выходом в исходный район, 
преодолев расстояние 300–350 километров, оказалось, что износ пальцев траков 
доходил до 2–3 миллиметров, а проушин траков до 1–1,5 миллиметра. Поэтому на 
большинстве «Эмча» потребовалась замена 2–3 траков.
 Марш-бросок к границе для командиров бригад, батальонов, экипажей, 
инженерно-технического состава стал своего рода «генеральной репетицией» 
подготовки к предстоящей операции. Был приобретен опыт передвижения в условиях 
повышенной запыленности воздуха, быстрого обслуживания техники на привалах в 
темное время. Начальники инженерно-технических служб пришли к выводу, что в 
пустынно-степной местности через каждые 300–400 километров движения «Шерманов» 
потребуется замена пальцев траков, а через 500–600 километров – переборка 
гусеницы и замена примерно одной трети ее звеньев. Была выявлена необходимость 
более частого и тщательного ухода за системами смазки, питания и охлаждения и 
особенно за фильтрами.
 К утру 8 августа войска 6-й гвардейской танковой армии заняли исходный район 
для наступления. Мы тогда не знали, что до начала боевых действий остались 
всего одни сутки.

 Слово об операции

 Маньчжурская стратегическая наступательная операция, проводившаяся с 09.08.
1945 по 02.09.1945, является одной из крупнейших на заключительном этапе Второй 
мировой войны. По ряду оперативных нормативов и особенностей ведения она не 
имеет себе равных. Боевые действия намечалось развернуть на обширнейшей 
территории. Войска заняли исходные позиции на рубеже протяженностью 5000 
километров, сосредоточив основные силы трех фронтов в полосе 280–300 километров.

 Замысел на ведение войны против Японии заключался в том, чтобы силами войск 
Забайкальского, 1-го и 2-го Дальневосточных фронтов осуществить стремительное 
вторжение в глубь Маньчжурии на трех стратегических направлениях. Основные 
удары планировалось нанести с территории Монгольской Народной Республики на 
восток и из района Советского Приморья на запад. Эти два встречных удара 
находились друг от друга, если смотреть по линии Государственной границы, на 
расстоянии не менее 2500 километров. Войскам предстояло в сжатые сроки овладеть 
важными военно-политическими и экономическими центрами Маньчжурии – Мукденом 
(Шэньяном), Чаньчунем, Харбином, Герином и таким образом рассечь главные силы 
Квантунской армии на изолированные части с последующим их окружением и 
уничтожением в Северной и Центральной Маньчжурии. Ведущая роль в операции 
отводилась Забайкальскому и 1-му Дальневосточному фронтам. Войска 2-го 
Дальневосточного фронта наносили вспомогательный удар из района Благовещенска в 
общем направлении на Харбин. Они должны были содействовать расчленению 
вражеской группировки и уничтожению ее порознь.


Боевой путь от Тамсаг-Булака до Мукдена

 В составе трех фронтов имелось 11 общевойсковых, танковая, три воздушные армии 
и оперативная группа. В них насчитывалось 80 дивизий (из них 6 кавалерийских, 2 
танковые и две мотострелковые), 4 танковых и механизированных корпуса, 6 
стрелковых и 30 отдельных бригад, гарнизоны укрепленных районов. Из 63 танковых 
и механизированных соединений, развернутых в трех фронтах, в Забайкальском 
находилось 29 – более 46%. И это на направлении, которое японское командование 
считало недоступным и непригодным для действий крупных масс войск и боевой 
техники из-за сложных природных условий.
 Всего в дальневосточной группировке советских войск было сосредоточено 1 577 
725 человек, 26 137 орудий и минометов, 5556 танков и самоходно-артиллерийских 
установок, свыше 3800 боевых самолетов. Общее превосходство над противником 
достигалось: в людях – в 1,2 раза, в танках и артиллерии – в 4,8 раза, по 
самолетам – в 3,6 раза. На направлении главных ударов предусматривалось создать 
решительный перевес в силах и средствах. Так, в Забайкальском фронте по пехоте 
1,7:1, по орудиям и минометам – 8,6:1, по танкам и САУ – 5:1.
 В Маньчжурской наступательной операции ленд-лизовские танки «Шерман» 
действовали в составе Забайкальского фронта. Поэтому в дальнейшем речь будет 
идти об особенностях их использования в сложных условиях степно-пустынно-горной 
и обжитой Захинганской равнинной местности.
 Забайкальский фронт получил задачу нанести главный удар силами трех 
общевойсковых и танковой армий в обход Халун-Аршанского укрепленного района с 
юга в общем направлении на Чаньчунь. Ближайшая задача фронта на глубину 350 
километров состояла в разгроме противостоящих сил противника, преодолении 
хребта Большой Хинган и к пятнадцатому дню операции выходе главными силами на 
рубеж Дабаныпань, Лубэй, Солунь. В дальнейшем главными силами фронта 
требовалось овладеть рубежом Чафын, Мукден, Чжанцзякоу, Чжаланьтунь (глубина 
800 километров).
 6-й гвардейской танковой армии отводилась ведущая роль в операции 
Забайкальского фронта. Ее соединениям предписывалось, действуя в общем 
направлении на Чаньчунь, к десятому дню наступления форсировать хребет Большой 
Хинган, закрепить за собой перевалы через него и до подхода общевойсковых армий 
не допустить занятия их резервами противника.
 Войсками фронта, кроме того, намечалось нанести два вспомогательных удара. 
Первый – на правом, второй – на левом крыле фронта. Ширина полосы наступления 
забайкальцев по государственной границе составила 2300 километров, но активный 
участок, где развернулись войска, достигал 1500 километров. Среднесуточный темп 
продвижения при выполнении ближайшей задачи фронта планировался: для 
общевойсковых соединений – 23 км, для танковых – около 70 км. Продолжительность 
операции намечалась в пределах 10–12 дней для танковых и 10–15 для 
общевойсковых армий.
 В связи с тем, что Забайкальскому фронту в приграничной зоне противостояли 
слабые силы японцев, командующий фронтом Маршал Советского Союза Р.Я. 
Малиновский предусматривал использовать 6-ю гвардейскую танковую армию в первом 
эшелоне с целью быстрейшего овладения перевалами Большого Хингана. По этой же 
причине общевойсковые армии развернулись на широком фронте и, используя сильные 
передовые отряды и подвижные группы, должны были вести наступление по отдельным 
направлениям, поддерживая лишь оперативное взаимодействие между собой.
 Наступление 6-й гвардейской танковой армии предполагалось вести по двум 
направлениям, на расстоянии 75 километров одно от другого. С целью уменьшения 
глубины колонны считалось целесообразным 9-й гвардейский механизированный 
корпус при преодолении пустынной местности вести двумя маршрутами, имея сильные 
передовые отряды и отряды обеспечения движения в каждом из них. В корпусной 
передовой отряд была выделена 46-я гвардейская танковая бригада.
 Самой необычной особенностью Хингано-Мукден-ской операции Забайкальского 
фронта являлось то, что войска в ходе наступления попадали, образно говоря, «из 
огня да в полымя»: им предстояло преодолеть раскаленные пески и солончаки 
пустыни Гоби, штурмом взять южные отроги сурового хребта Большой Хинган, 
действовать на заболоченных полях Центрально-Маньчжурской равнины, где в 
августе наступал период обильных дождей.

 Накануне

 Исходный район для наступления 46-й гвардейской танковой бригады находился на 
юго-восточных скатах горы Модон-Обо в 50 километрах южнее Тамцаг-Булак, откуда 
до границы было всего 35 километров.
 Рано утром 8 августа поступило приказание: «Личный состав накормить и до 
полудня отдыхать. Организовать тщательную охрану расположения подразделений».
 С получением этого распоряжения по «каналам» солдатского «Информбюро» прошла 
следующая догадка: быть большому «делу», а менее чем через сутки она 
подтвердилась.
 В штабе бригады кипела напряженная работа. В срочном порядке составлялся план 
рекогносцировки. Командование корпуса назначило бригаде одну рабочую точку – 
гору Хух-Ула на хребте Барун-Эрэний-Нуру в 1,5 километра от границы.
 Рекогносцировочная группа каждого танкового батальона состояла из четырех 
офицеров: командира, начальника штаба и двух ротных. В указанную точку 
рекогносцировки мы прибыли в 18 часов. Такое время было выбрано не случайно, 
ведь к этому моменту солнце находилось за нашей спиной, не слепило. Косые его 
лучи прекрасно освещали ближние и дальние районы зарубежья. По-пластунски 
группы выползли на вершину горы Хух-Ула. Расположились на ней «линейно» – в 
середине исполняющий обязанности командира бригады гвардии подполковник Павел 
Шуль-мейстер, справа – офицеры первого, слева – второго танковых батальонов. 
Несколько минут молчали, переводя дыхание после почти стометрового трудного 
подъема ползком. Старались унять волнение – вышли ведь не на рядовую 
рекогносцировку, а перед началом войны с Японией. Подобное в нашей фронтовой 
практике – впервые. К тому же у меня имелись и личные мотивы участия в этой 
войне. Для моей семьи поражение царской России на Дальнем Востоке в 1905 году 
отозвалось особой болью. В первые месяцы войны с Японией в окопах под 
Порт-Артуром погиб тридцатилетний рядовой российской армии Федор Лоза – мой дед.
 Я знал его только по фотографии. Спустя сорок с лишним лет сыну и внуку вместе 
с тысячами советских воинов предстояло ступить на землю, где спал вечным сном 
их пращур.
 Достали бинокли. Всматриваемся в местность за границей. Это районы внутренней 
Монголии и китайской провинции Ляонин. Мы их тщательно изучали по 
топографической карте, находясь северо-восточнее Чойбалсана. С занятием 
исходного положения для наступления бригада теперь «привязывалась» к 
конкретному направлению действий, для чего и поехали на границу.
 Обшариваю взором ближайшее зарубежье. Равнина, повышающаяся к юго-востоку, 
покрыта низкорослой уже выгоревшей на солнце травой. Видны обширные участки 
солончаков и сыпучих песков. Унылая, не радующая сердце картина на глубину 
порядка 60 километров. За равниной виднелась россыпь отдельных гор, идущих с 
юго-запада на северо-восток. В полосе предстоящего наступления подразделений 
бригады они имели высоту не более 1200 метров над уровнем моря, однако этого 
было достаточно, чтобы значительная площадь местности за ними не 
просматривалась. На далеком горизонте синели южные отроги хребта Большой Хинган.
 Нас больше не удивляли здешние условия видимости: при низкой влажности воздуха 
и его прозрачности в сухую тихую погоду она исчислялась десятками километров.
 Обращаюсь к карте. На всем стокилометровом Прихинганье помечены солончаки и 
пески. Одним словом, легкой дороги не будет ни для танкистов, ни для «Эмча». 
Направляю бинокль снова на ближнее «приграничье». Нигде ни единой души. В двух 
километрах левее нас японская застава, но в ней никаких признаков присутствия 
солдат. Монгольские пограничники сообщили, что в ночь с 7 на 8 августа все 
японцы ушли в глубь своей территории, угнав отары овец.
 Изучение прирубежной местности продолжалось около 20–25 минут. Тишину, наконец,
 нарушил голос гвардии подполковника Шульмейстера: «Смотрите на карту. Прямо 
перед нами высоты 1244 и 1268 – «горб верблюда», найдите их на местности». 
Большого труда найти их не составило – они явно выделялись среди своих соседок.
 Подполковник Павел Шульмейстер на горе Хух-Ула отдал боевой приказ на 
наступление. Из него нам стало известно, что бригада назначена в передовой 
отряд корпуса, которому предстояло с ходу громить мелкие группы прикрытия 
противника в приграничной зоне и обеспечивать безостановочное продвижение 
главных сил мехкорпуса без их развертывания. Высота 1244 – основной ориентир на 
первом этапе наших действий. Записали на картах и занесли в блокноты азимут на 
эту «путеводную» вершину. Мой первый танковый батальон назначен от бригады 
головным. Честно говоря, я нисколько не сомневался, что такая трудная и 
достаточно ответственная задача будет возложена на меня и моих подчиненных. 
Второй батальон с недавних пор возглавляет заместитель его командира гвардии 
старший лейтенант Михаил Стригун, а командование бригады, естественно, желало 
иметь на острие атаки подразделение с наиболее опытным командиром. С 
достижением северных склонов высоты 1244 передовой отряд должен был резко 
повернуть на юг и выйти в район Баян-Хошун-Сумэ, с ходу овладев этим населенным 
пунктом. Здесь будет определен азимут дальнейшего продвижения подразделений 
бригады к хребту Большой Хинган. Наступление назначено на завтра. 46-й 
гвардейской танковой бригаде приказано быть готовой к действию в 0.00 часов 9 
августа.
 Мы, по-прежнему строго соблюдая меры маскировки, сползаем с горы Хух-Ула, 
забираемся в кузов грузовика и направляемся в свое расположение. Едем молча. У 
каждого командира батальона, роты свои думы-тревоги.
 Штабу батальона, подразделениям отданы необходимые распоряжения. После ужина 
сразу сыграли «отбой» – пусть танкисты поспят впрок. Начнется «дело» – будет не 
до сна, возможно, несколько суток подряд. Так было во всех «западных» операциях,
 и предстоящая вряд ли станет исключением.
 Заставляю себя уснуть. Тревожит то одно, то другое. Предстоит неимоверная 
нагрузка на экипажи. Выдержат ли? Успокаивало то, что почти 80% «эмчи-стов» 
прошли разностороннюю серьезную закалку в боях с гитлеровцами. Такой «багаж» – 
гарант успешного преодоления моими подчиненными восточно-азиатских трудностей. 
Что их будет немало, причем с подавляющим большинством которых мы раньше не 
встречались, сомневаться не приходилось.
 А «Шермана»? Новые машины. Это радовало. Невольно всплывали в памяти 
августовские бои сорок четвертого года в Румынии с нехваткой горючего (здесь не 
найти нужных компонентов для танкового «коктейля»); перегревом ходовой части, 
реальной угрозой частого кипения охлаждающей жидкости моторов. При совершении 
марш-броска к границе приобретен опыт быстрой промывки фильтров от пыли. 
Последняя, надо ожидать, станет нашей постоянной и ненавистной «спутницей» до 
самого Большого Хингана.

 «Прыжок» через пустыню

 В половине первого часа 9 августа поступил сигнал: «Вперед!» Тишину летней 
ночи разорвал гул дизелей «Шерманов». Подразделения бригады устремились к 
границе.
 На маршруте выставлены фосфоресцирующие указатели, на отдельных участках 
дороги стояли регулировщики.
 При полном радиомолчании и строжайшей светомаскировке колонна ходко идет, 
соблюдая пятидесятиметровые интервалы между машинами. Рычаги управления танков 
в опытных руках механиков-водителей. Это не может не радовать сердце командира.
 В час с минутами голова походного порядка бригады достигла западных скатов 
высоты Хух-Ула. До пограничной черты – рукой подать. Здесь нас встретили 
представители штаба корпуса офицеры-оперативники и разведчики. Колонна 
остановилась. Гвардии подполковник Павел Шульмейстер и я – командир головного 
батальона – были проинформированы о том, что разведка ушла вперед – противника 
пока не обнаружено. Офицеру разведывательного отдела корпуса и солдату с 
радиостанцией было приказано постоянно находиться при моем батальоне. Это 
обстоятельство меня очень обрадовало: сведения о неприятеле будут нам известны, 
как говорится, из первых рук. Лучшего не придумать!
 Последние минуты на земле дружественной нам Монголии. Крепкое рукопожатие 
Павла Шульмейсте-ра и пожелание успеха. Батальон приступил к выполнению 
поставленной задачи. Вскоре пересекли границу. Я приказал командиру моего танка 
записать показания спидометра. Если удастся мне или, в случае чего, моему 
преемнику благополучно дойти до последнего боевого рубежа – будет точно 
известно, сколько трудных километров «эмчисты» отмерили. Для наградных 
материалов, для истории, наконец.
 Два обстоятельства – прохлада ночи и отсутствие противника – настоятельно 
требовали, пока свежи силы личного состава подразделений, выжать из техники все 
возможное. Скорость, еще раз – скорость. Приказываю: «Командирам взводов и 
танков – на крыло!» Так делали не один раз на западе – в темень и снежную пургу.
 С этого момента «дорогу» (точнее, местность) будут держать под неусыпным 
взглядом шесть глаз: командир на левом крыле танка, рядом с ним – 
механик-водитель и правее – помощник механика-водителя. При такой системе 
наблюдения, увеличив интервалы между машинами, можно добиться быстроты движения,
 что на данном этапе наступления является самым главным.
 Вторая, не менее важная, проблема – точно выдержать заданный азимут. В роте 
гвардии старшего лейтенанта Дмитрия Ниякого назначен один из двух экипажей, 
специально подготовленных в качестве «ведущего». Постоянный контроль за 
правильностью нашего следования осуществляли начальник штаба батальона и каждый 
ротный.
 Держали курс строго на юг в обход с запада огромного района солончаков, 
раскинувшихся вокруг озер Оргэн-Нур и Баян-Hyp. Гусеницы подминают сухую густую 
траву, оставляя на земле достаточно глубокий след – хорошо обозначенный траками 
колонный путь. Пыли нет. Ее потом «откушают» сзади идущие подразделения. 
Пройдены восемнадцать километров. Вышли к засыпанному землей, а возможно, и 
отравленному колодцу Хитикару-Худук. Японские пограничники, уходя в глубь 
занимаемой ими территории, уничтожили источник воды. Нет сомнения, что такую 
картину увидим и в других местах.
 Моторы «Шерманов» работают прекрасно. Температура охлаждающей жидкости – в 
норме. Немного меняем направление наступления, смещаясь на юго-восток в проход 
между двумя высотами с одинаковыми отметками 1052, между которыми на карте 
обозначена нитка грунтовой дороги. Пока не взошло солнце и не начался палящий 
зной, надо пройти как можно дальше.
 Приближаемся к высотам-«близнецам». И тут природа дарит нам первый сюрприз. 
«Эмча» следуют друг за другом след в след. Первая машина идет на приличной 
скорости – около тридцати миль в час. Не отстают от нее и другие танки. 
Неожиданно третий в колонне «Шерман» гвардии лейтенанта Михаила Голубева 
начинает буксовать, а затем быстро садится на днище. Ревут дизеля. Гусеницы 
швыряют высоко вверх и далеко назад «фонтаны» песка и мелкого гравия. Стоп, 
колонна! Надо разобраться в сложившейся ситуации. Подхожу к «пленнику» – 
застрял основательно. Без посторонней помощи ему не выбраться из ловушки. 
Собираю мини-совещание с моими заместителями, начальником штаба батальона и 
командирами рот. Анализируем сложившуюся обстановку, прикидываем, как лучше 
организовать дальнейшее движение без снижения скорости.
 На этом примере поняли, что под тонким травяным слоем сухой мелкий, как пепел, 
песок. «Легкое покрывало» пустыни оказалось способным выдержать тяжесть в 
лучшем случае двух движущихся «Шерманов». Танкам нельзя двигаться по одной 
колее, и батальон вынужден перейти к «двухлинейному» построению: первая рота 
передвигается развернутым порядком на увеличенных интервалах между машинами, за 
нею вторая между уже проложенными следами гусениц. Если местность позволит, то 
батальон примет порядок «уступом» в подветренную сторону, тем самым будет 
сохранена прочность верхнего растительного покрова пустыни. Ведь за нами идут 
другие подразделения бригады.
 А в это время группа под руководством зампотеха батальона гвардии капитана 
Александра Дубицкого «отрабатывала» способ вызволения «Эмча» Михаила Голубева 
из «западни»: два последовательно сцепленных тросами «Шермана» на пониженных 
скоростях тащили «неудачника». Одному танку с этой трудной задачей вряд ли 
удалось бы справиться – сам мог легко оказаться в подобном положении.
 Приказываю начальнику штаба батальона гвардии капитану Николаю Богданову 
быстро составить подробное донесение командиру бригады: о встреченном 
препятствии и способах его преодоления. Нашим однополчанам не следует 
подвергаться аналогичным испытаниям.
 Непредвиденная задержка первого батальона вынудила главные силы бригады 
сделать остановку. Нам надо теперь наверстать потерянное время. Впереди 
расположенная местность, думалось мне, позволит достичь высокого темпа 
продвижения. В седловине между высотами-«тезками» подразделения должны выйти на 
грунтовую дорогу. И устремиться на юго-восток – к Син-Сумэ (Баян-Хошун-Сумэ), 
до которого еще оставалось около ста километров. Гладко было на бумаге, да 
забыли про овраги. Предполагали на скоростях проскочить до этого населенного 
пункта, а на практике пришлось ползти к нему весь день 9 августа. Причин тому – 
целая гирлянда.
 Первое разочарование – топографические карты, мягко говоря, не соответствовали 
местности этак процентов на семьдесят. Надеялись на проселочную дорогу, ведущую 
в Син-Сумэ, а в действительности ее и в помине не было. Возможно, когда-то она 
и проходила здесь, но сейчас на ее месте выросли песчаные барханы. Тем не менее,
 пройдя сквозь «строй» высот-«близнецов», подразделения батальона попали в 
долину гантелеобразной формы, огражденную с запада и востока грядами высот. 
Ширина долины в верхней ее части достигала двадцати километров, в середине – 
примерно двенадцати, а в нижней, на подступах к Син-Сумэ – приближалась к 
двадцати пяти километрам. Природа «сконструировала» обширную «аэродинамическую 
трубу» оригинальной конфигурации, по которой непрерывно гуляли сильные 
ветры-сквозняки. Постоянный суховей и нещадно палящее солнце сделали грунт этой 
местности во многих местах смесью мелкой гальки и почти порошкообразного 
рассыпчатого песка.
 Головные танки батальона, попав на эту «сухую трясину», естественно, начали 
буксовать и застревать. К помощи других танков здесь прибегать было нельзя, 
поскольку и они наверняка сядут на брюхо. Надежда была только на 
самовытаскиватели – два пятиметровых толстых бревна, прикрепленных по бортам 
каждой «Эмча». Они и пошли в ход. Движение резко замедлилось, поскольку шли, в 
основном, на низких передачах. Забрезжил рассвет. Вскоре из-за отрогов Большого 
Хингана выкатилось солнце. И чем выше оно поднималось, тем все свирепее 
становилось. Быстро нагрелась остывшая за ночь земля. Гусеницы танков начали 
поднимать в воздух густую пыль. Механики-водители буквально через несколько 
минут оказались полуослепленными. Поскольку резко возросла опасность 
столкновения машин, увеличили дистанции. Без всякой команды середина колонны, а 
затем и хвост стали сдвигаться вправо, стремясь избежать попадания в пылевое 
облако. Батальон развернулся в «линию», благо характер местности позволял иметь 
такой «парадный» строй.
 Температура поднялась до 40°С, раскалив броню «Шерманов» так, что до башни и 
корпуса невозможно дотронуться рукой. Стали перегреваться моторы, вынудив нас 
сделать короткую остановку, чтобы очистить от пыли радиаторы, долить в систему 
охлаждения дизелей воды. По техническим правилам надо дать время, чтобы моторы 
остыли. Но в боевой обстановке ждать некогда, и мы открыли крышки горловин 
радиаторов, откуда ударили фонтаны кипятка. Хорошо, что приняли соответствующие 
меры предосторожности, никто не ошпарился.
 На западных скатах высоты 1244 вышли на обозначенную на карте улучшенную 
грунтовую дорогу. Увеличили скорость, но примерно через три километра дорога 
исчезла. И снова прежняя нерадостная картина: мелкий гравий, сыпучий горячий 
песок, зыбкая почва под ногами, низкие передачи и, как следствие, повышенный 
расход горючего. Особой тревоги пока нет – дизтопливо в бочке и запасных баках 
пока не тронуто.
 У нескольких десантников случился солнечный удар. Немудрено, ведь сверху 
жарило вовсю солнце, а снизу мощные вентиляторы гнали тепло моторов. К тому же 
на голове у солдат были стальные каски, которые тоже изрядно накалялись. На 
каждой машине имелось по две двадцатилитровых канистры с водой. Мной было 
отдано распоряжение: автоматчикам периодически увлажнять пилотки и использовать 
их в качестве дополнительной подкладки под каски. Широкая горловина канистры 
позволяла бойцу или офицеру свободно просовывать руку внутрь, увлажняя летний 
головной убор, немного его отжимать, не расплескивая драгоценную жидкость. Ни в 
этот, ни в последующие дни солнечных ударов не было, хотя солнце по-прежнему 
нас не щадило.
 «Черепашьими» шагами подразделения бригады к концу дня все же достигли 
Син-Сумэ. На этом пятидесятикилометровом пути больше всего досталось 
орезиненному покрытию гусениц. На некоторых траках оно было почти полностью 
содрано, на многих остались глубокие трещины и «раны».
 Итак, в первый день наступления пройдено 130 труднейших километров. Поступил 
приказ приостановить продвижение. Ощущалась сильная усталость людей. 
Требовалось техническое обслуживание бронированной и автотракторной техники. На 
направлении наступления 9-го гвардейского мехкорпуса Баян-Хошун-Сумэ 
(Синь-Сумэ) был первым крупным населенным пунктом. Однако его поиски в течение 
часа штабными офицерами привели лишь к обнаружению заросших бурьяном развалин. 
Не были найдены и источники воды. Пришлось использовать свой возимый запас, 
строго экономя каждую каплю.
 На танках меняли фильтры воздухоочистителей, удалили толстый слой пыли с сот 
радиаторов, выбрасывали «облысевшие» траки гусениц. Механикам-водителям 
выкроили четырехчасовой отдых.
 А в это время несколько групп офицеров штаба бригады искали пути обхода 
многочисленных топей на раскинувшемся впереди солончаковом плато. Наиболее 
доступным было направление почти на юг на кочевье Танто-Нур-Эдо с последующим 
поворотом на восток для движения к перевалу Коробонлин (отметка 1298). С 
рассветом 10 августа наступление возобновилось. Особенно трудными оказались 
первые 35 километров. Тут саперам пришлось засыпать песком и заваливать камнями 
топкие места, а в ряде мест даже строить деревянные настилы. Танки двигались 
медленно, но не застревали. Через сутки, когда нас стали поливать обильные 
дожди, мы искренне радовались, что они не застали подразделения на солончаковом 
плоскогорье.
 К середине дня батальон попал, как говорится, «из огня да в полымя». 
Предхинганье – в основном песчаная степь, с небольшими очагами солончаков. 
Перед нами расстилался красочный многокилометровый ковер, завороживший нас 
своим необыкновенным видом. До этого, в июне, а затем и в июле, прошли обильные 
дожди, и огромный, почти необитаемый край покрылся яркой зелено-красно-желтой 
«скатертью». Жалко было рушить гусеницами эту невиданную доселе красоту, однако 
нам надо следовать дальше. Через несколько десятков метров пустыня снова 
проявила свой норов – засели два «Шермана». Оказалось, что в этом предгорном 
районе по одному следу опасно двигаться даже двум танкам. Распрекрасное 
«покрывало» пустыни, к сожалению, имело толщину всего несколько сантиметров и с 
трудом выдерживало тяжесть только одной «Эмча». Батальон развернулся «в линию» 
и в таком порядке прошел не менее тридцати километров.
 К середине дня 10 августа главные силы 46-й гвардейской танковой бригады 
подошли к западным скатам хребта Большой Хинган. На сутки раньше намеченного 
срока была выполнена боевая задача.
 Передовые части соседнего 5-го гвардейского танкового корпуса тоже втянулись в 
предгорье хребта Большой Хинган. Войска 6-й гвардейской армии остановились. 
Наступила небольшая оперативная пауза. Ждали результатов разведки перевалов.
 В подразделениях и частях корпуса этот маленький перерыв в действиях 
использовался для всесторонней подготовки техники и личного состава к 
преодолению горного исполина: дозаправляли «Шермана» последним возимым запасом 
топлива; тщательно проверяли ходовую часть, надежность крепления 
бревен-самовытаскивателей, шанцевого инструмента, бочек и бачков на корпусе 
танков. Чтобы вся эта табельная и дополнительная наружная оснастка не 
посыпалась при больших углах наклона движущихся в горах «Эмча». Отрегулировали 
приводы управления и особенно тормозную систему.
 Гвардии подполковник Павел Шульмейстер собрал командиров батальонов. Подвел 
результаты двух суток непрерывного наступления. Они были хорошими. Танки, 
несмотря на сложные природные условия, прошли тяжелейший путь без аварий и 
серьезных поломок. Личный состав мужественно перенес первые огромные физические 
нагрузки.
 Начальник политотдела бригады гвардии подполковник Валентин Якимов подчеркнул, 
что гвардей-цы-днестровцы прекрасно справились с поставленной задачей на первом 
этапе наступления. И закончил свое краткое выступление напутствием: «Десять 
разных трудностей – позади; тридцать, надо полагать не менее коварных, впереди. 
Не расслабляться!»
 В своих предположениях Валентин Дмитриевич не ошибся.

 В южных отрогах Большого Хингана

 Не первый раз мы встречаемся с горами. Вели наступление в Трансильванских 
Альпах, дрались с врагом в горах северо-западной Венгрии, но этого опыта для 
здешних, исключительно сложных, природных условий оказалось явно недостаточно. 
В южных отрогах хребта Большой Хинган мы встретились со многими, неведомыми до 
сей поры, проблемами.
 Ночь на 11 августа выдалась темная, тихая, приятно прохладная. К 2 часам 
поступило донесение от разведки – перевал Коробонлин пройден, противник не 
обнаружен, движение продолжается. Несколько раньше аналогичное донесение 
получил и сосед – 5-й гвардейский танковый корпус.
 Командующий армией своеобразно прореагировал на полученные данные, 
распорядившись все саперно-инженерные части армейского и корпусных звеньев 
немедленно вывести вперед для оборудования путей на перевалах.
 Август – период муссонных ветров, которые приносят с моря на континент 
огромные массы влаги. Ближе к рассвету внезапно хлынул дождь. С этого времени 
обильные осадки с небольшими перерывами стали нашими «спутниками» на многие 
сутки.
 В 5 часов утра подразделения бригады получили команду на движение. Частям 9-го 
гвардейского мехкорпуса предстояло преодолевать хребет по долинам двух рек и 
Таралэли-Гол. По долине первой реки шли части 30-й и 31-й гвардейских мехбригад,
 по второй – 46-й танковой и 18-й механизированной гвардейских бригад.
 С каждым километром «Шермана» поднимались все выше и выше. Справа и слева 
высоты подпирали затянутое тучами небо, низвергавшее на землю упругие струи 
воды. Танки двигались на пониженных скоростях, имея постоянный крен на правый 
борт. Местами их наклон достигал опасной величины, грозя опрокидыванием на бок. 
Это заставило и меня, и некоторых офицеров-ветеранов бригады вспомнить декабрь 
сорок третьего года на Украине и ту легкость, с которой опрокидывались 
«Шермана» на обледенелой дороге. Гусеницы разбрызгивали размокший грунт, под 
пятнадцатисантиметровым слоем которого лежал сплошной камень. На особо опасных 
участках танки ползли со скоростью пешехода. Дождь продолжал хлестать. Куда ни 
глянь – сплошная водяная завеса. Экипажи и десантники хоть и промокли до нитки, 
однако бодрости духа не теряли. Даже подшучивали, что солнечный огонь прошли, 
теперь испытание водой, а за горами ждут медные трубы.
 Наконец подползли к перевалу Коробонлин, что располагался на 1298 метров над 
уровнем моря. Вид его не обрадовал – пологий подъем и крутой узкий спуск. 
Саперы уже давно подготовились к переброске танков через этот «конек». На 
перевале стояли два сцепленных друг с другом танковых тягача. Головной с 
лебедкой – рабочий, второй выполнял роль «якоря», удерживая «связку» из двух 
танков на месте.
 Началась «поштучная» переброска «Шерманов» через перевал. Она осуществлялась 
следующим образом. Когда танк достигал вершины перевала, к его корме цеплялся 
конец стального троса лебедки. Танк на первой передаче начинал движение вниз, 
за ним медленно разматывался натянутый прочный «поводок». При такой надежной 
подстраховке исключался срыв машины на спуске.
 Подобным же способом преодолевали Коробонлин и автомобили, правда, их 
приходилось поддерживать по бокам солдатам, оберегая от сползания с тропы.
 После перевала подразделения бригады форсировали вброд реку Таралэли-Гол и в 
дальнейшем продвигались по ее левому берегу. Около тридцати километров 
дорога-тропа вилась по узкому ущелью. Временами казалось, что батальон попал в 
каменную преисподню: над головой тяжелые тучи, лившие на нас ежеминутно сотни 
литров воды; воздух насыщен выхлопными газами, так что тяжело дышать. Все 
внимание танкисты сосредоточили на том, чтобы не завалить «Эмча». Случись это, 
и ущелье окажется «закупоренным» на несколько часов. Несмотря на все трудности, 
нас не покидало радостное ощущение, что хотя и медленно, но все же мы движемся 
вперед.
 С каждым километром продвижения на юго-восток двигатели «Шерманов» работали с 
меньшей натугой. Начался спуск с высокогорного плоскогорья. Долина реки 
Таралэли-Гол стала постепенно расширяться, и танки несколько увеличили скорость,
 которая до этого не превышала 5–6 километров в час.
 На очередном небольшом склоне раскисший грунт стал причиной чрезвычайного 
происшествия, к счастью, без серьезных последствий. Идущий сзади «Шерман» резко 
затормозил, но машина не остановилась, а на неподвижных орезиненных гусеницах, 
словно на лыжах, быстро сползла по откосу и ткнулась застопоренной по-походному 
пушкой в корму впереди идущего танка. Произошел полный откат ствола. Начальник 
артиллерийского снабжения батальона гвардии старший лейтенант Иван Корчак после 
тщательного осмотра орудия доложил мне, что поломок нет, но все же просил 
разрешить произвести один выстрел. Только таким методом можно проверить 
исправность пушки в полевых условиях. Я дал добро на «проверку», но только 
бронебойным снарядом. Повернули башню пушкой на север, придали ей максимальный 
угол возвышения и выстрелили. Противооткатные устройства работали исправно. 
Где-то в горах Большого Хингана вот уже скоро шестьдесят лет лежит наша 
«болванка».
 Двигаемся дальше под непрекращающимся ливнем. Дорога подошла к реке 
Таралэли-Гол, упершись в брод. Однако оба берега реки заболоченные. Саперы при 
помощи бульдозера стараются усилить камнем прибрежные топи, но работа 
продвигается медленно. Оставляю в танках только механиков-водителей, а 
остальных членов экипажей и десантников бросаю на усиление изрядно уставших 
саперов. С этой минуты последние становятся только советниками, указывая, что, 
куда и как укладывать. Дело пошло веселее. Особо топкие места стали бутить уже 
не нужными бочками из-под воды, предварительно наполнив их мелкими камнями и 
песком. Около ста метров насыпной дороги на одном берегу и чуть меньше на 
другом вскоре было готово. Для пробы пустили по ней один «Шерман». На первой 
передаче он осторожно подошел к реке, медленно преодолел ее вброд и, не 
увеличивая скорость, выбрался на твердое место. Где и остановился.
 По обе стороны каменно-гравийной насыпи стояли танкисты и десантники с ломами 
и лопатами. Сразу же после прохождения первой машины они быстро засыпали ямы, 
появившиеся на только что проложенной колее.
 Удачно переправив через реку все «Эмча», батальон передал «эстафету» другому 
подразделению бригады. Теперь им предстоит потратить немало сил, чтобы 
преодолеть реку, а наша колонна устремилась на юго-восток. Примерно через 
пятнадцать километров мы вышли на более широкую пойму Таралэли-Гол. Начали 
появляться населенные пункты, окаймленные небольшими лоскутами полей. На них 
стеной стояли созревающие гаолян и чумиза – основа пищи китайцев и маньчжур. 
Через некоторое время и по крайней мере на два года каша из чумизы и гаоляна 
станет также и нашей пищей.
 Дождь не прекращался. «Шермана» осторожно пробирались по узкой дороге, 
проложенной у подножья одного из высокогорных восточных отрогов хребта. 
По-прежнему существовала реальная опасность лечь на бок, но теперь уже левый. 
Во второй половине дня 11 августа подразделения бригады подошли на подступы к 
слиянию двух рек Таралэли-Гол и Дала-эрхэ. Разведка к этому времени установила, 
что условия преодоления названных водных преград очень тяжелые. В результате 
паводка затоплены значительные прибрежные участки. Грунт сильно размок. Нужны 
насыпи и мосты. А это остановка более чем на сутки. Кроме того, за рекой танкам 
снова предстояло попасть в «каменный туннель», а следовательно, двигаться на 
пониженных скоростях.
 Обход этого «гиблого» места разведчиками был найден и проверен. Мы должны были 
повернуть на юг по долине Таралэли-Гол, затем – на восток вдоль реки Хухур-Гол. 
Путь был несколько длиннее, но по ряду параметров выгоднее – облегчались 
условия дальнейшего движения колонн; оставался в стороне один из восточных 
отрогов хребта, имеющий в основном тысячеметровое возвышение над уровнем моря; 
местность выбранного направления достаточно обжитая – вдоль дороги россыпь 
небольших селений. Проселок между ними позволял держать приличную маршевую 
скорость. Прибывшие в бригаду офицеры оперативного отдела корпуса сообщили, что 
восточнее Ханьмяо саперы заканчивают постройку сорока-пятитонного моста через 
реку Хухур-Гол. Одним словом, проблема преодоления последнего речного рубежа в 
южных отрогах хребта решена.
 Не задерживаясь, подразделения бригады устремились на юг. Шли со скоростью 
12–15 километров в час и вскоре достигли большого, по местным масштабам, 
населенного пункта Ханьмяо. Регулировщики-саперы направили танки на построенный 
большегрузный мост. На противоположном берегу Хухур-Гола дорога также позволяла 
держать хорошую скорость. Через двадцать километров «Шермана», наконец, 
вырвались на равнину, простирающуюся до самого города Лубэя. К исходу 11 
августа 46-я гвардейская бригада подошла к этому первому городу в полосе 
наступления корпуса и остановилась. Топливные баки «Эмча» были пусты. Ни капли 
дизтоплива не осталось и в дополнительных бачках и бочках. Тяжелейшие дорожные 
условия в южных отрогах Большого Хингана потребовали более чем двойного расхода 
горюче-смазочных материалов против расчетных норм. Подача горючего 
автотранспортом из-за непрекращающихся проливных дождей почти полностью 
прекратилась.
 Итак, второй, не менее тяжелый, чем первый, этап наступления войск 6-й 
гвардейской танковой армии завершился. Прошло три дня операции. Позади остался 
каменный великан. Внезапный и быстрый захват горных перевалов через Большой 
Хинган, считавшихся недоступным для действий крупных войсковых соединений и 
современной боевой техники, лишил японское командование возможности 
использовать этот важный стратегический рубеж для организации прочной обороны. 
Главные силы 9-го механизированного и 5-го танкового гвардейских корпусов вышли 
на Центрально-Маньчжурскую равнину в районе Лубэя, выполнив задачу пятого дня 
операции.

 Помощь «воздушных извозчиков»

 Обстановка, сложившаяся к исходу пятого дня операции, требовала от войск 
Забайкальского фронта развития стремительного наступления с целью завершения 
разгрома главных сил Квантунской армии и недопущения ее отхода в Северный Китай 
и на Ляодунский полуостров.
 Однако выполнение этой задачи находилось в прямой зависимости от подачи 
соединениям 6-й гвардейской танковой армии горючего. Тылы армии отстали, а пути 
подвоза растянулись (до станции снабжения в городе Тамцаг-Булаг было около 700 
километров). Кроме того, проливные многосуточные дожди сделали узкие дороги 
через хребет Большой Хин-ган непроходимыми для всего автотранспорта.
 Командующий фронтом маршал Советского Союза Р.Я. Малиновский для подачи 
топлива танкистам генерала А.Г. Кравченко задействовал две военно-транспортные 
дивизии 12-й воздушной армии. Ими ежедневно совершалось 160–170 
самолето-вылетов и в период с 10 по 22 августа транспортными самолетами 
доставлено 940 тонн горюче-смазочных материалов. Несмотря на это, потребности 
армии удовлетворялись только частично.
 В такой непростой ситуации генерал Кравченко принял решение, коренным образом 
изменившее способ действий всего танкового соединения. С 12 августа выполнение 
основных задач возлагалось на сильные передовые отряды 5-го гвардейского 
танкового и 7-го механизированного корпусов. Эти отряды обеспечивались 
необходимым количеством дизтоплива. В достаточном количестве получали горючее и 
разведывательные подразделения названных выше корпусов, которые вели разведку 
на достаточно большую глубину. 9-й гвардейский мехкорпус в начале наступления 
на Центрально-Маньчжурской равнине находился во втором эшелоне армии. Ему 
предстояло продвигаться за 5-м Сталинградским гвардейским танковым корпусом.
 Горючее в части 9-го корпуса стало поступать со второй половины 15 августа. 
Погода несколько улучшилась, дожди почти прекратились. Все чаще стали 
появляться «светлые окна», которые без промедления использовались 
военно-транспортной авиацией для полетов в расположение соединений танковой 
армии.
 Равнинная местность восточнее и южнее города Лубэя позволяла «Дугласам», 
грузовые отсеки которых были плотно заставлены бочками с соляркой, приземляться 
недалеко от подразделений 46-й бригады. Экипажи быстро сбрасывали их на землю и 
тут же откатывали к танкам. Насосов для перекачки содержимого бочек в баки 
«Шерманов» не имелось, а надо было быстро освободить емкости, чтобы самолет 
смог их забрать с собой. На ноги подняли все подразделения батальона 
автоматчиков и служб обеспечения. В ход пошла вся тара, в которую можно 
временно слить из бочек горючее.
 В этот день доставленного топлива хватило для заправки основных баков до 
половины. Летчики обещали, если позволит погода, подвезти солярку с утра 16 
августа.
 Я и комбат-2 решили «задобрить» авиаторов. Нами в пустыне Гоби в первый день 
наступления было взято на броню значительное количество брошенных удирающими 
японцами овец. Этот «рогатый десант», подкармливаемый танкистами и десантниками,
 благополучно перенес все тяготы пройденного подразделениями нелегкого пути. За 
время нахождения батальонов под Лубэем его поголовье заметно поубавилось, 
однако все еще оставалось многочисленным. Идя на этот шаг, мы предполагали, как 
говорится, одним выстрелом убить двух зайцев: «застолбить» за собой последующую 
партию горючего, преподнеся летчикам необычный подарок, и, кроме того, 
избавиться от довольно хлопотливого груза. Не исключено, что нам предстоит 
продвигаться к Тунляо, а затем и на Мукден, а держать и дальше «Шермана» в 
сверхнормативно навьюченном состоянии чревато серьезными затруднениями, а то и 
срывом выполнения боевой задачи.
 Приказали своим заместителям по хозяйственной части поставить авиаторов в 
известность о желании двух комбатов и одновременно договориться о времени 
погрузки в самолеты «живого груза». Как и следовало ожидать, наше предложение 
было с радостью принято. Немного спустя вместе с опорожненными бочками в чрево 
каждого транспортного самолета погрузили по четыре-шесть парнокопытных.
 Самолеты улетели, а возле «Шерманов» шла дозаправка машин. Танкисты старались 
в короткий срок «запрятать» в баки солярку, многие литры которой стояли в 
открытых емкостях – ведрах, банках. В любой момент мог хлынуть дождь и 
испортить с таким трудом доставленное горючее, ставшее поистине драгоценным.
 В оснастку каждой «Эмча» входило очень удобное парусиновое ведро для воды. Их 
в батальоне скопилось несколько десятков, привезенных еще с запада, где они 
были сняты с подбитых или списанных танков. Я приказал большую их часть 
использовать под дизтопливо.
 Николай – Радин и Демкович, – передав мое распоряжение, собрали «брезентки» и 
принесли к машинам. У «Шерманов» поочередно выстраивался «живой транспортер». 
Члены экипажей и автоматчики становились в шеренгу. На танке, у горловин 
топливных баков, ее замыкал механик-водитель. Работая «рука в руку», передавали 
брезентовые и железные ведра с соляркой. Быстро, по той же цепочке, возвращали 
опорожненную тару для нового наполнения.
 За время «стояния» под Лубэем решили еще одну весьма важную проблему, 
отремонтировав обмундирование и, самое главное, комбинезоны танкистов. За три 
дня наступления – в жару и под проливным дождем – основной одеждой гвардейцев 
были трусы и комбинезон. В пекле пустыни Гоби они быстро пропитывались потом, а 
под постоянным ливнем мгновенно промокали насквозь. Будь комбинезон даже из 
самого сверхпрочного материала, вряд ли выдержал бы долго такую нагрузку. Около 
пятидесяти процентов их оказалось с дырами, в подавляющем большинстве на локтях 
и коленях.
 В первый день остановки портной – мой отец – заговорил о необходимости 
организовать ремонтную мастерскую. Легко сказать, а где взять для нее 
оборудование: швейные машины, нитки, материал для заплаток. Ушли сутки на 
поиски необходимого для батальонного «ателье». Гвардии старшина Григорий 
Нестеров, отец, два Николая на японских складах и их казармах все же отыскали и 
принесли в свое расположение все потребное для ремонта одежды.
 Чтобы быстрее справиться с большим объемом работ, нашли специалистов швейного 
дела, пусть невысокой квалификации, среди лубэйцев. Отец и двое местных сели за 
швейные машины. Подготовительные работы – раскрой материала и «наживление» 
заплаток на рваные места – выполняли три-четыре танкиста. Благодаря такому 
«конвейеру» и максимальной нагрузке «бригады починщиков одежды» за полтора дня 
ремонт, в первую очередь комбинезонов, был закончен. В последующие дни 
принимались «заказы» от других батальонов – второго танкового и автоматчиков.
 15 августа вечером состоялась «церемония» передачи «хозяйства» Лозы-старшего: 
швейные машины, палатки, оставшийся материал – двум прекрасным его 
помощникам-лубэйцам, оказавшимся родственниками, с вручением соответствующего 
дарственного документа.
 Пятая ночь под Лубэем на исходе. Заалело небо на востоке. Послышался гул 
авиамоторов, приближавшийся с северо-запада. Несомненно, это летели к нам 
«поставщики» горючего.
 Где-то к 9 часам утра баки танков были залиты под крышки. Авиаторы передали 
нам огромное спасибо от летного состава и обслуживающего персонала аэродрома за 
драгоценный подарок и сообщили, что их ждет сегодня «царский обед». 
Распрощались с «воздушными извозчиками» (так иногда шутливо называли 
военнотранспортников) очень тепло, пожелав друг другу боевого счастья на 
фронтовых дорогах.
 Самолеты вскоре взяли курс на север, а танки «Шерман» – на юго-восток. На 
встречу с еще не изведанными трудностями и вероятными стычками с противником. 
Когда-нибудь, на одном из выгодных для обороны рубежей, должно же наконец 
японское командование попытаться задержать наше наступление. Или оно еще не 
поняло, чем грозит Квантунской армии выход армады советских танков на 
Центрально-Маньчжурскую равнину?..

 Танкотехническое обеспечение

 Может быть, немного не к месту, но думаю, настала пора сказать о том, как было 
налажено обслуживание танков.
 Танк. Друг железный, боевой! Тебя, как и любого солдата, надо тщательно 
готовить к схватке с врагом. Современная бронированная машина нуждается во 
всесторонней проверке вооружения, органов управления, контрольных приборов, 
двигателя, ходовой части, средств связи и разнообразного оборудования. Все это 
решала служба танкотехнического обеспечения, которая имелась во всех войсковых 
формированиях, начиная снизу и доверху.
 В ходе боевых действий круг обязанностей технического состава был чрезвычайно 
широк, но на первый план выходило оказание всесторонней помощи боевым 
подразделениям: эвакуация подбитых танков с поля боя, совместная с экипажем 
замена механизмов, заправка машины топливом.
 В зависимости от количества и расположения подбитых и поврежденных 
бронеобъектов к ним выдвигались ремонтные группы и мастерские, тягачи для 
эвакуации в укрытия.
 Как показывает опыт Великой Отечественной войны, из числа вышедших из строя 
машин 75–80 процентов восстанавливались и только 20–25 процентов списывались, 
как безвозвратные потери.
 Руководство танкотехническим обеспечением командиры подразделений от роты и 
выше осуществляли через своих заместителей по технической части, которых в 
войсках называли зампотехами.
 Для выполнения многообразных задач этой службы в подразделениях, частях, 
соединениях и объединениях содержались следующие силы и средства.
 В штат танкового батальона входил взвод обеспечения в составе 25 человек, 
разбитых на три отделения: ремонтное (в нем имелась походная мастерская типа А 
на грузовике) по ремонту оружия; транспортное (9 автомашин) и хозяйственное.
 В танковой или механизированной бригаде имелась рота технического обеспечения 
в составе 125 человек, разбитых на три взвода: по ремонту боевых и колесных 
машин, по ремонту электрооборудования и ремонту артиллерийского и стрелкового 
вооружения. Кроме того, в роте по штату находилось 25 автомашин, 3 
бензоцистерны, 2 походных мастерских типа А и одна типа Б на грузовиках, а 
также 2 походно-зарядных станции. Автотранспортный взвод роты состоял из трех 
отделений (35 человек), каждое из которых специализировалось на подвозе одного 
из необходимых компонетов для боя и жизни экипажей – боеприпасов, горючего, 
запасных частей и продовольствия.
 Имелось отделение эвакуации, располагавшее по штату пятью тягачами, хотя в 
нашей 233-й (46-й гвардейской) бригаде тягачей было больше, чем положено по 
штату, за счет танков «Шерман» с поврежденным вооружением (было несколько 
случаев? когда попаданием вражеского бронебойного снаряда «обрубало» ствол 
пушки).
 Следует подчеркнуть, что если обстоятельства требовали, то ремонтные 
подразделения усиливались необходимым количеством личного состава из резерва 
батальонов и бригады и танкистами «безлошадниками», то есть потерявшими в бою 
танк.
 Штат механизированного корпуса включал подвижную танкоремонтную базу (ПТРБ) и 
полевую авторемонтную базу (ПАРЕ).
 ПТРБ (107 человек) состояла из отделения техконтроля, взводов 
демонтажно-монтажных работ, специальных работ, эвакуационного взвода и 
подразделения обеспечения.
 ПАРЕ (70 человек) включала взводы: монтажно-демонтажных работ, по ремонту и 
реставрации деталей, технического и хозяйственного обеспечения.
 В танковой армии комплектовался один отдельный ремонтно-восстановительный 
батальон и две подвижные ремонтные базы. В общей сложности в этих технических 
подразделениях имелось семь рот, которые за месяц могли произвести 316 средних 
и текущих ремонтов. В структуре армии находились и армейские эвакороты, имевшие 
в своем распоряжении по 30 тягачей и армейский склад бронетанкового имущества.
 Для непрерывного слежения за полем боя в танковой бригаде от батальона и выше, 
а в механизированной – начиная с полка создавались пункты технического 
наблюдения (ПТН). Это орган танкотехнического обеспечения войск, создаваемый на 
период боевых действий, который предназначался для выявления местонахождения 
вышедших из строя боевых машин, их принадлежности, определения характера 
повреждений и способа эвакуации.
 За счет взвода технического обеспечения батальона и ремонтных подразделений 
бригады создавались ремонтно-эвакуационные группы (РЭГ) – нештатное 
формирование, в задачу которых входила эвакуация поврежденных машин с поля боя 
или ремонт их в ближайших укрытиях.
 Нередко, как, например, в Яссо-Кишиневской операции, когда под Бухарестом надо 
было производить массовую замену катков ходовой части «Шерманов», в танковой 
армии выделялась армейская ремонтная группа (АРГ).
 В состав АРГ входили 5–6 мастерских типа А, две типа Б, подвижные зарядные 
станции для заправки баллонов сжатым воздухом.
 Ремонтные «летучки» типа А и типа Б предназначались для производства текущего 
и среднего ремонта танков и автомашин в полевых условиях. Они были 
укомплектованы необходимым оборудованием, приспособлениями, инструментом и 
материалами. Все это позволяло производить все виды работ как на СПАМе, так и 
на отдельных машинах.
 Сборный пункт поврежденных машин (СПАМ) – орган в системе танкотехнического 
обеспечения войск в операции (бою). Он создавался в армии, корпусе и бригаде 
для сосредоточения поврежденной или неисправной техники, ее осмотра и передачи 
вышестоящим ремонтным органам. Он развертывался в районе наибольшего скопления 
вышедших из строя танков, вблизи путей эвакуации и источников воды.
 СПАМ корпуса находился в 8–12 км, а бригад – в 3–5 км от линии соприкосновения 
сторон.
 Рота технического обеспечения бригады могла развернуть 2–3 СПАМа в сутки. 
Ремонтные средства не должны были отрываться от своих частей более чем на 10–12 
часов, корпусные – не более двух-трех суток.
 Приказ командующего БТ и MB Красной Армии от 26.08.43 г. (ЦАМО РФ, ф. 38, оп. 
11362, д. 3, л. 61) требовал, чтобы расположение СПАМов частей и соединений, 
рот технического обеспечения и подвижных танкоремонтных баз указывалось не 
только в приказах по тылу, но и в боевых приказах с обязательным доведением до 
каждого экипажа.
 Чтобы не допустить большого отрыва бригадных ремонтных средств от передовых 
подразделений, армия очень часто выдвигала вперед свои СПАМы с несколькими 
«летучками» для приема машин от частей и их восстановления. В этом случае 
«Шермана» с поля боя убирались средствами эвакорот армии. Корпусные и бригадные 
тягачи для этой цели не задействовались.


Схема эвакуации раненых в танковой армии

 Такова организационная структура сил и средств танкотехнического обеспечения.
 Ниже остановимся на освещении функционирования звеньев этой службы в операциях 
6-й (гвардейской) танковой армии против немецко-фашистских войск.
 Правобережная Украина. На ее просторах в первой половине сорок четвертого года 
танковая армия в тяжелейших условиях зимне-весенней распутицы успешно провела 
Корсунь-Шевченковскую и Уманьско-Батошанскую наступательные операции.
 На основании анализа организации и осуществления обеспечения танковых частей и 
соединений, воевавших на танках отечественного производства, запасными частями 
в боях сорок второго года было установлено, что выдаваемых промышленностью 
ротных комплектов на каждые 10 изготовленных танков абсолютно недостаточно. В 
войсках хронически не хватало запасных частей. Приказом командующего БТ и MB 
Красной Армии от 6.01.43 г. устанавливался новый порядок, по которому 
промышленность должна поставлять в войска на каждые 30 танков полковой 
(бригадный) комплект запасных частей и агрегатов.
 В то же время на получаемые по ленд-лизу танки «Шерман» ни ротного, ни тем 
более бригадного ЗИПа не имелось. Не было даже запасных траков и пальцев для 
гусениц. Хотя следует отметить, что инструментом, электролампочками и 
предохранителями каждая машина была укомплектована полностью. Забот в этом 
отношении «шерманисты» не знали.
 В связи с таким положением батальонные и особенно бригадные ремонтники после 
появления первых безвозвратных потерь в танках немедленно стали снимать с них 
различные детали и агрегаты, накапливая складские запасы (так называемый 
оборотный фонд).
 К примеру, к концу февраля на складе 233-й бригады находилось 3 радиатора, 50 
траков, 6 ленивцев, 5 ведущих колес, 25 фар. А на корпусном на 80 танков 
«Шерман», находящихся в частях, – 4 двигателя, 3 коробки перемены передач, 5 
радиаторов, 12 ведущих колес, 8 ленивцев, 120 траков, 22 катка (там же, ф. 339, 
оп. 5179, д. 86, лл. 444, 447).
 На складе танковой армии имелось к этому времени 40 танковых двигателей, из 
них 15 (новых, а не снятых с танков) для «Шерманов».
 Учитывая особую напряженность боев и сложные природные условия января – 
февраля сорок четвертого года, ремонтные средства 1-го и 2-го Украинских 
фронтов были максимально приближены к войскам. Они использовались 
децентрализованно отдельными ремонтными бригадами, действующими в танковых и 
механизированных корпусах. Так, на 1-м Украинском фронте было выделено 29, а на 
2-м – 38 ремонтных бригад. Каждая такая бригада имела один-два 
ремонтно-восстановительных батальона, один – два эваковзвода или одну-две 
эвакороты и запас бронетанкового имущества. В каждой РЭГ назначался офицер для 
постоянной связи с обеспечивающими соединениями.
 Как видно, в интересах корпусов «трудились» ремонтные средства армии и фронта, 
что позволяло ежедневно возвращать в строй 20–25 танков и САУ (один батальон).
 В начале февраля произошли перебои с доставкой смазки для двигателей. Она не 
заменялась по 50–60 моточасов работы дизелей, что являлось ненормальным, 
особенно для танков М4А2, требующих строгого режима обслуживания. Вынуждены 
были пойти на крайнюю меру – сливать и фильтровать масло, заливая его вторично.
 Итак, в первых операциях с применением частями 5-го мехкорпуса танков «Шерман» 
танкотехническое обеспечение осуществлялось до некоторой степени методом поиска 
и проб. Был накоплен определенный опыт, что позволило в последующем успешно 
решать непростые задачи.
 Практика боев на Правобережной Украине преподнесла «шерманистам» необычную 
проблему, связанную с сиденьями М4А2, обтянутыми плотным коричневым 
кожзаменителем. На этот материал пехота давно «положила глаз». Осматривая 
«иномарку», славяне нередко говорили, что из этих «обшивок» сидений вышли бы 
хорошие сапоги. О последних пехотинцы всегда мечтали, мотая обмотки. Так вот, 
стоило экипажу танка на небольшой срок оставить подбитый «Шерман» без присмотра,
 как сиденья оказывались обрезанными. Видел я сшитые из кожзаменителя сапоги – 
хороший сапожник делал из него чудо-обувь. Что поделаешь, богатством в лихую 
военную годину советские люди не могли похвалиться.
 Планируя Яссо-Кишиневскую операцию и отводя в ней главенствующую роль 6-й 
танковой армии, командование 2-го Украинского фронта приняло ряд мер, в том 
числе по танкотехническому обеспечению ее войск, учитывая опыт двух предыдущих 
операций.
 Армия получила на усиление один ремонтно-восстановительный батальон (146 орвб),
 две ремонтно-восстановительные базы (81 и 154 прб), 8-ю эвакороту и СПАЕ. Все 
эти силы и средства находились в подчинении фронта. Предвидя высокие темпы 
наступления, названные части и подразделения обеспечивались двумя заправками 
горючего и полутора комплектами боеприпасов. Для «Шерманов», как я уже сказал, 
такой возможности не имелось, и пришлось в бригадах к началу операции создавать 
оборотный фонд запчастей за счет машин безвозвратных потерь. Однако сразу было 
очевидно, что бригадных запасов ремонтных деталей явно недостаточно для 
выполнения запросов танкистов.
 В первые два дня боевых действий фронтовые и армейские РЭГи следовали за 
бригадами первого эшелона, не отрываясь от них далее 15–20 км. Они производили 
мелкий текущий ремонт поврежденных машин и помогали экипажам в обслуживании 
танков.
 В оперативной глубине первоначально РЭГи производили ремонт машин в местах их 
выхода из строя. В последующем, когда темпы наступления 6-й армии резко 
возросли, ремонтно-эвакуационные части армии и приданные фронтовые не успевали 
продвигаться за войсками и к 25–27 августа отстали от них на 90–120 км. В этой 
ситуации вся тяжесть по устранению поломок и обслуживанию «Шерманов» легла на 
бригадные и корпусные ремонтные подразделения. Они зачастую вынуждены были 
производить не только текущий, а иногда и средний ремонт, затрачивая на это 
24–36 часов.
 Надо отметить, что серьезных неполадок с моторами, коробками перемены передач, 
фрикционами на «иномарках» не отмечалось, а вот ходовая часть, резиновые шины 
опорных катков больших маршевых нагрузок и высокой температуры воздуха не 
выдержали.
 За период с 23 по 30 августа с поля боя эвакуировано армейскими 
подразделениями 132 единицы техники (138 аэр-41, 88 аэр-91 танк и САУ).
 К началу Яссо-Кишиневской операции (20.08.44 г.) в соединениях армии 
находилась 561 единица бронетехники (5 гв. тк-263, 5мк-170, в армейских частях 
– 128). За время наступления было выполнено средствами частей 407 текущих и 18 
средних ремонтов, корпусов – 42 и 71, армии – 19 и 59 соответственно. 
Капитальный ремонт армейскими средствами прошло 5 единиц. Всего была 
отремонтирована и поставлена в строй 821 машина.
 В 1944 году были сформированы более мощные эвакуационные батальоны, способные 
производить весь комплекс работ по быстрой эвакуации, транспортировке и 
погрузке танков на железнодорожные платформы для отправки на ремонтные заводы 
МО СССР.
 Танкотехническое обеспечение в последующих операциях 6-й гвардейской танковой 
армии по разгрому гитлеровских войск на территории Венгрии, Чехословакии и 
Австрии существенного изменения не претерпело. Как правило, небольшая глубина 
наступления ее соединений, хорошо развитая сеть дорог в этих странах позволили 
успешно решать вопросы снабжения танков всем необходимым для боя, эвакуации 
поврежденной техники и своевременного ее ремонта.
 В августе – сентябре 1945 года армия участвовала в войне против 
империалистической Японии. Войска и возглавляющие их командиры, различные 
службы тыла оказались в таких условиях, которые даже мысленно трудно себе 
представить.
 При планировании операции в «высоких» штабах понимали, в каких сложных 
географических районах предстоит действовать соединениям и объединениям. На 
трех фронтах, развернутых на Дальнем Востоке, намечалось сосредоточить 5250 
танков и САУ. И только на одном из направлений главного удара (из Монголии) 
2359 бронеединиц, из которых примерно 30 процентов танков устаревших 
конструкций «БТ» и «Т-26».
 В связи с этим на Забайкальском фронте была создана мощная группировка 
танкотехнических сил и средств обеспечения. К 9 августа прибыло 15 ремонтных и 
эвакуационных формирований. Кроме того, 7 специализированных частей входило в 
состав 6-й гвардейской танковой армии. В последующие дни продолжали подходить 
по железной дороге новые подобные части. Так, с 10 по 12 августа разгрузилось 6,
 а с 15 по 25 августа – еще 5 батальонов и баз.
 В полосе фронта, помимо названных, дислоцировался бронетанковый ремонтный 
завод и отдельная полевая кислородная станция, предназначенная для снабжения 
войск жидким кислородом.
 Тем не менее в составе Забайкальского фронта не было ни одного ремонтного 
органа по восстановлению ленд-лизовских танков' и бронетранспортеров. Служба 
танкотехнического обеспечения корпусов и бригад должна была решать возлагаемые 
на нее задачи штатными силами и средствами.
 Учитывая такую непростую ситуацию, много внимания было уделено планированию 
использования ремонтно-эвакуационных средств, распределенных следующим образом. 
9-му гвардейскому мехкорпусу придавались 138-я эвакорота (шесть «Т-34»т) и 
ремонтная рота 49-го отдельного танкоремонтного батальона; 7-му мехкорпусу – 
88-я эвакорота (шесть «Т-34»т), ремонтная рота 49 ортб и «летучка» армейского 
склада бронетанкового имущества № 3214; 5-му гвардейскому танковому корпусу 
армейские средства не выделялись.
 Кроме того, за 9-м мехкорпусом следовали армейский СПАМ № 145, склад 
бронетанкового имущества № 3214, а также фронтовые средства – 125-я отдельная 
ремонтно-восстановительная база и 66 эвакорот.
 Вместе с тем определялись жесткие требования максимального удаления сил и 
средств танкотехнического обеспечения в ходе наступления. Так, ремонтные 
подразделения бригад должны следовать на удалении 6–7 км от передовых 
батальонов в готовности произвести текущий и средний ремонты небольшой 
продолжительности, а также эвакуировать легко застрявшие танки.
 Ремонтно-эвакуационные части корпусов и армии, следуя на удалении не более 25 
км от первого эшелона, осуществляли средний ремонт бронетанковой техники, 
эвакуацию ее на маршрутах движения и при необходимости создавали промежуточные 
СПАМы.
 Фронтовые ремонтно-эвакуационные учреждения к началу операции выходили в 
районы сосредоточения войск. И в них принимали все машины, требовавшие среднего 
и капитального ремонтов, тем самым освобождая войсковые средства от ремфонда с 
целью направления их усилий на сопровождение соединений на всю глубину операции.

 В ходе боевых действий фронтовые средства не должны были отрываться от войск 
далее 50 км. Основной их задачей было очищать маршруты следования танков от 
вышедших из строя машин, передавая их на СПАМы фронта для ремонта.
 Таковы основные мероприятия танкотехнического обеспечения в полосе наступления 
корпусов 6-й гвардейской танковой армии. Однако выполнению намеченного серьезно 
помешали ливневые дожди, начавшиеся 10 августа, испортившие и без того плохие 
дороги. Это привело к тому, что, например, ремонтно-эвакуационные средства 
фронта к 11 августа находились на удалении до 200 км от передовых войск, а те 
части танкотехнического обеспечения, которые продолжали прибывать по железной 
дороге, так и остались на станциях разгрузки. Кроме того, у них отсутствовало 
горючее, а получив его, они не смогли догнать соединения из-за распутицы.
 Одним словом, к 12 августа стало очевидным, что ремонтно-эвакуационные части 
фронтового подчинения так и останутся на подступах к хребту Большой Хинган. На 
направлении действий 9-го гвардейского мехкорпуса их силами было развернуто три 
промежуточных СПАМа, отстоящих друг от друга на 50–60 км.
 За время операции в 6-й гвардейской танковой армии на эти СПАМы эвакуировано 
122 танка и САУ. Столь значительное количество выхода из строя бронетехники 
объясняется наличием в составе армии машин старых образцов «Т-26» и «БТ», 
которые находились в Монголии еще с довоенного времени, участвовали в событиях 
на реке Халхин-Гол. Перед началом операции танковые бригады, вооруженные этими 
уже сильно изношенными танками, передали в подчинение армии. На трудных 
пустынно-горных дорогах уже через несколько дней после перехода в наступление 
эти танки стали быстро выходить из строя, только несколько единиц дотянуло до 
Большого Хингана.
 Один из «БТ», по указанию командира 7-го мехкорпуса генерала Федора Каткова, 
был установлен на перевале Цаган-Дабо. На его башне автогеном сделали надпись: 
«Здесь прошли советские танки в 1945 году».
 Я до сих пор не могу забыть трагедию опытных экипажей этих истрепанных машин. 
Мы – «западники» очень переживали, видя, как они одна за другой замирали в 
раскаленных песках пустыни Гоби, на подступах к хребту Большой Хинган, на 
первых километрах узкой горной дороги. Кадровые офицеры-танкисты, не стыдясь, 
плакали. Их можно понять!.. Четыре тяжелых года войны на западе они несли 
службу на восточных рубежах страны. Испытали многое: скудный армейский тыловой 
паек, постоянная боевая готовность и связанное с нею огромное напряжение, не 
зная отпусков, колоссальными усилиями им удавалось содержать устаревшие машины 
в боевом состоянии. Я еще сидел за школьной партой, а эти парни уже дрались с 
японскими агрессорами в горячих степях Монголии! Военная судьба свела нас здесь 
вместе, находящихся в неравном положении. Мы – на танках «с иголочки»; они – на 
разбитых, почти уже отработавших свой ресурс. И вот когда пришла пора «делать 
дело», эта техника их подвела, вышла из строя. Другого от нее и нечего было 
ждать! Оставила опытных офицеров и экипажи на обочине военной дороги. Как тут 
не зарыдаешь?..
 Нам было абсолютно тогда непонятно, и сейчас я задаю себе вопрос: «Разве в 
Дальневосточном военном округе и в Москве не знали, каково техническое 
состояние танковых частей, оснащенных «Т-26» и «БТ»?»
 Как известно, Маньчжурская операция начала планироваться 27 апреля сорок 
пятого года. А первоначальные расчеты сосредоточения наших войск в Приамурье и 
Приморье были сделаны еще осенью 1944 года. Почему же эти части не 
перевооружили на новую технику?.. Опытные кадровые офицеры и их подготовленные 
подчиненные за три-четыре месяца вполне были способны освоить поступившие 
«Т-34», а их просто подставили. В тех неимоверно трудных географических 
условиях огромные нагрузки могла выдержать только новая техника. За время с 9 
по 24 августа соединения 6-й гвардейской танковой армии прошли от 600 до 1100 
км со средним темпом 70–90 км в сутки. При этом израсходовали от 80 до 100 
моточасов (ЦАМО РФ, ф. 238, оп. 77213, д. 1, л. 25).
 Танкотехническое обеспечение подразделений и частей при форсировании хребта 
Большой Хинган и на Центрально-Маньчжурской равнине осуществляли штатные 
ремонтные средства. Как ни было трудно на всем этом пути, «шерманисты» их 
толкали, тащили на буксире, но не бросали. Случись большая или малая неполадка, 
только на них надежда.
 В заключение замечу, танки М4А2 выдержали испытания на Дальневосточном ТВД по 
большому количеству параметров и, за редким случаем, показали себя с 
положительной стороны. Главное, что серьезных поломок и аварий не случилось. Не 
подвели «Шермана», не согнулись под тяжестью обстоятельств их экипажи.

 На Центрально-Маньчжурской равнине

 Танкисты, спускаясь с гор, радовались, что вырвались наконец из «пасти 
дракона». На равнине и смотрелось шире, и дышалось легче. Как выяснилось позже, 
радость наша оказалась преждевременной. Трудностей не убавилось. По сравнению с 
прежними – тяжесть их удвоилась, а временами – и утроилась. Одним словом, 
всестороннее испытание «Шерманов» и проверка экипажей на выносливость и 
мужество продолжались. В ходе марша пришлось каждый километр пути преодолевать 
с огромным трудом, тратя почти двойную норму топлива. Дождь то на короткое 
время переставал, позволяя нам любоваться бескрайними посевами тучных злаков, 
то бил в лицо упругими водяными зарядами. Проезжая часть проселка превратилась 
в густое кашеобразное месиво. Местами танки гнали перед собой крутую грязевую 
волну. Стошестидесятикилометровое расстояние до Тунляо пришлось «брать штурмом» 
в течение более двух суток. О маневре с целью обхода трудных участков маршрута 
или об увеличении скорости не смели и думать, ибо, куда ни глянь, кругом топкие 
поля, а на дороге на метр раскисшая земля! Моторам «Эмча» досталось сполна, но 
огромные нагрузки они выдержали без единой поломки.
 Утром 19 августа, переправившись по мосту через реку Силяохэ, подразделения 
бригады втянулись в западные кварталы Тунляо, второго крупного города на нашем 
пути. Он стал своего рода исходным рубежом необычного тяжелейшего маршрута.
 К этому времени случилось непредвиденное. Дороги, идущие из Тунляо на 
юго-восток, оказались непригодными для движения даже танков. Проливные 
многосуточные дожди образовали на обширной Центрально-Маньчжурской равнине 
нечто вроде искусственного моря. В сложившейся критической обстановке, когда 
был дорог каждый час, было принято единственно выполнимое решение – преодолеть 
затопленную местность по узкой насыпи железнодорожного полотна от Тунляо до 
Чжанъу и далее на Мукден. Общая протяженность маршрута – около 250 километров.
 Хорошо помнится тот день, когда стало известно решение вышестоящего 
командования пустить танки по железнодорожной насыпи. Меня, да и других 
офицеров-фронтовиков охватило некое чувство тревоги. Мы прекрасно понимали: не 
от хорошей жизни пришлось пойти на столь рискованный шаг – вытянуть два корпуса 
(5-й танковый и 9-й механизированный) в одну «ниточку». Кому дано знать, 
сколько «подводных камней» на этом спасительном и вместе с тем опасном пути? 
Вдвойне будет тяжело двигаться частям второго эшелона армии, то бишь нам, 
«иномарочникам», по изрядно разбитой насыпи стальной магистрали. Не приходилось 
сомневаться, что жесткая ходовая часть 32-тонной «Т-34» оставит нам дорогу 
именно такой.
 В таких сложных маршевых условиях скорость движения не будет превышать 5–6 
километров в час, а это значит повышенный расход драгоценной солярки, да и с 
воздуха по нас могут ударить. В Тунляо 46-я бригада находилась всего несколько 
часов. Экипажи успели провести техническое обслуживание «Шерманов» перед 
трудной и дальней дорогой. Надо сказать, что этот одиннадцатый день операции 
оказался весьма результативным. 21-я гвардейская танковая бригада 5-го корпуса 
к утру 19 августа овладела городом Чжанъу. Десанты захватили крупные города 
Чаньчунь, Гирин и Мукден. Частям 9-го мехкорпуса следовало поторапливаться.
 Южнее Тунляо танки бригады поднялись на насыпи железной дороги. Начался марш 
по шпалам, продолжавшийся двое суток. С первых метров мы почувствовали прелесть 
движения по шпалам, концы которых были сильно помяты. На них остались глубокие 
следы от гребневых захватов гусениц «тридцатьчетверок» 5-го танкового корпуса. 
«Т-34», имея меньшую, чем «Шермана», ширину траков (500 мм у «Т-34» против 584 
мм у «Шермана»), двигались, пропуская рельсы в межгусеничный просвет. «Эмча» 
этого сделать не могли. Пришлось одну гусеницу направлять между рельс, а вторую 
– на гравийную подсыпку шпал. При этом танк имел большой боковой крен. Вот в 
таком перекособоченном положении под лихорадочную тряску на шпалах пришлось 
двигаться не одну сотню километров. Особенно трудно было, когда на стальной 
магистрали встречались мосты, фермы которых были уже танков. Нам приходилось их 
обходить, для чего силами экипажей и десантников каждый раз приходилось 
готовить спуски и подъемы на насыпь.
 В 17 часов 19 августа первый батальон, идя головным в колонне части, вышел к 
полустанку Бахута, в котором стояло лишь одно небольшое кирпичное здание. Дождь 
прекратился некоторое время назад, и «эмчисты» и автоматчики отжали мокрую 
одежду. Вокруг полустанка блестело такое же зеркало воды, как и все предыдущие 
километры пути. Неожиданно послышалась команда: «Воздух!» Командиры орудий 
экипажей кинулись к зенитным пулеметам, которые вот уже много суток были 
зачехлены и установлены в походное положение, поскольку самолеты противника нас 
до этого часа ни разу не беспокоили. На горизонте появились шесть стремительно 
приближающихся истребителей-бомбардировщиков. «Западники» хорошо усвоили 
тактику действий немецких летчиков, которые, прежде чем сбросить бомбы на цель, 
делали круг над нею, выбирая точку прицеливания, и только после этого ведущий 
переводил свой самолет в пике. Здесь же атака развивалась настолько 
стремительно, что экипажам даже не хватило времени на подготовку пулеметов к 
стрельбе. Первый самолет на малой высоте помчался к головному танку батальона и 
с полного ходу врезался в его лобовую часть. Куски фюзеляжа разлетелись в 
разные стороны. Искореженный мотор рухнул под гусеницы. Языки пламени заплясали 
на корпусе «Шермана». Ударом был контужен механик-водитель гвардии сержант 
Николай Зуев. Десантники с первых трех танков кинулись к кирпичному зданию, 
чтобы укрыться в нем. Второй японский летчик направил свою машину в это 
строение, но, пробив крышу, она застряла на чердаке. Никто из наших бойцов не 
пострадал. Нам сразу стало ясно, что батальон атакован «камикадзе». Третий 
пилот не стал повторять ошибку сотоварища. Он резко снизился и направил самолет 
в окна здания, но достичь цели ему не удалось. Задев крылом телеграфный столб, 
истребитель-бомбардировщик рухнул на землю и сразу запылал костром. Четвертый 
самолет, спикировав на колонну, врезался в автомашину медицинского пункта 
батальона, которая загорелась.
 Два последних «смертника» нацелили удар по хвостовым танкам, но, встреченные 
плотным зенитным огнем, оба самолета рухнули в воду недалеко от полотна 
железной дороги. Воздушная атака длилась несколько коротких минут. Шесть 
истребителей-бомбардировщиков превратились в бесформенные груды металла. Шесть 
летчиков погибли, и, что нас весьма удивило, в кабинах двух самолетов кроме 
летчиков находились девушки. По всей вероятности, это были невесты «смертников»,
 решившие разделить со своими избранниками печальную судьбу. Ущерб от атаки 
оказался незначительный: сгорела автомашина, заклинило башню головного 
«Шермана», вышел из строя механик-водитель. Быстро сбросили с насыпи автомашину,
 за рычаги «Эмча» сел помощник механика-водителя, и марш продолжился.
 Приближалась ночь. Мы надеялись, что сумеем отдохнуть, поскольку очень устали, 
измотанные многодневным маршем и особенно тряской на шпалах. Однако поступил 
категоричный приказ двигаться вперед.
 Разрешаю включить ближний свет фар. Несмотря на это, идем со скоростью не 
более 20–25 километров в час, а на подъемах и уклонах железной дороги она 
снижалась почти наполовину.
 К утру 20 августа пришла беда. Не выдержала огромных перегрузок подвеска 
ходовой части – стали деформироваться, а затем и лопаться буферные пружины 
балансиров опорных катков. Случилось это пока на трех «Шерманах». Вынуждены 
были сбросить газ и перейти на «черепаший шаг». К середине дня подразделения 
бригады втянулись в Чжанъу. Здесь, к великой радости и танкистов, и десантников,
 мы наконец покинули «чугунку» и пошли по «бетонке», сразу взяв максимальную 
скорость под пятьдесят километров в час. Не отставали и танки с поврежденной на 
шпалах подвеской. Через полтора часа движения колонна вынуждена была снова 
выйти на опостылую нам железную дорогу и двигаться по ней до Мукдена шестьдесят 
тряских километров.
 Через несколько часов пути мы вышли к мосту через реку Ляохэ. Переправа через 
железнодорожный мост оказалась делом далеко не простым, поскольку накренившиеся 
на борт «Шермана» не «вписывались» во внутреннее боковое пространство мостовых 
ферм. Требовалась строгая «выправка» машин. Из всех вариантов переправы, 
рассмотренных штабом батальона, лучшим казался следующий: погрузить «Эмча» на 
железнодорожные платформы и перебрасывать их на противоположный берег. Правда, 
для этого нужны хотя бы две платформы и паровоз. На поиски подвижного состава 
выслали две группы разведчиков. Одна группа отправилась на недавно пройденные 
нами станции, вторая – на находящиеся впереди. Примерно через час поступили 
неутешительные вести: обнаружены платформы только 16-тонной грузоподъемности, 
паровозов нигде нет. Выход один – на руках по мосту перекатывать груженые 
платформы. Из различного подручного материала соорудили прямо на насыпи 
погрузочную эстакаду. Загнали на две платформы по танку. К каждой платформе 
приставили команду в 20 человек, которая должна была и толкать и сдерживать на 
уклонах драгоценный груз. Первый рейс прошел удачно, за ним второй, третий, и 
так почти четыре часа! От чрезмерной перегрузки задымили буксы колес. Пришлось 
поливать подшипники соляркой и маслом. Пот лил ручьями, руки были обдраны до 
крови, но все «Шермана» перетолкали на противоположный берег реки Ляохэ. Утром 
21 августа батальон достиг северо-западных кварталов Мукдена, где и остановился.
 В то время мы еще не знали, что это была окончательная остановка в наступлении 
9-го гвардейского механизированного корпуса, а 5-й гвардейский танковый корпус 
продолжал продвигаться к Порт-Артуру и Дальнему.
 Время военное. Вошли в недавно освобожденный город, в котором не исключено 
наличие наземных «камикадзе» и других, переодетых в гражданское платье, 
фанатиков или обычных военных японской армии. Ухо надо держать, как говорится, 
востро. Батальону для его размещения командир бригады «выделил» две 
параллельные улицы, между которыми был разбит сквер. Рота Григория Данильченко 
заняла его площадь. Танки Дмитрия Ниякого «припарковались» вдоль тротуаров 
второй улицы. Экипажам было строго-настрого приказано постоянно находиться при 
танках, держа стрелковое и танковое оружие в боевой готовности на случай 
непредвиденных обстоятельств.
 Через два часа нахождения в Мукдене батальон был поднят по тревоге. Мы 
получили приказ разоружить японскую танковую часть в близлежащем секторе города.
 Пятикилометровый марш-бросок, и мы достигли цели – военного гарнизона танковой 
бригады японцев. Окружили его нашими «Шерманами» – все оружие на боевом взводе, 
в полной боевой готовности. Нам было приказано открывать огонь по гарнизону при 
малейшем признаке сопротивления.
 Создал группу парламентеров в составе начальника штаба батальона, гвардии 
капитана Николая Богданова, переводчика и двух сержантов. Все с оружием. У 
Николая Радина загорелись глаза. Он хотел присоединиться к «посланцам» в стан 
врага. Я погрозил ему пальцем, уняв его пыл. Группа с белым флагом направилась 
в расположение неприятеля. Прошло около 30 томительных минут. Парламентеры, 
наконец, показались в воротах. С ними вышагивал японский офицер. Подойдя ко мне,
 он с холодной ненавистью в голосе, на чистом русском языке сообщил, что 
бригада получила приказ от их командования о сдаче оружия. «Каким инструкциям 
мы должны следовать?» – спросил он меня.
 Мы потребовали сдать все стрелковое оружие, определили порядок движения и 
парковки танков и других боевых транспортных средств, уточнили расположение 
пунктов сбора военнопленных, которые начальник штаба батальона Богданов показал 
офицеру на плане города. Японский капитан высказал свое понимание инструкций и 
возвратился к своим. Мы с волнением ждали выполнения наших требований. Прибыло 
бригадное начальство, чтобы наблюдать за процедурой сдачи. Я проинформировал их 
о сложившейся ситуации.
 Примерно час прошел в ожидании. Мы были готовы к разного рода неожиданностям. 
Внезапно послышались звуки заводимых танковых двигателей. Через некоторое время 
в воротах появился легкий грузовик, позади него следовали несколько автобусов 
штаба, а за ними танки – выходила бригадная колонна. Ведущий танк подошел к 
моему «Шерману» и остановился. Мне был вручен список личного состава и 
вооружения бригады на русском языке. Очевидно, что это была работа капитана, 
ведшего переговоры. Командование бригады первым сложило оружие. Их немедленно 
посадили в две легковушки и под охраной отвезли в штаб корпуса.
 Почти весь остаток дня мы принимали капитуляцию японских танкистов. 
Справедливости ради надо сказать, что даже в этот трудный и позорный для 
японской армии период ее офицеры и солдаты выполняли все пункты инструкции 
относительно сдачи оружия и оборудования. Военная дисциплина поддерживалась до 
последнего рокового момента, когда более тысячи солдат и офицеров бригады стали 
военнопленными. Но вот отдана по-японски команда, и бывшие танкисты под 
усиленной охраной отправились в Мукден, в пункт сбора военнопленных.
 У каждого пункта временного сбора оружия и постановки танков дежурила группа 
батальонных наблюдателей: офицер и два-три младших командира. Богданов их 
снабдил выписками из штатной ведомости бригады о количестве того или иного вида 
оружия и боевой техники для контроля и учета поступления последних. Старший 
группы периодически докладывал в штаб батальона, а оттуда обобщенные данные 
поступали ко мне. Эти сведения через определенное время по радио я передавал в 
штаб бригады.
 Николай Радин облюбовал группу Ивана Корчака, собиравшую стрелковое оружие. Он 
был неравнодушен к пистолетам и, видать, очень хотел пострелять из японского. 
Поэтому наш Миклош, как иногда его называли на венгерский лад, пристроился 
поближе к заветной цели.
 Интересно было наблюдать за поведением вражеских солдат и офицеров, сдающих 
оружие и другую военную амуницию. Одни это делали спокойно, другие – явно 
нервничали. Особенно привлек мое внимание один офицер – командир танковой роты. 
Он с дрожью в руках отстегнул от ремня самурайский меч, подержал его несколько 
минут почти на вытянутых руках, крепко поцеловал и только тогда, бережно 
положив его на землю, отошел, низко опустив голову.
 Я попросил Радина принести мне этот меч. На нем гравировка – 1850 год. Ого! 
Почти сто лет он служил династии японских военных. Можно понять огромное 
чувство горечи последнего обладателя семейной реликвии.
 Я оставил себе необычный, можно сказать, исторический трофей, а когда через 
два года уезжал учиться в военную академию – передал своему преемнику, сказав, 
что это меч старых самураев и гордость гвардейского первого батальона, наказав 
беречь его вечно! И берегли командиры, передавая друг другу, до конца 60-х 
годов, когда часть была расформирована, а меч отправлен на далекие армейские 
склады.
 Итак, поставленная задача батальоном выполнена – боевая единица Квантунской 
армии перестала существовать. Доложил об этом в штаб бригады. Жду дальнейших 
распоряжений. А пока я обратился к капитану, который вел переговоры с японской 
стороны, с вопросом: «Капитан, откуда вы так хорошо знаете русский язык?» 
Выдержав паузу, он ответил с явным вызовом в голосе: «Это была моя обязанность».
 Я улыбнулся. Хотелось ему резануть: «Спустись, милок, с неба на землю! Ваша 
песенка спета!», но не стал ничего говорить.
 Профессиональное любопытство потянуло меня взглянуть поближе на японские танки.
 Я и другие офицеры управления батальона направились к месту их стоянки, 
захватив с собой японского капитана. Я обошел один из танков кругом. Этими 
танками можно было разве что папуасов в колониях гонять, для серьезной 
современной войны они не годились.
 – Господин капитан, как вы собирались с такими танками вести бои с советскими 
«Т-34» и американскими «Шерманами»?
 – Господин капитан, была бы война, было бы видно – на ваши пять тысяч танков у 
нас нашлось бы двенадцать тысяч солдат, готовых пожертвовать собой, – ответил 
японец, не скрывая своей огромной ненависти к нам. Мне подумалось, что в словах 
побежденного противника была пусть малая, но неопровержимая истина. «Смертники» 
– это безусловно сильное оружие, особенно при хорошей организации его 
применения. Нам совсем недавно на полустанке Бахута пришлось с ним 
познакомиться. Правда, их атака не принесла серьезного вреда, но готовность 
летчиков пожертвовать своей жизнью произвела впечатление.
 Война с Японией стремительно приближалась к финалу. Части и соединения 
складывали оружие. Квантунская армия, подобно кому снега на солнце, таяла 
ежедневно, ежечасно. Наступило 3 сентября. День победы над Японией! Встречали 
его почти по-будничному. Не было той шквальной радости, что всплеснулась 9 мая 
там – на далеком западе. Ту Победу все ждали и добывали долгих 1418 дней и 
ночей. Эту – менее месяца.
 В частях прошли митинги. На небольшой площади выстроились батальоны бригады. 
На левом фланге роты Григория Данильченко – два Николая. Мальчуганам было чем 
гордиться – участники двух войн, гвардейцы. Прошли трудный путь в составе 
прославленной части, делили наравне со взрослыми все тяготы боев и сражений. И 
не согнулись под неимоверной тяжестью, выстояли. Затем торжественный обед, 
двойная порция «наркомовского» спиртного. Из своего резерва я приказал 
ординарцу Григорию Жуматию налить Николаям по фужеру сухого вина. По случаю 
второй Победы им можно и выпить! Пусть этот день останется в памяти на всю их 
жизнь!..
 5 сентября 46-я бригада получила распоряжение оставить на танках по одному 
рядовому или сержанту и одного офицера на роту, а остальному личному составу 
отправиться на погрузку продовольствия, находившегося на складах мукденского 
арсенала японцев, в железнодорожные вагоны. За пять дней требовалось погрузить 
муку, рис, чумизу, гаолян, различные мясные и рыбные консервы, летнее и зимнее 
обмундирование Квантунской армии. Когда командование бригады на месте 
познакомилось с предстоящим объемом работы, то за голову схватилось – наличным 
составом танкистов в отведенное время приказ не выполнить. Выход один – 
прибегнуть к помощи мукденцев. На каждый день потребуется нанимать на 
погрузочные работы около 500 человек, расплачиваться с которыми будут натурой – 
что будут грузить, тем и вознаграждать. Доложили свои соображения командиру 
корпуса и получили добро. В этот же день на мукденском базаре переводчик 
огласил объявление о найме на временную работу потребного ежедневного 
количества грузчиков и порядок расчета. 6 сентября у ворот арсенала собралось 
почти все население города.
 Пригласили необходимое число горожан, разбили их на бригады по 10 человек 
каждая, назначили старших и принялись за дело. «Эмчисты» руководили укладкой 
груза в вагоны, заполняли черновики документов, нужных для транспортировки. 
Мукденцы грузили. Мы любовались слаженными действиями китайцев и маньчжур. 
«Живой конвейер» был организован у каждого вагона. Временами казалось, что 
мешки или ящики сами «бегут» по спинам грузчиков. Вагоны быстро загружались, 
тут же пломбировались и вручную откатывались в тупики.
 Точно не помню – не то 7, не то 8 сентября – произошел казус. В дальних 
складах арсенала два сержанта и Николай-югослав обнаружили ящики, большие и 
малые картонные коробки с медикаментами и перевязочным материалом. Доложили об 
этом мне, и я тотчас послал фельдшера батальона к бригадному врачу сообщить ему 
о необычной и нужной нам «находке». Пусть сам распорядится этим взаправду 
бесценным богатством. В это время мои подчиненные начали поиски на этом складе 
медицинского спирта. Пришлось немедленно выпроводить непрошеных поисковиков 
прочь. «Эмчисты», правда, все же успели в. одном из пятнадцати ящиков 
обнаружить куски, похожие на хозяйственное мыло. Обрадовавшись, попытались 
помыть им руки, но оно не мылилось, и, чертыхнувшись, выкинули его. Кое-кто из 
работающих в арсенале горожан попросил у наших бойцов эти мылообразные 
«кусочки», которые им с радостью отдали, удивившись желанию мукденцев: и что 
они нашли хорошего в «дубовой деревяшке»?
 Подъехали бригадный и корпусной врачи. Я им объяснил причину, по которой их 
пришлось побеспокоить. Рассказал о «немылящемся японском мыле». Мой заместитель 
по технической части гвардии капитан Александр Дубицкий держал в руках «предмет 
нашего разговора». Гвардии подполковник медицинской службы корпусной доктор 
Николай Карпенко почти срывающимся голосом крикнул:
 – Лоза, ставь часового! Ты знаешь, что это?
 – Нет, не знаю.
 – Это кусок золота!
 Мы переглянулись, честно говоря, не понимая, о чем врач ведет речь.
 – Это опиум!
 Александр Дубицкий мгновенно спрятал в карман свое «сокровище».
 Закончилась данная курьезная история тем, что был составлен акт и «драгоценный 
неметалл» увезли в медицинский батальон корпуса. Вместе со множеством лекарств, 
бинтов и т. п.

 Наш гарнизон

 74-й разъезд между железнодорожными станциями Борзя и Оловянная стал на 
короткое время гарнизоном «иномарочников», а затем, на многие годы, пунктом 
дислокации танковых частей на отечественных боевых машинах.
 В этом небольшом военном городке, каких в то время в армии-победительнице 
оказалось немало, военная служба выдала мне и моим однополчанам в изобилии и 
горечь, и сладость и печаль, и радость! Первое и третье остались беспокоящей 
раной на всю прожитую в оставшуюся жизнь. Речь о них – ниже.
 Прибыл эшелон к месту назначения рано утром, кажется, 24 сентября. Нас уже 
ожидали офицеры штаба корпуса. Командир бригады гвардии подполковник Николай 
Михно, командиры подразделений обслуживания и батальонов отправились в поселок, 
что прижался к ряду высоких сопок правее железной дороги. Левее последней, 
поодаль, блестело петляющее русло реки Онон. Прекрасно! Будет на столе свежая 
забайкальская рыба!
 Родословная военного городка началась в 30-х годах после событий на КВЖД, 
когда его основали конники кавалерийской дивизии. К моменту прибытия нашей 
бригады всю жилую и нежилую недвижимость разъезда можно перечесть в одной 
строке: два четырехэтажных кирпичных и два двухэтажных деревянных семейных дома,
 пышный гарнизонный Дом офицеров, пять или шесть приземистых казарм, четыре 
длинных хранилища, сносной постройки школа. За кирпичными домами, на скатах 
лощины, что тянулась с востока на запад, Копай-город – двенадцать больших и 
малых землянок на девять, шесть, четыре, две и одну «квартиры».
 46-й бригаде отвели одну большую казарму для двух танковых батальонов, одну – 
небольшую – для подразделений обеспечения, столовую, маленький домишко для 
штаба, а для «Шерманов» в восьмистах метрах за Домом офицеров сделали парк – 
чистое поле «на семи ветрах».
 Трудные мирные послевоенные годы. Проблем было много. Организацию быта солдат 
и офицеров практически начали с нуля. Жилищные условия были допотопные, в домах 
и казармах – печное отопление, туалеты находились на «марафонской» дистанции от 
жилья. В городке имелась одна-единственная баня на все население и 
военнослужащих гарнизона, что заставило ввести строгий график помывки. Не 
хватало всего и вся. Не было классов для нормальной боевой и политической 
подготовки. Спали и учились в том же помещении казармы. Мастерских для текущего 
ремонта орудия, танков, автомашин тоже не было, поэтому работали под открытым 
небом. И это в преддверии суровой забайкальской зимы!
 На второй день по прибытии на разъезд я и Богданов отправились на переговоры в 
школу. Парней надо сажать за парты. Директор десятилетки внимательно нас 
выслушал и согласился принять воспитанников. По возрасту их следовало зачислить 
в шестой или седьмой класс, но для этого требовалось проверить запас их знаний. 
Директор предложил создать экзаменационную комиссию в составе учителей 
десятилетки по основным дисциплинам и одного-двух представителей от воинской 
части. Мы не возражали, решив, что представителями от нас будут Богданов и 
Корчак – наставники наших гвардейцев. После экзаменов ребят зачислили в 
четвертый класс.
 Потекли дни мирной учебы. Радин жил в моей семье в комнатке с отцом, Демкович 
– со старшиной батальона Григорием Нестеровым. Ребята учились хорошо. После 
школы быстро делали уроки и сразу отправлялись в казарму или парк, где 
«вливались» в свои родные коллективы, не гнушаясь никакой работы. Нередко 
выкатывались на радинском мотоцикле на прогулку по гарнизону, а чаще – на реку 
Онон. Дальние поездки Николаям были категорически запрещены – вступала в права 
жесткая регламентация жизни гарнизона, порядка выезда за пределы последнего и 
въезда на его территорию.
 Заслуживают внимания две «мотоциклетные истории» Радина. Вскоре после прибытия 
на 74-й разъезд Коля-югослав, вообще-то отличавшийся исключительной 
дисциплинированностью и в школе, и вне ее стен, грубо нарушил приказ начальника 
гарнизона о порядке выезда за пределы части. Может быть, мы и не узнали бы об 
этом, но выдала его рубашка.
 Гвардии старший лейтенант Константин Степанов несколько раз упрашивал Радина 
подбросить его к другу на 77-й разъезд – надо, дескать, решить весьма важный 
вопрос дальнейшей службы. Расстояние небольшое, что-то около пяти километров, и 
Микола, наконец, согласился. Ему казалось неудобным отказать Степанову. Ведь 
просил неоднократно не кто-нибудь, а Герой Советского Союза! Договорились о дне 
и часе выезда. Константин пообещал долго не задерживаться в гостях. Скрытой 
тропкой, минуя контрольно-пропускной пункт, выбрались на дорогу и помчались на 
77-й разъезд. Доехали быстро и без приключений. Степанов отправился к товарищу, 
а Радина попросил ждать его через тридцать-сорок минут у небольшого магазина. 
Остановись они где-нибудь в «глухом месте», возможно, и не было бы этого 
«происшествия».
 Коротая время, парень заглянул в торговую точку. Пробыл Коля в магазине 
недолго, ничего не купил, вышел и направился к своему мотоциклу, возле которого 
уже стоял «газик» и парный военный патруль. После короткого разговора старший 
патрульного наряда приказал хозяину мотоцикла следовать за дежурной машиной. 
«Кортеж» направился в комендатуру. Радин прекрасно понимал, чем все это 
закончится – документов на мотоцикл у него с собой нет, а раз так, его задержат 
и придется им со Степановым возвращаться домой пешком. И Николай задумал 
сбежать.
 На небольшом перекрестке он положил мотоцикл на бок и, развернувшись на сто 
восемьдесят градусов, дал газу, помчавшись к железнодорожному переезду. Через 
считанные минуты за ним уже неслась патрульная машина, шофер которой был не 
новичок. Расстояние между «беглецом» и «службой» быстро сокращалось. На беду, 
переезд оказался перекрыт шлагбаумом, что очень обрадовало «преследователей», 
по мнению которых парень оказался «прижатым к стенке», а значит, снова в их 
руках. Другого развития событий старший патруля не предполагал. Однако 
патрульным пришлось наблюдать поистине цирковой номер, когда мотоцикл с 
водителем на большой скорости резко накренился левой стороной почти до земли, 
прошмыгнул под опущенной стрелой шлагбаума и за нею мгновенно принял 
вертикальное положение. Так же было «взято» и второе препятствие на другой 
стороне переезда. Во время этого «трюкачества» рубашка, которую всего неделю 
назад пошил Федор Федорович, на спине оказалась изодранной в клочья. К счастью, 
«циркач» отделался одной небольшой царапиной на правом плече. Вернувшись домой, 
он запрятал уже негодную одежку, не сказав никому о своем «приключении».
 Поутру, собираясь в школу, Николай стал надевать другую рубашку. Отец 
поинтересовался у него: «Подарок мой не понравился? Почему?..» Коля не умел 
врать и подробно поведал о своей «одиссее» на 77-м разъезде. Мне пришлось 
мотоцикл «арестовать», и больше Радин им не пользовался. Достаточно 
экстремальных ситуаций было на фронте, чтобы умножать их еще и в мирное время.
 Прошла неделя после этого случая, и в батальонной стенной газете появилась 
необычная техническая информация: «Изобретен мотоцикл с колесами, 
поворачивающимися в сторону на 90 градусов, что позволяет его водителю «лежа» 
проскакивать даже под забором, а не только под шлагбаумом». Текст сопровождался 
прекрасно выполненным рисунком этого «диковинного мотоцикла».
 Уже больше месяца Николай отлучен от мотоцикла, но на мое решение не жаловался 
и ни разу не попросил позволения выкатить своего любимца. Где-то в конце 
октября или начале ноября сорок пятого года этому находчивому пареньку все же 
удалось промчаться с ветерком по гарнизону на служебном мотоцикле с коляской, 
принадлежащем заместителю командира батальона по технической части. Эта 
«мотоциклетная история» была больше похожа на анекдот.
 После окончания рабочего дня группа офицеров собралась у подъезда своего 
жилого дома. Недалеко от них с двумя одногодками находился Коля Радин. Подъехал 
на мотоцикле гвардии капитан Александр Дубицкий – «технический бог батальона», 
как его иронически называли танкисты. Заглушив мотор, отошел выяснить какой-то 
вопрос с командиром второй роты гвардии старшим лейтенантом Дмитрием Нияким. 
Через несколько минут, когда он вернулся, спеша в парк на стоянку, мотоцикл не 
завелся.
 Подошел Радин: «Товарищ капитан, если вы позволите мне проехать по городку два 
круга – я заведу мотоцикл». – «Иди гуляй с ребятами, обойдусь и без твоей 
помощи!» Коля отошел в сторону, но у Дубицкого по-прежнему ничего не получалось.
 Николай снова приблизился к зампотеху: «А я бы сразу завел!» Александр Львович 
в сердцах бросил Радину: «Шел бы ты лучше делать уроки!» «Пикировка» Дубицкого 
и Радина, необычная ситуация: зампотех не может справиться с несложной, в 
принципе, машиной – привлекла всеобщее внимание стоящих у дома офицеров. Они 
начали «подтрунивать» над Дубицким: «Да уступите вы мальчишке. Пусть 
продемонстрирует нам всем свою «техническую сметку».
 Гвардии капитан молча бился над мотоциклом, но тот не подавал признаков жизни. 
Получив такую мощную моральную поддержку, Николай как-то буднично произнес: 
«Через секунду он у меня заработает!» Дубицкого эти слова, видимо, задели за 
живое. «Ну-ка, попробуй!»
 На удивление всех присутствующих, и зампотеха в том числе, Радин действительно 
через мгновение завел мотор. Дружный смех офицеров был «наградой» югославу. А 
Дубицкого заставил даже чертыхнуться. «Товарищ капитан, можно два круга 
проехать?» – спросил Николай. «Езжай хоть три», – со злостью ответил Дубицкий. 
«Есть!» – и мотоцикл рванул с места.
 Как и когда Радину удалось «испортить» мотоцикл зампотеха, «тайна за семью 
печатями». Никому он ее не раскрыл. Может, берег про запас. При случае еще раз 
попытать счастья: потешить душу и сердце быстрой ездой на служебном 
«трехколеснике».

 Трагедия

 Грянула она перед новым, 1946 годом. Весь январь месяц большой коллектив 
штатных и прибывших из округа врачей пытался взять ситуацию под контроль, но не 
везде и не всегда им это удавалось.
 С вступлением частей и соединений 6-й гвардейской танковой армии на территорию 
Маньчжурии мы столкнулись с тем, что весь японский наземный транспорт работал 
не на бензине, а на этиловом спирте. Готовясь к предстоящим боям, нам следовало 
бы знать об этой особенности обеспечения японской армии! Наши автомашины к 
такому горючему не были приспособлены. Зато эта жидкость быстро нашла другое 
применение – ее стали разводить до желаемой крепости и наливать в кружки и 
стаканы. Пили и хвалили. Бочками запасались! Когда возвращались на Родину, и я 
припас две или три двухсотлитровые емкости для всяких будущих торжеств. Однако 
к двадцатым числам декабря вывезенные запасы спирта иссякли. Но тут, к великой 
радости любителей горячительного, из Маньчжурии начали прибывать последние 
воинские эшелоны, везшие в том числе и бочки спирта. Все бы ничего, но среди 
них оказалось какое-то количество наполненных метанолом, по цвету и вкусу ничем 
не отличающимся от этилового спирта. Встречи друзей, однополчан, приближался, а 
затем и наступил первый мирный Новый год. Одним словом, поводов для застолий 
было хоть отбавляй. И разразилась трагедия. По гарнизонам покатилась волна 
массовых тяжелейших отравлений. Мне позже рассказывали, что на 77-м разъезде на 
свадьбе майора, летчика-истребителя, уцелела только невеста, не выпившая ни 
капли спиртного, а несколько десятков боевых офицеров после этого торжества 
приказали долго жить.
 Беда пришла и в наш батальон. С окончанием войны были упразднены ординарцы 
командиров рот. Оставалась такая должность пока только у командиров батальонов 
и других вышестоящих начальников. Поэтому мой ординарец гвардии старший сержант 
Григорий Жуматий готовил пищу для всех офицеров управления, которые собирались 
на ужин в моей квартире. Так было и 20 декабря. По непонятной причине 
отсутствовал во всем аккуратный гвардии старший лейтенант Сергей Смирнов, мой 
заместитель по хозяйственной части. Я попросил Григория Данильченко, который 
ближе всех находился к двери, сходить за Смирновым, комната которого 
располагалась этажом ниже. Через несколько минут в столовую вбежал бледный, как 
полотно, Данильченко и еле выдавил из себя два слова: «Сергей мертв!..» Это 
было только начало… Пик большой трагедии пришелся на последнюю декаду декабря 
старого и первую – январскую – нового года. Зима в Забайкалье уже вошла в свои 
полные права – морозы стояли под 30 градусов. В каменистом замерзшем грунте 
выкопать могилу было невозможно. А их каждый день требовались десятки. По 
приказу командира корпуса на кладбище, что в 300 метрах юго-западнее разъезда, 
саперы взрывным способом вырыли большой по диаметру и достаточно глубокий 
котлован для братской могилы. Туда вплотную устанавливали гробы и засыпали их 
землей. Когда первый «этаж» заполнил дно котлована, подобным образом стал 
формироваться второй, третий и, наконец, последний – четвертый. Многоэтажная 
братская могила приняла многих…
 Тяжело, невыносимо тяжело было хоронить боевых друзей. Сердце, казалось, 
готово разорваться на части от жуткой картины ухода из жизни в мирные дни наших 
однополчан. Человек, выпивший метилового спирта, до последнего вздоха оставался 
в полном сознании, страстно молил врачей спасти его. Они и без просьбы 
пострадавшего принимали всевозможные меры. Вскрывали вены, чтобы пустить кровь, 
поили отравленного литрами раствора марганцовки, стараясь промыть желудок. Не 
помогало…
 Все в батальоне, и особенно Коля-югослав, были потрясены вестью, что сия 
горькая судьба не миновала нашего товарища гвардии капитана Николая Богданова, 
который в это время исполнял обязанности коменданта гарнизона. Мы направили 
Богданова в Борзинский армейский госпиталь, где хирургом работала жена 
Дубицкого Елена Григорьевна. Знали, что она обязательно поможет положить 
Николая Николаевича на лечение. Александр Львович буквально силой усадил 
начштаба в машину и умчался с ним к супруге. Прошла неделя. К большой радости 
всех танкистов батальона, Богданов, вернувшийся живым и, как нам показалось, 
здоровым, приступил к исполнению своих прямых служебных обязанностей.
 Где-то в конце января или начале февраля я работал с Богдановым в помещении 
нашего штаба. Подошел мой заместитель по политической части гвардии капитан 
Александр Туманов, с которым мы разрабатывали черновик плана проведения 23 
февраля праздника Дня Советской Армии.
 И вдруг ко мне обращается Николай Николаевич: «Дмитрий, ты слышишь, какая 
красивая звучит музыка?» Я и Туманов переглянулись. Молчим. «Вот это мелодия! 
Ее звуки становятся с каждой минутой все сильнее. Звучит оркестр! Слаженно!» 
Кругом была почти абсолютная тишина. Весь личный состав первого и второго 
танковых батальонов работали в парке. В казарме находился только внутренний 
наряд. «Да, да, Николай, играют отлично», – ответил я, чтобы как-то успокоить 
Богданова. Стало ясно, что отравление для начальника штаба не прошло бесследно. 
Я вышел из комнаты штаба и приказал второму дневальному срочно вызвать ко мне 
гвардии капитана Дубицкого. В казарму не вернулся, а стал прогуливаться 
недалеко от входа в нее. На душе кошки скребли. Сердцем чувствовал, что Николай 
тяжело болен. Зампотех не заставил себя долго ждать, подкатив на мотоцикле: 
«Саша, с Богдановым плохо. Голова у него не в полном порядке. Говорит, что у 
нас где-то играет хороший оркестр! Началась галлюцинация! Надо его спасать! 
Вези снова в Борзю». Каким-то образом Александру Львовичу удалось уговорить 
Николая Николаевича съездить к Елене Григорьевне, а последняя постаралась сразу 
же положить больного в госпиталь.
 В тот вечер Радин не находил себе места, осунулся. Еще бы! С его уважаемым 
тезкой снова несчастье. Удастся ли ему и на этот раз вырваться из цепких лап 
«костлявой»? Я понимал состояние Радина, старался хоть немного облегчить 
тяжесть навалившегося на него бремени. «Коля, тебе захочется проведать 
Богданова в госпитале. Я распоряжусь выдать тебе документы на мотоцикл, и ты 
можешь ездить к нему в приемные дни». Глаза у парня заблестели, лицо чуть-чуть 
порозовело. «Это хорошо, – подумалось мне, – малость отлегло у мальчишки на 
душе».
 Сведения о состоянии здоровья Богданова мы получали каждый вечер по телефону 
от Елены Григорьевны. Да и Радин посещал его два раза в неделю. С каждым днем 
вести приходили все печальнее и печальнее – болезнь прогрессировала. Головные 
боли усиливались. Меры, принимаемые врачами, ощутимых результатов не давали. 
Коля-югослав чаще и чаще выезжал в Борзю. Даже пропустил несколько раз занятия 
в школе.
 А однажды поехал в госпиталь, но через небольшой промежуток времени 
возвратился в часть весьма встревоженный и сразу кинулся меня искать. Я был на 
совещании в штабе бригады – в гарнизон прибыла комиссия из округа и Москвы с 
задачей расследовать причины массового отравления в войсках.
 После совещания Коля встретил меня и со слезами на глазах сообщал: «Гвардии 
капитана Богданова увезли в город Читу для продолжения лечения в какой-то 
специальный госпиталь!..» Что случилось? Почему эвакуировали начштаба в 
окружное медицинское заведение?.. Ответы на возникшие вопросы могла дать только 
Елена Григорьевна. Я направился в свой штаб, намереваясь просить Дубицкого 
съездить к жене и выяснить обстоятельства, побудившие борзинское госпитальное 
начальство принять такое решение в отношении Богданова.
 Как выяснилось, Дубицкий на моей легковой машине уехал за супругой, чтобы 
привезти ее к нам. Так просила Елена Григорьевна. Хотела лично сообщить 
подробности случившегося с Николаем Николаевичем, сказав, что это не телефонный 
разговор.
 Приехав к нам, Елена Григорьевна попросила остаться только меня и моих 
заместителей, сказав, что информация ее конфиденциальная. В госпитале идет 
служебное расследование – дежурный медицинский персонал допустил грубейшее 
нарушение порядка ухода за больными, приведшее к весьма печальным последствиям.
 Услышанное даже нас, видавших на фронте многое, ужаснуло. В студеный поздний 
январский вечер Богданову удалось незаметно покинуть палату. В одном нижнем 
белье и тоненьком госпитальном халате он пошел «путешествовать» по Борзе. 
Вскоре сестра отделения обнаружила исчезновение больного. Подняла тревогу. 
Дежурный по госпиталю организовал поиски «беглеца». Его помощник с двумя 
солдатами сразу направились на железнодорожную станцию. По расспросам персонала 
последней установили, что легко одетый молодой человек высокого роста появлялся 
на вокзале, даже участвовал в какой-то небольшой потасовке. Когда и куда ушел – 
не видели.
 За первую половину ночи были обшарены все уголки не так уж и большого поселка. 
Николай Николаевич как в воду канул. Пришлось о случившемся доложить начальнику 
медицинской службы. Было выслано еще две группы «поисковиков». Их усилия также 
оказались безрезультатными. И уже на рассвете рабочий наряд по госпитальной 
кухне среди дров и бревен случайно обнаружил лежащего без сознания рослого 
мужчину. В одной руке он держал окровавленный топор. Его сразу же внесли в 
помещение столовой.
 О «находке» немедленно сообщили дежурному по госпиталю, а тот позвонил в 
терапевтическое отделение, чтобы проверили: не их ли нашелся больной?.. 
Начальник отделения и дежурная сестра примчались в столовую. Да, это был 
Богданов.
 Осмотрели Николая Николаевича. Его состояние оказалось ужасным: проломлен 
череп в верхней лобной части, обморожены лицо, руки и ноги. Значительная потеря 
крови. С большими предосторожностями перенесли травмированного в отделение. 
Обработали рану, обмороженные участки тела. Врачи пришли к единодушному мнению, 
что Богданов в состоянии запороговой головной боли нанес себе удар топором. 
Из-за отсутствия в госпитале специалистов по черепно-мозговым травмам 
медицинское начальство приняло решение переправить пострадавшего в 
специализированный окружной госпиталь, и через два часа в сопровождении врача и 
двух санитаров гвардии капитан Николай Богданов, по-прежнему в бессознательном 
состоянии, был отправлен поездом в Читу.
 Шло время. Сведений о судьбе начштаба не поступало. Бригадный врач пытался 
несколько раз связаться с госпиталем, но безрезультатно. Пришлось отправлять в 
командировку офицера гвардии старшего лейтенанта Михаила Голубева. Узнав об 
этом, Радин попросил и ему разрешить проведать Богданова. Конечно, я разрешил. 
Вечером наши посланцы поездом отправились в дорогу. Мы ждали их возвращения 
через два-три дня, а они вернулись следующим утром и привезли скорбную весть – 
Богданов умер.
 Коля и Голубев посетили братскую могилу, в которой похоронен Николай 
Николаевич. Она находится на кладбище, которое расположено в сосновом лесу 
юго-восточнее областного города. Обстоятельства той трагической поры не 
позволили нам, его однополчанам, даже горсть земли бросить на гроб боевого 
побратима.
 К концу января сорок шестого года «метиловая смерть» унялась. У нас в 
батальоне она унесла двенадцать молодых жизней, половина из которых прошли 
тысячи западных и дальневосточных фронтовых километров.
 Николай Радин тяжело переживал кончину Богданова. Не стало его доброго 
наставника и строгого учителя. Многое ими задуманное осталось неисполненным. 
Николай Николаевич в последние месяцы уделял исключительное внимание 
дальнейшему совершенствованию знаний югославом немецкого языка. Капитан и 
воспитанник могли часами довольно свободно на нем «шпрехать» между собой.
 В это время школьники находились на зимних каникулах. Мой отец, я, да и другие 
офицеры батальона старались всякими делами в танковом парке, оружейной 
мастерской, в штабе отвлечь Николая от тяжелых мыслей. Иваном Корчаком была 
придумана даже проверка стрельбой нескольких образцов оружия, в которой 
активное участие принял и Радин.

 Расставание гвардейцев

 Весна и лето сорок шестого года – период увольнения в запас на Дальнем Востоке 
воинов старших возрастов и отслуживших положенный срок. Из западных группировок 
Советской Армии эта категория военнослужащих была демобилизована еще год назад. 
Семья гвардейцев-«эмчистов» нашей бригады начала быстро редеть.
 В первой волне уезжающих домой оказались старшина батальона Григорий Нестеров, 
мой отец и Григорий Жуматий. И снова переживания для Николая Радина – Нестеров 
забирал с собой Николая Демковича, его друга и одноклассника.
 Отец еще раз обратился ко мне с просьбой отпустить с ним Радина, на что я ему 
ответил: «У югослава другая дорога. Он уедет со мною в Москву, когда я поеду 
учиться в академию». В том, что это произойдет, я не сомневался. Отправлял на 
Украину, где к этому времени у нашей семьи не было «ни кола, ни двора», одного 
отца. Мать умерла еще в сороковом году, дом сгорел. Как Федор Федорович будет 
там устраивать жилье и житье-бытье? Он надеялся первое время остановиться у 
своих старых друзей. А потом? К этому добавилась и другая трудность. Я 
планировал и обговорил с командованием бригады, что с отъездом на учебу бразды 
командования батальоном передам своему заместителю гвардии старшему лейтенанту 
Павлу Абрамову. Прекрасный боевой офицер, единственный в части кавалер трех 
орденов Александра Невского и многих других высоких боевых наград, 
замечательный организатор и исполнитель любого армейского дела, он был на три 
года старше меня. Но Павел Николаевич в армии оставаться не собирался и подал 
рапорт на увольнение: «Я – землепашец. Война заставила меня надеть военную 
форму. Мной выполнен долг перед Родиной, а дома ждет большая семья: родители, 
жена, двое детей еще младшего школьного возраста». Довод – убедительный, хотя 
мы все были уверены, что его ждала бы неплохая армейская карьера.
 Приближалась годовщина Великой Победы на Западе. Готовились ее праздновать 
скромно, внутри каждой части. Понимали, что со многими однополчанами мы ее 
отмечаем последний раз. Разъедутся, разлетятся по разным уголкам широкой нашей 
страны. Хотелось каждому уходящему в запас преподнести хороший памятный подарок,
 но в разрушенной войной Родине – где его найти? Да и на что купить?..
 Мобилизовали все имеющиеся трофейные резервы, взятые в мукденском арсенале 
японской армии: нижнее белье, армейские удобные теплые полупальто, кое-какую 
обувь, добротные рукавицы и даже шапки. Ко всему этому добавили десяток банок 
мясных и молочных консервов, десять кусков мыла и по пять килограммов риса. В 
то послевоенное время все это ценилось на вес золота, ведь в городах и селах 
Советского Союза еще действовала карточная система.
 9 Мая состоялся общебригадный митинг с выносом боевого знамени. Минутой 
молчания почтили память погибших в операциях на Западе и Дальнем Востоке. 
Начальник политотдела гвардии подполковник Валентин Якимов поздравил сержантов 
и офицеров с Днем Победы. Призвал танкистов быть достойными славы 
гвардейцев-фронтовиков в дни мирные.
 Значительную часть выступления он посвятил воинам, уволенным в запас. Их 
отправка домой была намечена на 20 мая: «Вы последние дни в родной бригаде. 
Ваше мужество и отвага на фронтах вывели часть в ряды лучших в составе 
соединения. Подтверждение тому – ее боевые награды и почетные наименования. Вы 
сражались за свободу в независимость Родины, презирая смерть. Ваши ратные 
подвиги вписаны золотыми буквами в летопись танковой бригады.
 Вы скоро разъедетесь по домам. Будете участвовать в восстановлении 
разрушенного народного хозяйства. Командование части, все воины, оставшиеся в 
строю, не сомневаются, что вы – наши однополчане – останетесь достойными 
бойцами и на мирном поприще. Это веление сотен павших танкистов-«эмчистов» на 
поле брани!..»
 Боевое знамя медленно проплывает вдоль застывших шеренг. Митинг окончен.
 Личный состав батальонов направляется в празднично убранную столовую. На 
столах горят яркие забайкальские тюльпаны. Молодцы хозяйственники!
 Обед открывает командир бригады Герой Советского Союза гвардии подполковник 
Николай Михно. Предлагает первый тост за нашу Великую Победу, за Сталина, за 
Коммунистическую партию! Так тогда было положено. Все танкисты выпили по сто 
граммов «наркомовских». Хотя война и ушла в прошлое, гвардейцы продолжали 
по-фронтовому именовать всякое официальное принятие внутрь «горячительного».
 Выдумщики-повара накрыли столы, можно сказать, богато: были салаты из дикого 
чеснока, свежей и квашеной капусты, селедка, жареная рыба. Потом подали 
наваристые щи и картошку с мясом. На третье – компот.
 Подробно я все это описываю потому, что данный праздничный обед большой 
«танковой семьей» оказался последним. Пошли всякие организационные мероприятия: 
бригада была переименована в танковый полк, механизированный корпус – в дивизию.
 Правда, с преемственностью «боевой биографии» предшественников.
 16 мая для меня лично день особенный, день огромной неожиданной радости. 
Пришла в часть газета «Красная Звезда» за 15 мая. В ней опубликован Указ 
Президиума Верховного Совета СССР о присвоении большой группе солдат, сержантов 
и офицеров, в том числе и мне, звания Героя Советского Союза за бои под 
Балатоном и Вену. Этим же Указом высокой награды посмертно удостоен и гвардии 
капитан Иван Игнатьевич Якушкин.
 Вечером «обмыли» награду. Было командование бригады, командиры всех батальонов 
и начальники служб части, все офицеры первого танкового. Столовая позволила 
накрыть столы для такого немалого коллектива. Пригодились мои личные запасы 
этилового спирта. Отец и Григорий Жуматий сделали отменный «ликер» из 
разведенного спирта и расплавленного сахара. Закуска тоже была добротная – 
ком-бат-2 Герой Советского Союза гвардии капитан Афанасий Щербань принес два 
внушительных шмата сала, а его ординарец Василь Иващенко поставил на стол аж 
целое ведро вареников в масле как подарок новоиспеченному герою-хохляку.
 Пишу об этом, а сердце – чуть защемило от воспоминаний о той далекой поре 
нашей юности. От тоски по многим ушедшим уже из жизни участникам того застолья.
 Наступило 20 мая. Гудит, шумит расположение подразделений части. В путь 
далекий провожаем друзей боевых, с которыми делили хлеб насущный, все фронтовые 
тяготы, ели из одного котелка, вместе смотрели смерти в глаза не день или два, 
а месяцы и даже годы!
 Много различных прощаний было на жизненном пути, но то особенное, грустное. 
Братство боевое, братство фронтовое. Огнем спаянное. Кровью орошенное. Есть ли 
более крепкие узы между людьми? Из сплоченного строя уходят смелые, 
обстрелянные, закаленные, опытные танкисты. Частица «золотого фонда» броневого 
подразделения. Для меня – командира – это большая потеря. Боевой потенциал 
батальона резко понизится. Умом я понимал, что это неизбежная необходимость, а 
сердцу было больно и тревожно. Жаль расставаться с друзьями, с прекрасными 
подчиненными.
 Демобилизованные выстроились коробочками побатальонно. В центре небольшого 
плаца перед штабом бригады застыло гвардейское боевое знамя. Четко подходят к 
нему солдаты и сержанты, правое колено опускают на землю, берут в руки край 
кумачового полотнища и целуют его. Встав на ноги, поворачиваются кругом и, 
печатая шаг, становятся в строй. И так все воины первого, а затем второго 
танковых батальонов и других подразделений бригады и воспитанник Николай 
Демкович.
 Трогательная церемония. Она со всеми подробностями в памяти на всю жизнь. 
Последний раз прикоснуться к знамени, под которым ты и твои друзья по отделению,
 расчету, экипажу, взводу ходили в бой с врагом. В четырех наградах бригады 
есть частица и твоего ратного подвига.
 После обеда погрузка в вагоны. До Читы они поедут общим эшелоном, после – 
каждый вагон пойдет своей дорогой, во вновь сформированных составах, увозя кого 
на запад, кого на восток. Одним словом, домой!..
 Крепкие прощальные рукопожатия, объятия однополчан, поцелуи. Расставание – на 
годы, а со многими – навсегда.

 Прощай, «Эмча»

 Нет желания, но ничего не поделаешь, придется сказ о танках «Шерман» закончить 
печальной нотой. На протяжении многих страниц я старался правдиво рассказать 
обо всем, и не следует отступать от этого мною выбранного правила.
 Прошел год после окончания войны на Дальнем Востоке. По-разному складывалась 
мирная жизнь моих друзей-однополчан. Кто гулял и плясал, кто вознамерился 
жениться, а я решил ехать учиться в военную академию, для чего использовал 
очередной отпуск.
 К моменту моего возвращения в часть из отпуска было получено распоряжение 
подготовить танки «Шерман» для погрузки на железнодорожные платформы. Без 
экипажей. Без боеприпасов. С четвертью заправки баков топливом. На батальон 
требовалось сформировать одну сопровождающую команду в количестве 15 человек. 
Помнится, нам разъяснили, что в соответствие с положениями соглашения по 
ленд-лизу вся боевая и транспортная техника, оставшаяся в частях после 
окончания боевых действий, подлежит возврату стране-поставщику или она должна 
быть выкуплена. Высокие московские инстанции приняли первый вариант: сдать 
иномарочную технику американским представителям, прибывающим на морских 
транспортах во владивостокский порт.
 На подготовку танков к отправке отводилось две недели. За этот срок 
требовалось привести «Эмча» в полную боевую готовность, устранить все имеющиеся 
неполадки (кстати, неисправная ходовая часть после марша по насыпи железной 
дороги в Маньчжурии была отремонтирована сразу же по прибытии бригады в 
Советский Союз), при необходимости произвести подкраску корпуса и башни, 
полностью укомплектовать машины инструментом и другими компонентами их оснастки.

 Короче говоря, предстояло «Шерманам» чуть ли не придать вид, близкий к тому, 
который они имели, выходя за ворота завода-изготовителя. Задача труднейшая, 
учитывая то, что танки в Маньчжурской операции прошли своим ходом расстояние 
около 1500, да год мирной учебы еще «набегали» по 200–300 километров.
 Экипажи делали все, что в их силах. Готовили свои «Эмча» в далекую дорогу на 
совесть. При необходимости в подразделения прибывали ремонтники части и быстро 
устраняли обнаруженную неисправность. Специально созданная приказом командира 
танковой бригады техническая комиссия по истечении срока подготовки стала 
проверять состояние каждого «Шермана». Больших недостатков не обнаружили, а 
некоторые мелочи оперативно устранялись. Командование бригады доложило в корпус 
о полной готовности танков к отправке.
 Прошло несколько дней в ожидании команды на погрузку. Предстояло прощание с 
«Эмча».
 Наконец получен приказ, от которого мурашки по спине забегали – башни 
«Шерманов» и курсовые пулеметы снять и отправить на склад. Броневые корпуса в 
качестве тягачей передать представителям гражданских организаций. О выполнении 
данного приказа следовало доложить через пять дней.
 Почему, отчего, по какой причине так резко изменена дальнейшая судьба 
танков-«иномарок»? Что заставило Москву принять такое убийственное решение? 
Вопросы, на которые ответов тогда мы не нашли.
 Спустя сутки после получения «похоронки», как назвали танкисты этот приказ, 
началась работа. Все ремонтные подразделения частей, корпуса и армии были 
брошены на демонтаж танков и переделку их в тягачи.
 Экипажи, понурив головы, стояли в стороне, исподлобья наблюдая за гибелью 
своих танков. Прощай, «Эмча»! Добрая память о тебе – на всю оставшуюся жизнь 
каждого «иномарочника»!
 «Шермана» – тягачи первого батальона бригады с нашими механиками-водителями 
под командованием офицеров были отправлены в Красноярский край на 
лесоразработки, для очистки трактов от снежных сугробов (таскали тяжелые 
металлические треугольники).
 Где-то месяца через полтора-два после «похорон» «Шерманов» к нам дошел слух, 
который, возможно, был ложью, о причине, заставившей «убить» танки-«иномарки». 
Молва гласила, что американские представители во Владивостоке пожелали в первую 
очередь принять на борт морских транспортов самолеты. Советская сторона начала 
выполнять просьбу союзников. На дальневосточных аэродромах стали приземляться 
перегоняемые из Прибайкалья и Забайкалья ленд-лизовские американские 
истребители и бомбардировщики. Первую партию, кажется истребителей, корабли 
приняли на борт и на глазах у летчиков направили их прямехонько под мощные 
прессы. Погрузив дюралевые лепешки в трюм, транспорт снимался с якоря и уходил 
в открытый океан, где выбрасывал ненужный металлический хлам в море. И снова, 
порожний, появлялся на рейде. Говорили, что якобы сам Сталин принял решение не 
отдавать бывшим союзникам танки, пределав их в тягачи.


Прощай, «эмча»! Танк, переделанный в тягач

 На вооружении частей находилась не одна сотня «Эмча», которые в пятидневный 
срок были списаны, превратившись в тягачи. И делу конец. Более года башни 
«Шерманов» хранились в парках-стоянках, а после расформирования соединения их 
увезли на окружные склады.

 Забыть – невмочь!

 Давным-давно расстался я с «Шерманами», однако не забывал их никогда, ни на 
час. Хотел бы, да не тут-то было.
 На фронте больше всего мне пришлось воевать на танках-«иномарках» и только 
около месяца на «Т-34». Досталось мне сполна: и подбивали, и подрывался, и 
горел, вот только не тонул. «Рубануло» меня, скажем так, симметрично: в 
сентябре сорок третьего года была подбита моя «Матильда», и я получил тяжелое 
ранение правой ноги; а в апреле сорок пятого – «Тигр» с короткой дистанции 
бронебойным снарядом прошил мой атакующий «Шерман».
 При поступлении в госпиталь мне сразу было сказано, что без ампутации левой 
ноги не обойтись, поскольку слишком серьезно поврежден коленный сустав. На мое 
счастье, в это время в «хозяйстве Чистякова» находился главный хирург 2-го 
Украинского фронта полковник медицинской службы Николай Николаевич Еланский. 
Впоследствии генерал, Герой Социалистического Труда.
 Он сказал, что отнять ногу у молодого человека (мне только на днях исполнилось 
23 года) еще успеем. Этот прекрасный специалист сделал мне операцию, собрал по 
косточкам колено. Да святится имя его!.. «Нарядили» меня в гипсовый панцирь, 
оставив свободными только правую ногу и руки. Мой ординарец гвардии старший 
сержант Григорий Жуматий и шофер гвардии сержант Яков Зуев полтора месяца 
носили неподвижного комбата на прогулку, перевязку, осмотр к врачам. Я лежал на 
частной квартире в библиотеке чешского зубного врача.
 Через 15 лет после того незабываемого дня операции мне посчастливилось 
встретиться с профессором 1-го Московского медицинского института Еланским. Я 
его горячо поблагодарил за спасение левой ноги.
 – Простите, я вас не помню, – сказал Николай Николаевич.
 – Зато я вас запомнил на всю жизнь!
 За многие годы службы в армии раны не раз заставляли обращаться к врачам за 
помощью. В сорок восьмом году, когда я учился в Военной академии имени М.В. 
Фрунзе, вследствие большой физической нагрузки при подготовке к параду на 
Красной площади открылась рана на правой ноге, вышли наружу несколько мелких 
«матильдовских» кусочков брони, а левая отекла. На все время учебы я был 
освобожден от строевых занятий.
 Это было первое серьезное предупреждение: «Помни о своих «иномарочных» 
осколках!» – и начало почти сорокалетнего обязательного фиксирования коленного 
сустава левой ноги эластичным бинтом перед работой, связанной со значительными 
физическими нагрузками.
 При ежегодной диспансеризации офицеров хирурги настойчиво рекомендовали лечь 
на операцию для удаления осколков из левой ноги. В противном случае они не 
исключали осложнений непредсказуемого характера. Приходилось всякий раз 
отшучиваться: «Осколки из высококачественной брони. Думается, все будет в 
порядке!»
 И так держал оборону в течение трех десятилетий.
 А где-то в конце семидесятых годов я отдыхал в Гурзуфском военном санатории. 
Лето. Прекрасный купальный сезон. Однажды заштормило, и, когда через двое суток 
море успокоилось, пляж был завален песком и галькой. Многие отдыхающие, в том 
числе и я, помогали сотрудникам санатория очищать берег от наносов. Мне перед 
этим надо было бы сходить в спальный корпус за эластичным бинтом. Поленился, а 
зря. Работая, не забывал о левой израненной ноге, стараясь всю тяжесть нагрузки 
переложить на правую конечность, но итог все равно оказался плачевным. На 
следующий день на левую ногу невозможно было надеть штанину. Три дня, 
остававшиеся до конца путевки, провел в постели. С огромным трудом добрался 
домой. Показался лечащему врачу, с которым решили дождаться спада опухоли, 
после чего рассмотреть вопрос о госпитализации и оперировании.
 Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Прошла отечность. От 
госпиталя я снова отказался. И об этом не жалею до сих пор. Свыше двадцати лет 
подобное не повторяется. Хотя нагрузки на ноги немалые: вожу машину, 
обрабатываю землю на даче. Эластичный бинт – заброшен. Медики считают, что 
большой («шермановский») осколок под чашечкой левого колена сместился. «Улегся» 
поудобнее. И теперь что-то в ноге не защемляет. Трогать его нецелесообразно. 
Слава Всевышнему!..
 С годами все чаще в непогоду ноют раны. На всю оставшуюся жизнь я неразлучен с 
осколками, сидящими в моем теле. Помню, не забываю о них. Знаю их 
«родословную»!..

 Медиков подвиг великий

 Уж коли я заговорил о своих ранениях, скажу несколько слов о той важной роли в 
достижении Победы над фашистской Германией, которую сыграла медицинская служба 
подразделений, частей, соединений и объединений.
 Ниже речь пойдет о медицинской службе соединений 6-й (гвардейской) танковой 
армии в третьем периоде Великой Отечественной с января 1944 года по май 1945 
года и в войне против империалистической Японии. В операциях по разгрому 
гитлеровских войск сложилась и четко оформилась прогрессивная система 
лечебно-эвакуационого обеспечения и этапного лечения с эвакуацией по назначению.

 Успешно действовавшая система санитарно-гигиенических и противоэпидемических 
мероприятий исключила большие эпидемические вспышки и высокую инфекционную 
заболеваемость среди личного состава советских Вооруженных Сил, что было 
присуще всем воюющим армиям в прошлом.
 Для выполнения нелегких задач медицинская служба войск располагала следующими 
силами и средствами.
 В 5-й (9-й гвардейский) механизированный корпус по штату входили три 
механизированные и одна танковая бригады. В ротах батальонов механизированных 
бригад имелся санинструктор и три санитара. Кроме того, им всегда в помощь 
выделялось 5–6 так называемых вспомогательных санитаров (резерв санитаров) из 
числа солдат, подготовленных в этой области.
 Танковые роты батальонов танковой бригады медиков не имели. Навыкам оказания 
первой медицинской помощи был обучен каждый член экипажа. В любом виде боя 
танковый батальон усиливался ротой автоматчиков моторизованного батальона 
бригады. В штат этого подразделения входило такое же количество медиков, как в 
ротах механизированных бригад.
 В батальонах танковой (механизированной) бригады имелся фельдшер и три 
санинструктора. Такой же состав медиков входил в штат отдельного дивизиона 
«Катюш» корпуса. Медицинское имущество перевозилось на одной автомашине.
 В танковых подразделениях постояно был сверхштатный состав различных 
специалистов (механиков-водителей, их помощников, командиров орудий, радистов) 
в количестве от 10 до 20 человек, пополнявшийся в основном за счет танкистов с 
подбитых машин. Для оказания помощи медикам из этого резерва всегда выделялось 
в распоряжение фельдшера батальона 5–7 танкистов.
 В штате танковой (механизированной) бригады имелся старший врач части, два 
хирурга и медико-санитарный взвод численностью 38 человек. В нашей 233-й (46-й 
гвардейской) танковой бригаде находилось три автомашины для перевозки хозяйства 
аптеки и три американских колесно-гусеничных бронетранспортера, а с января 
сорок четвертого еще и два трофейных немецких колесно-гусеничных транспортера 
для эвакуации раненых и больных в любых погодных условиях.
 За счет медсанвзвода создавался бригадный медицинский пункт (БрМП) и 
выделялось две-три подвижных группы (по количеству батальонов), которые на 
бронетранспортерах или автомобилях следовали за их боевыми порядками, 
обеспечивая эвакуацию раненых с поля боя.
 Необходимо подчеркнуть некоторую особенность в создании органов медицинского 
обеспечения в механизированной бригаде. В последнюю по штату входило три 
моторизованных батальона и танковый полк (три танковые роты, имевшие 35 единиц 
М4А2). Исходя из данной структуры, в ней создавалось: три батальонных 
медицинских пункта (БМП), один бригадный (БрМП) и один полковой медицинский 
пункт (ПМП). В танковом полку, естественно, БМП отсутствовали.
 По обобщенным данным, в третьем периоде войны на полковых и бригадных 
медицинских пунктах перевязка ран и наложение первичной повязки производилось 
примерно у 50–60 процентов, иммобилизация переломов – у 20–25 процентов, 
остановка кровотечения – у 3–4 процентов, переливание крови и кро-возаменяющих 
жидкостей – у 8–10 процентов, вагосимпатическая блокада – у 4–6 процентов, 
футлярная блокада и поднадкостная анастезия – у 6–10 процентов общего числа 
раненых, поступивших на этот этап медицинской эвакуации (Очерки истории 
советской военной медицины. М.: Медицина, Ленинградское отделение. 1968. С. 295.
).
 В механизированном корпусе центром оказания квалифицированной медицинской 
помощи являлся медико-санитарный батальон (МСБ). Особенно возросла роль данного 
лечебного подразделения в завершающем этапе войны. Медсанбат за сутки 
обрабатывал от 450 до 1500 раненых и больных.
 В состав МСБ входила медицинская рота (пропускная способность 300 человек в 
сутки), санитарный взвод, эвакуационно-транспортный взвод, хозяйственный взвод. 
Численность батальона составляла 101 человек. В медицинскую роту батальона 
входили приемосортировочный взвод, операционно-перевязочный взвод, 
зубоврачебный кабинет, эвакуационное отделение. При действиях на Дальнем 
Востоке в батальон был включен противоэпидемический взвод.
 В приемосортировочном взводе проводилась маркировка раненых, позволявшая 
направлять их либо в операционную, либо в эвакуационно-транспортный взвод, а 
некоторых раненых после перевязки возвращать в часть.
 Медико-санитарный батальон в полном составе (очень редко) или частью сил, что 
случалось чаще всего, создавал корпусной медицинский пункт (КМП).
 В последние полтора года войны в развертывании этапов медицинской эвакуации 
выявилась одна своеобразная тенденция. Это стремление заменить нижестоящие 
этапы средствами вышестоящего звена медицинской службы по следующей схеме: в 
исходном положении, а нередко и на отдельных рубежах в ходе боевых действий 
вместо КМП развертывались хирургические полевые подвижные госпиталя (ХППГ) 
первой линии, а взамен госпитальной базы армии (ГБА), особенно ее второго 
эшелона, первый эшелон госпитальной базы фронта (ГБФ).
 Общая оперируемость на КМП достигала 50–60 процентов и более. Значительными 
были показатели переливания крови (8,2–11,2 процента) и кровезаменителей (10,
5–12,4 процента).
 В первую очередь кровь и кровезаменители вводились раненым, находящимся в 
шоковом состоянии. В среднем этот вид помощи оказывался 75–82 процентам раненых.

 К перечню мероприятий квалифицированной медицинской помощи в МСБ (на КМП) 
следует также отнести транспортную иммобилизацию (укрепление, фиксирование) 
переломов конечностей. Данный показатель находился в пределах 25,5–30,5 
процента случаев. Основным средством иммобилизации были шины, а гипсовые 
повязки и лангеты (гипсовые корытца) почти не применялись.
 Больные, как правило, проходили лечение в медсанбате (на КМП), откуда в строй 
возвращалось почти 50 процентов поступивших солдат, сержантов и офицеров.
 Число лечебных учреждений, которыми располагала танковая армия, было 
значительно меньше, чем в общевойсковой армии. Так, в 1945 году в состав 
медицинских формирований танковой армии входили три ХППГ, терапевтический 
полевой подвижный госпиталь (ТППГ), госпиталь легкораненых (ГЛР), инфекционный 
госпиталь и эвакуационный приемник – всего семь учреждений на 2300 коек и мест. 
Каждый госпиталь рассчитан на прием 200–300 раненых, а практически мог принять 
и обработать в два раза больше.
 Эвакуационно-транспортными средствами армии являлись автосанитарные взвода и 
роты, имевшие по штату 24 и 48 санитарных автомашин соответственно. Нередко 
фронт усиливал медицинскую службу танкового объединения 2–3 легкими санитарными 
самолетами.
 В руководящий медицинский состав армии входили: начальник медицинской службы, 
армейский хирург, терапевт и эпидемиолог.
 Как показано на схеме 1, основные силы и средства армейских лечебных 
учреждений создавали первый эшелон ГБА. Как правило, один ХППГ первой линии 
располагался параллельно с КМП и принимал часть раненых непосредственно с БрМП. 
На этот госпиталь возлагалась также задача обеспечения маневра КМП, освобождая 
последний от приема нетранспортабельных раненых и переключая их поток на себя. 
Сюда могли поступать раненые и из БрМП. В ряде случаев ХППГ не усиливал КМП, а 
полностью его заменял. Это позволяло быстро выдвигать медсанбат вслед за 
наступающими частями корпуса и своевременно оказывать квалифицированную 
медицинскую помощь на новых рубежах.
 Второй эшелон ГБА формировался за счет лечебных учреждений армии (один ХППГ), 
а остальные силы составляли фронтовые госпитали.
 Очень часто танковая армия в исходном положении развертывала только половину 
госпиталей. Вторая их часть составляла резерв начальника медслужбы. Порядок 
использования последних всякий раз зависел от сложившейся оперативной 
обстановки. В одних случаях в новом районе начинали работать все госпитали – и 
резервные, и перебазированные из первоначального положения. При другом варианте 
развертывалась только сокращенная группа госпиталей. С учетом поступающих 
раненых она наращивалась резервными учреждениями или оставалась неизменной.
 В состав ГБА включались специализированные ХППГ для раненых в голову, шею и 
позвоночник, терапевтический и инфекционный госпиталя, госпитали для 
легкораненых. Специализированная помощь в ХППГ обеспечивалась за счет групп 
отдельной роты медицинского усиления (ОРМУ). Данное подразделение обычно 
состояло из 14–16 групп усиления (2–4 общехирургических, 2 нейрохирургических, 
2 челюстно-лицевых, 2 офтальмологических, 2 отоларингологических, 2 
токсикотерапевтических и 2 рентгенологических).
 В терапевтическом (ТППГ) и инфекционном (ИППГ) госпиталях и в госпитале 
легкораненых (ГЛР) врачи-специалисты входили в их штаты.
 С 26 июля 1944 года в состав армии был включен кожно-венерологический 
госпиталь.
 Как показывает статистика, из числа раненых, получивших первую хирургическую 
обработку, большая часть оперировалась в пределах армии: на КМП-71–72,6 
процента, в ХППГ первой линии – 18,8 процента. Только 1,6 процента из общего 
количества раненых – в госпиталях фронта.
 Перед Яссо-Кишиневской операцией (август 1944 года) 6-я танковая армия – 
подвижная группа фронта – в исходном положении развернула только два госпиталя. 
Медицинское обеспечение армии ввода в прорыв брал на себя фронт. Это позволило 
сохранить госпитальные средства для действий частей и соединений в оперативной 
глубине обороны противника.
 К особенностям медицинского обеспечения подвижной группы, вышедшей на 
оперативный простор, следует отнести частые и нередко резкие изменения общей, 
медицинской и тыловой обстановки; высокие маневренные возможности войск, 
значительный отрыв от главных сил фронта (от 30 до 60, а временами и до 100 
километров), открытые фланги, растянутость наземных коммуникаций.
 Все вышеназванное оказывало существенное влияние на медицинское обеспечение 
танковой армии в августовских боях на территории Румынии.
 Медицинские части (главным образом армейские) были максимально приближены к 
войскам первого эшелона и развертывались при необходимости совместно с другими 
средствами тыла под прикрытием вторых эшелонов (резервов), а в отдельных 
случаях и специально выделенных для их охраны подразделений. Танковые части и 
соединения действовали в глубоком тылу противника, поэтому возникала острая 
необходимость охраны этапов эвакуации и в первую очередь санитарного транспорта.

 В каждом экипаже, расчете, в подразделениях и частях до начала операции был 
создан сверхнормативный запас различного медицинского имущества. А в ходе 
наступления он значительно пополнялся за счет трофеев. После завершения 
Яссо-Кишиневской операции мы еще долго использовали немецкие и румынские 
перевязочные материалы и лекарственные средства во всех лечебных органах и 
учреждениях. Для лучшего выявления, учета, хранения и расходования трофейного 
медимущества в армии были созданы специальные комиссии.
 Сложная, даже можно смело сказать – сложнейшая, область медицинской службы 
войск – это своевременный вынос с поля боя раненых бойцов и их доставка на 
пункты и в госпитали. Сбор и эвакуация – две взаимосвязанные подсистемы 
лечебно-эвакуационного обеспечения войск, полнота и качество проведения которых 
определяли успех функционирования системы этапного лечения раненых и больных с 
эвакуацией последних по назначению.
 Основную роль в сборе и выносе раненых с поля боя играли штатные и 
вспомогательные санитары рот, санинструкторы батальонов и бригад. На ряде 
фронтов в последний период войны эта категория медиков вынесла с поля боя 51 
процент всех раненых, остальные пострадавшие вышли сами или были эвакуированы 
товарищами.
 Работа медиков ротного и батальонного звеньев была сопряжена с огромной 
опасностью для жизни. Потери среди них занимали одно из первых мест среди 
войсковых медицинских работников. Придавая важное значение этому низовому этапу 
эвакуации раненых, еще в начале Великой Отечественной войны, 23 августа 1941 
года, нарком обороны Союза ССР И.В. Сталин подписал приказ № 281 «О порядке 
представления к правительственной награде военных санитаров и носильщиков».

 «Для поощрения боевой работы военных санитаров и носильщиков ввести следующие 
представления о награждении:
 за вынос с поля боя 15 раненых с их винтовками или ручными пулеметами 
представлять к правительственной награде медалью «За боевые заслуги» или «За 
отвагу» каждого санитара и носильщика;
 за вынос с поля боя 25 раненых с их винтовками или ручными пулеметами 
представлять к правительственной награде орденом Красной Звезды каждого 
санитара и носильщика;
 за вынос с поля боя 40 раненых с их винтовками или ручными пулеметами 
представлять к правительственной награде орденом Красного Знамени каждого 
санитара и носильщика;
 за вынос с поля боя 80 раненых с их винтовками или ручными пулеметами 
представлять к правительственной награде орденом Ленина каждого санитара и 
носильщика».

 Эвакуация раненых и больных организовывалась по принципу «эвакуация на себя». 
Каждый начальник, начиная с батальонного пункта и кончая фронтовым госпиталем, 
обязан был забирать раненых из предыдущего этапа в свои учреждения. Так было 
записано в наставлениях и указаниях, регламентирующих работу санитарной службы. 
Однако на практике все выглядело несколько иначе: этот принцип строго 
соблюдался всю войну только до медсанбата, то есть в корпусном звене 
организации войск. А на последующих этапах эвакуации начальники, как правило, 
привозили раненых и больных «к себе» и отправляли их «от себя».
 Эвакуация осуществлялась по медицинским показателям: раненых и больных, 
нуждающихся в лечении продолжительностью не свыше 10 дней, оставляли в команде 
выздоравливающих в медсанбате корпуса; лечение до 30 суток проводилось в 
армейских госпиталях, до двух месяцев – во фронтовых, раненых и больных, 
требовавших длительного лечения, отправляли в тыл.
 Исключение составляли инфекционные больные, которые оставлялись до полного 
излечения в инфекционных госпиталях.
 В январе 1944 года командующий 6-й танковой армией приказал медикам в случае, 
если раненого можно вылечить в армейском госпитале за три месяца, в тыл не 
отправлять! Это была забота о максимальном сохранении состава подчиненных 
соединений. Мы, раненые, несказанно были рады такому разумному распоряжению 
генерала А. Кравченко. Танкисты и другие специалисты после излечения 
возвращались в свою родную часть. К друзьям-однополчанам!
 Важной проблемой на всех этапах эвакуации являлось сокращение сроков доставки 
раненых и больных на медицинские пункты и оказание им первой помощи. В полковых 
(бригадных) звеньях управления этот показатель равнялся 3–4 часам после ранения,
 на КМП или в ХППГ первой линии основная масса пострадавших поступала в первые 
6–8 часов после ранения. При этом медицинская служба особое внимание уделяла 
быстрейшей доставке тяжелораненых.
 Малое количество легких санитарных самолетов (в армии – два-три) исключало 
возможность эвакуации всех тяжелораненых, неспособных перенести доставку в 
госпиталь автомобильным транспортом с войсковых этапов медицинской эвакуации. 
Приходилось таких, вышедших из строя, оставлять на КМП или в ХППГ первой линии. 
Пункт или госпиталь вез с собой этих нетранспортабельных раненых при 
перемещении за наступающими войсками. Благо перемещение осуществлялось на 
небольшое расстояние.
 Чаще всего такой контингент бойцов и командиров оставался в местах прежней 
дислокации этапов эвакуации с группой медицинских работников, выделенных для 
его обслуживания.
 Вот один из примеров. Январские бои на Правобережной Украине. Наш 5-й 
механизированный корпус участвовал в операции по окружению 
Корсунь-Шевченковской группировки противника. Раскисшие и разбитые грунтовые 
дороги не позволили доставить 15 тяжелораненых в армейский ГЛР. Было принято 
решение оставить их на время в недавно отбитой у врага деревне Тыновка. 
Обслуживали танкистов один фельдшер и две медсестры из КМП. Для охраны этого 
«пункта» выделили отделение автоматчиков и трофейный танк «Тигр» с тремя 
членами экипажа. Через сутки раненые были переданы в ХППГ первой линии.
 Покажу на примерах последовательность оказания медицинской помощи раненым, 
начиная с экипажа.
 Вынос или вывоз пострадавших с поля боя на батальонный медицинский пункт (БМП) 
или в места сосредоточения (их зачастую называли гнездами раненых) 
организовывал фельдшер батальона. Он и санинструктор оказывали доврачебную 
помощь.
 Вот один из эпизодов. При овладении городом Звенигородка (январь 1944 года) 
был подбит танк командира батальона капитана Николая Маслюкова. Комбат погиб, 
два человека были ранены, из них один – тяжело. Уцелевшие члены экипажа 
вытащили раненых из «Шермана» и тут же их перевязали. Вскоре тяжелораненому 
фельдшер батальона лейтенант Михаил Паршиков наложил жгут, остановив 
кровотечение.
 За головными танками шла группа медико-санитарного взвода бригады на двух 
американских бронетранспортерах. Ее возглавляла фельдшер старший лейтенант 
Полина Худолеева. Исключительно храбрая женщина, прекрасно знающая свое дело. 
Через 20 минут танкисты и три автоматчика были переданы в ее руки. Она и три 
санинструктора ввели пострадавшим противостолбнячную сыворотку и тщательно 
обработали раны, выписали желтую медицинскую карточку переднего края – 
первичный санитарный документ, где указывались фамилия, имя, отчество раненого, 
год рождения, звание, должность, номер полевой почты, характер ранения, объем 
оказанной первичной помощи.
 Без промедления эти пять раненых и погибший капитан Маслюков на втором 
бронетранспортере были отправлены на БрМП.
 Во время отражения попыток противника деблокировать окруженную 
Корсунь-Шевченковскую группировку на вывоз раненых с поля боя были 
задействованы американский колесно-гусеничный бронетранспортер медсанвзвода и 
два «Студебеккера». 30 января сорок четвертого года я направился на корпусной 
склад получать боеприпасы для танков и одновременно повел прямо в медсанбат 
бронетранспортер и грузовик с 20 ранеными.
 Считаю необходимым подчеркнуть, что в бронетанковых и механизированных войсках 
проблемы с эвакуацией пострадавших в вышестоящее лечебное учреждение не 
существовало. Если обстоятельства требовали – выделялись для этой цели даже 
боевые машины (танки или БТРы).
 Особенно большое внимание командование и нашей 233-й бригады, и других частей 
5-го мехкорпуса уделяло обеспечению высокопроходимым транспортом медиков 
полкового (бригадного) звена. После разгрома вражеских войск в районе 
Корсунь-Шевченковского было захвачено огромное количество автомашин, вездеходов,
 штабных автобусов и т. п. Из трофейных немецких транспортеров двумя усилили 
медсанвзвод бригады.
 В ходе проведения Яссо-Кишиневской операции (август 1944 года) обстановка 
потребовала на короткий срок внести некоторые коррективы в систему этапного 
лечения с эвакуацией по назначению.
 25 августа большая группа войск 6-й немецкой армии с танками и артиллерией, 
воспользовавшись тем, что боевые порядки 52-й армии оказались недостаточно 
плотными, прорвались на юго-запад, намереваясь пробиться через Карпаты в 
Венгрию. Это привело к тому, что на несколько дней коммуникации 6-й танковой 
армии были перерезаны. Некоторые тыловые и госпитальные учреждения были 
уничтожены, а остальные лишились возможности продолжать движение вслед за 
наступающими соединениями и частями.
 В связи с такой сложной ситуацией на тыловых дорогах танковой армии пришлось 
отказаться вообще от эвакуации раненых и больных в вышестоящие лечебные 
учреждения. За счет части штатных медицинских подразделений бригад и корпуса, а 
также следовавших за первым эшелоном войск групп из армейских госпиталей 
организовать своего рода первую линию ГБА. Она была сосредоточена на западной 
окраине города Фокшаны.
 Подступы к району нахождения этих лечебных органов надежно охранялись 
специально выделенными стрелковыми подразделениями, усиленными трофейными 
танками и орудиями с экипажами и расчетами, взятыми из резерва. Когда подошли 
тылы армии, весь контингент раненых и больных передали в госпитали.
 Число этапов по пути каждого эвакуируемого, по мере возможности, стремились 
уменьшить, с тем чтобы он как можно быстрее попал в нужный ему госпиталь. Такой 
«короткий маршрут» пришлось пройти и мне.
 19 апреля сорок пятого года на подступах к городу Мистельбах мой «Шерман» был 
подбит. «Тигр» ударил с короткого расстояния из-за железнодорожной насыпи, 
попав в левую носовую его часть, и по диагонали «прошил» корпус насквозь. 
Удивительно, но танк не загорелся.
 Механик-водитель гвардии старшина Геннадий Капранов и радист гвардии сержант 
Николай Шевчук погибли. Командиру орудия гвардии старшему сержанту Анатолию 
Ромашкину оторвало обе ноги. Тяжелые ранения получили я, гвардии старший 
лейтенант Александр Ионов и гвардии лейтенант Иван Филин – командир моего танка.
 В батальоне к этому времени осталось всего семь танков, а в роте Ионова – ни 
одного. Вот почему он оказался в моей машине.
 Так как я находился на сиденье командира, то голова и большая часть груди 
оказались в командирской башенке. Мне раздробило колено левой ноги, но ранения 
я не почувствовал. В первую очередь помог Ионову выбраться из танка. Затем 
кинулся к Ромашкину, вытащил его из башни и положил на землю правее «Шермана». 
Снова забрался на танк, чтобы оказать помощь нуждающемуся. И только тогда 
увидел свою рану и сразу упал на жалюзи моторного отделения, правда сознания не 
потерял. В этот момент услышал пистолетный выстрел. Повернул голову и увидел, 
что Ромашкин покончил с собой. Незадолго до начала Венской операции, за ужином, 
он сказал: «Если мне оторвет ногу – я застрелюсь!» В этом бою он потерял обе 
ноги… Детдомовец, он понимал, какая судьба ждет его – инвалида.
 К моему танку подбежали три бригадных разведчика, которые на бронетранспортере 
двигались за нами. Нас троих отнесли в укрытие, где уже был фельдшер батальона 
из гражданских Павел Денисюк, который наложил жгуты, сделал перевязки. Вскоре 
подъехала на вездеходе гвардии старший лейтенант Полина Худолеева, сделала 
противостолбнячные уколы. Нас погрузили на ее транспорт и сразу увезли в тыл, в 
расположение штаба бригады.
 Начальник штаба гвардии подполковник Павел Корнюшин распорядился немедленно 
отправить меня, Ионова и Филина в армейский госпиталь. Худолеева выписала нам 
каждому медицинскую карточку переднего края. Подошла вызванная моя легковая 
машина с шофером и ординарцем.
 Нас погрузили в нее, и мы помчались в армейский ГЛР № 2632, который находился 
в чехословацком населенном пункте Клобоуки у Брно.


* * *

 Как я уже говорил, 6-я гвардейская танковая армия в составе Забайкальского 
фронта принимала активное участие в разгроме империалистической Японии. Все на 
этом театре военных действий оказалось необычным, но медики-«западники», имея 
богатый европейский боевой и лечебный опыт, находили разумные выходы из самых 
сложных ситуаций.
 Отработанная на западе система санитарно-эвакуационного обеспечения, в 
частности на Забайкальском фронте, претерпела немалую трансформацию.
 Я остановлюсь на особенностях медицинского обеспечения действий соединений 
танковой армии в Маньчжурской операции.
 Госпитальная база армий Забайкальского фронта была максимально приближена к 
войскам. Из 120 госпиталей фронт имел только семь ХППГ и один ИППГ. Общая их 
емкость 650–900 коек. Остальные медицинские учреждения или находились еще в 
дороге с запада, или продолжали формироваться. Укомплектованность 
санитарно-эвакуационных подразделений – 90 процентов (Архив ВММ, ф. 1, оп. 
44668, д. 76, л. 11). ГБФ развернулась в два эшелона.
 В условиях растянутости коммуникаций, повсеместного бездорожья применение 
автотранспорта для эвакуации раненых и больных резко ограничивалось, а на 
отдельных этапах операции могло быть полностью исключено, что и произошло. 
Предвидя такую ситуацию, главком войск на Дальнем Востоке накануне наступления 
издал приказ об использовании обратных рейсов транспортных самолетов для 
медицинской эвакуации. Забегая вперед, отмечу, что это стало возможным только 
после форсирования соединениями Забайкальского фронта хребта Большой Хинган из 
района Лубэя и других мест юго-востока Маньчжурии.
 Следует сразу же оговориться, что соединения и части 6-й гвардейской танковой 
армии, действуя в исключительно трудных природных условиях, практически не 
имели потерь в личном составе, боевой и транспортной технике. За всю операцию в 
войсках фронта санитарные потери составили всего 16 процентов предполагаемого 
их числа (там же, ф. 1, оп. 47167, д. 6, лл. 81, 92).
 Ни в одной операции против немецко-фашистских войск не было такой теснейшей 
«спайки» подразделений и частей – боевых, тыловых и медицинских.
 10 августа. Пустыня Гоби. В походном порядке 46-й гвардейской бригады были и 
медики корпуса, и передовая группа армейского ГЛР № 2632. Все держались 
танкистов, зная, что это надежная защита в случае столкновения с противником.
 На всю глубину операции была организована и постоянно велась 
санитарно-эпидемиологическая разведка. С этой целью за первым эшелоном 9-го 
механизированного и 5-го танкового гвардейских корпусов следовали подвижные 
отделения санитарно-эпидемиологических отрядов армии. Это помимо того, что в 
медсанбатах названных соединений имелось по эпидемиологическому взводу. Отрядам 
были приданы силы и средства обмывочно-дезинфекционных рот, которые, в случае 
необходимости, обеспечивали санитарную обработку личного состава.
 Отряды имели штатные специальные противочумные отделения. Наряду с этим, 
предусматривалось привлечение в помощь последним подвижных отделений по особо 
опасным инфекциям фронтовых санитарно-эпидемических лабораторий.
 К счастью, эти подразделения оказались «безработными», не возникло потребности 
в их развертывании.
 Большое внимание уделялось обследованию и санитарной охране колодцев.
 В пустыне Гоби мы впервые столкнулись с необычным для нас – «западников» – 
явлением: от перегрева у нескольких танкодесантников случился солнечный удар. Я 
уже рассказал, как была налажена защита от перегрева в дальнейшем.
 К третьему дню операции картина системы этапного лечения и эвакуации по 
назначению в соединениях Забайкальского фронта имела, прямо скажем, 
неприглядный вид.
 ФГБ находилась в исходном районе развертывания. Корпусные медицинские пункты 
нередко находились в 80–90 км от линии фронта. Армейские госпитали остались в 
Предхинганье. Причиной всему этому послужила нехватка горючего и раскисшие 
дороги через горы. С выходом на Центральную Маньчжурскую равнину медицинская 
служба в войсках была представлена штатными силами и средствами бригад корпусов 
и передовыми группами армейского ГЛР.
 Надо отметить, что и особой надобности в санитарной помощи войска не 
испытывали. В Захинганье основная нагрузка выпала на долю 
санитарно-эпидемиологических подразделений и частей, которые обследовали 
территории, источники водоснабжения, захваченные японские продовольственные 
запасы.
 С выходом соединений танковой армии в район Лубэя в танках кончилось горючее. 
Южнее этого города был оборудован полевой аэродром, на который 
военно-транспортные самолеты доставляли в первую очередь дизтопливо.
 Здесь сразу же развернули эвакоприемник. Медицинские группы сопровождения 
частей и соединений доставляли сюда раненых и больных. Авиаторы обратным рейсом 
эвакуировали последних во фронтовые госпитали.
 В ходе дальнейшего наступления в юго-восточном направлении к Мукдену, Дайрену 
и Порт-Артуру в походных порядках частей 5-го танкового и 9-го 
механизированного гвардейских корпусов, как и до этого, находились все штатные 
медицинские подразделения, а также большие медицинские группы армейских 
госпиталей. Эти учреждения при потребности развертывали часть сил и средств, 
принимали пострадавших, оказывали им помощь. Остальным составом продолжали 
следовать за войсками.
 Именно в этот период стремительного наступления объединений Забайкальского 
фронта в глубь вражеской территории развернулись лишь некоторые армейские 
госпитали и группы фронтовых госпиталей в Хайларе и Ван-Мяо.
 К исходу операции на транспортных самолетах в Мукден и Дайрен были переброшены 
два полевых госпиталя.
 Практически медицинская служба армейского и фронтового масштаба за время 
боевых действий оставалась в свернутом состоянии по причине малого количества 
раненых и больных. С ними успешно справлялось низовое войсковое медицинское 
звено.

 В Москве

 Сорок седьмой год. Продолжаю усиленную подготовку к сдаче экзаменов в академию.
 Я хотел пойти учиться в бронетанковую, но на армию пришло всего четыре места, 
которые забрало штабное начальство высокого ранга. Нам – низшему командному 
звену – не досталось.
 А уехать на учебу ох как хотелось. Батальона – сильной боевой единицы – не 
существовало. Как известно, остались в парке, на деревянных подставках, одни 
снятые с «Шерманов» башни с понуро опущенными к земле длинноствольными пушками. 
Как увидишь эту картину – сердце обливается кровью. Были танки – и нет их.
 Оказались свободными три места в Военную академию имени М.В. Фрунзе. Я решил 
время не терять и написал рапорт о желании учиться в этом высшем учебном 
заведении. Надо было уехать во что бы то ни стало.
 В конце февраля – начале марта мы, три офицера, сдали предварительные экзамены 
в Хабаровске и были зачислены абитуриентами «Фрунзевки». Основные экзамены 
предстояло сдать в Москве – в июле – августе.
 Мне и Николаю Радину предстояла дальняя дорога. Программа подготовки к 
главному экзамену – в руках. День и ночь штудирую, готовлюсь, благо в батальоне 
нет техники, а значит, и объемных по работе парковых дней, вождения и стрельб. 
Боевая подготовка в батальоне еле «теплилась»: изучали уставы, несли караульную 
службу, знакомились с политическими документами того времени. Это позволяло мне 
больше времени расходовать на свое «самообразование».
 В начале мая меня и Николая Волкова вызвал к себе командир корпуса гвардии 
генерал-лейтенант Михаил Волков (отец Николая), который поставил, как говорится,
 точки над «i», сказав: «Николаю и вам обязательно надо поступить в академию, 
поскольку серьезная подготовка возможна только в ее стенах. Вам положены 
отпуска: творческий и за этот год – очередной. Я распоряжусь, чтобы вы сдали 
свои должности. После этого получите соответствующие отпускные документы и 
собирайтесь в дорогу. Жить и готовиться к экзаменам будете на моей даче в 
Останкино».
 С этого дня я с Николаем-югославом стал собираться к отъезду. Через две недели 
мы распрощались с друзьями и отбыли в отпуска, но не отдыхать, а напряженно 
работать.
 Утром прибыли в Читу. До отхода поезда в Москву оставалось около пяти часов. Я 
счел своим священным долгом посетить братскую могилу, в которой покоился прах 
гвардии капитана Николая Богданова. Радин знал туда дорогу. Купили цветы. 
Быстро добрались до кладбища. Два однополчанина стояли у могилы друга, учителя, 
наставника, замечательного, умного, отважного офицера, прошедшего большой 
фронтовой путь, награжденного четырьмя боевыми орденами и таким нелепым образом 
закончившего жизненный путь. Тяжело нам здесь – в читинском сосновом бору. Не 
легче будет в Москве, перед его родителями – матерью Евдокией Яковлевной и 
отцом Николаем Николаевичем. Придется подробно рассказывать всю трагедию гибели 
их единственного сына.
 Время возвращаться на вокзал. Скоро отправление поезда. Мы продолжаем стоять в 
скорбном молчании. Я не сомневался, что это наше последнее посещение могилы 
Богданова. Когда сюда еще приведет жизненная дорога?.. На обратном пути Коля с 
дрожью в голосе произнес: «Вряд ли удастся когда-либо еще раз склонить голову 
над местом погребения Николая Николаевича». Его слова оказались пророческими.
 Многие могилы однополчан, разбросанные на родной земле, в городах и селах 
восточноевропейских стран, мне не удалось и уже не удастся посетить. Но мои 
павшие «эмчисты» в памяти на всю оставшуюся жизнь!
 И вот мы в Москве. Остановились у Богдановых в Мало-Песковском переулке, что 
между Арбатом и Собачьей площадкой. Здесь, как договорились заранее, будет 
временное пристанище Коли Радина, на время пока я буду сдавать экзамены в 
академию. Возможно, получу жилье или сниму квартиру – и тогда с югославом буду 
находиться вместе.
 Заранее мной были приняты меры и по созданию достаточного продовольственного 
запаса в семье Богдановых. Сюда несколько раз через отпускников-москвичей 
передавались большие посылки: рис, консервы, сгущенное молоко, постельное и 
нательное белье, мыло и т. п. Сами мы тоже приехали не с пустыми руками. Шел 
малой скоростью стокилограммовый багаж с различными консервами, крупами, бельем,
 костюмным материалом. Парня понадобится одевать и обувать, а где нужно и 
презенты дарить. Жизнь без этого невозможна.
 Не откладывая на потом, занялись устройством Радина в школу, что была рядом с 
домом, пока ее начальство еще находилось на своих служебных местах, не убыло на 
летние каникулы. Возникла проблема. Коля не имел столичной прописки. Да и я еще 
не слушатель, а только абитуриент академии. На каком основании определять его 
на учебу?
 Надо отдать должное Николаю Николаевичу. Он принял самое горячее участие в 
рассечении этого «гордиевого узла». Недолго думая, отправились в 
общеобразовательный отдел Киевского райкома партии. Там Богданов заявил, что 
воспитанник умершего сына будет жить в их семье. Одним словом, добро партийная 
инстанция дала. В то время этого вполне было достаточно, чтобы решить любую 
трудную задачу.
 К середине августа все вступительные экзамены в академию были сданы. Три 
забайкальца стали слушателями старейшей в стране «кузницы» военных кадров. Итак,
 два «эмчиста» (я и Николай) на три года стали «москвичами».
 До начала плановых занятий оставалось две недели. Решил съездить в родные края 
– на Харьковщину – проведать отца. Как там устроил жизнь демобилизованный 
солдат?.. Прибыл в свое село Колесниковка по-тихому, а через три дня 
«нагрянуло» районное начальство. С обидою в мой адрес: «Герой, ты почему не 
сообщил о своем приезде? Мы бы организовали встречу!»
 Пришлось ехать в город Купянск. К высокому начальству – «на ковер». Было 
чествование в райисполкоме. Там же решил проблему жилья для отца. Выделили 
квартиру в районном центре. Позже, в колхозе, со своими односельчанами «осушил» 
рюмку. В то послевоенное скудное время такое «мероприятие» провести на должном 
уровне – проблема труднейшая. Но колхозное руководство лицом в грязь не ударило.
 Для земляка нашлось самое необходимое. Столы не ломились от закусок, но и не 
пустовали.
 Вернулся в Москву. Настроение боевое, готов к учебе. Побывал на «малой Родине»,
 посетил могилу матери, благоустроил отца. Прошелся по дорогам, тропам 
босоногого детства. Встретился со школьными друзьями. Ведь я не был здесь с 
довоенной поры, целых шестнадцать лет. Да каких бурных по событиям!
 В академии с первого дня пошла напряженная учеба. Классные шестичасовые 
занятия. Перерыв на обед. После – четырех-, пятичасовая обязательная 
самоподготовка. Объем работы – огромный. Особенно много надо было 
«перелопатить» трудов основоположников научного коммунизма. И все подробно 
законспектировать. Да и новый для меня иностранный – китайский язык – требовал 
немало трудов. И сейчас я вспоминаю его с огромной благодарностью. Изучение 
иероглифов помогло развить зрительную память.
 Николаю тоже приходилось немало корпеть над уроками. Требования в московских 
школах были на порядок выше таковых на перифериии. Особую трудность у него 
вызывало освоение русского языка. От меня помощи ему никакой. Самому не хватало 
времени. В такой сложной ситуации на помощь пришел Николай Николаевич. 
Заставлял югослава писать диктанты, тут же их проверял. И учил, учил Миколу 
русской словесной премудрости. Богдановы имели богатую домашнюю библиотеку. 
Коля читал много, наверстывал упущенное из-за войны.
 Наши редкие встречи приносили мне глубокое удовлетворение – «эмчист» был на 
высоте. Азы школьной науки грыз настойчиво и не безуспешно.
 В начале сорок восьмого года возникла мысль добиться зачисления Радина в 
Московское военное суворовское училище. Этот вопрос в соответствующих 
инстанциях мне удалось решить положительно. После зимних каникул Коля уже стал 
суворовцем. В новую учебную обстановку он вписался легко. Армейская атмосфера 
ему по-прежнему нравилась. К счастью, парень еще не успел «на гражданке» 
растерять воинскую «закваску». Стрелял хорошо, уставы знал неплохо, 
физподготовка для него трудов не составляла. Да и по общеобразовательным 
дисциплинам больших проблем не возникало. Приятно слышать об этом от его 
командиров-воспитателей.
 Чем ближе к весне, тем реже удавалось нам встречаться. Зачеты, экзамены за 
первый курс академии. Продолжительные поездки слушателей на тактические учения, 
боевые стрельбы.
 А там наступило лето – пора очередных отпусков для слушателей военных учебных 
заведений. Суворовцы уехали в оздоровительный лагерь, я убыл в академический 
дом отдыха «Фрунзенское» в Крыму. Первый раз попал на море. И у меня, и у 
Николая все складывалось самым лучшим образом. Пока.
 В середине августа, отдохнувший, возвратился в Москву. И на второй день был 
ошарашен вестью: Николай Радин оправлен в Югославию!
 Информация, полученная мной в училище, выглядела более чем лаконично: «Мы 
выполнили поступивший приказ!»
 Я до сих пор в полном неведении относительно мотивов такого решения. А затем, 
как известно, последовал разрыв всяких отношений между Советским Союзом и СФРЮ 
на многие годы. По прошествии этого периода мной предпринималось несколько 
попыток отыскать Радина. И всякий раз – безрезультатно. Как в воду канул – ни 
слуху о нем, ни духу.


Д. Ф. Лоза, 70-е годы

 Мы – «эмчисты» – на ежегодных ветеранских встречах всегда поименно вспоминаем 
и павших, и живых (по различным причинам не прибывших на очередной «танковый 
сбор»). О Миклоше-югославе, пропавшем без вести в мирные дни, никогда не 
забываем. Помним нашего юного «шерманиста». Книга эта – подтверждение тому. В 
ней подробно освещена одна из неизвестных страниц Великой Отечественной войны. 
Пусть она станет своего рода памятником парню-иностранцу, сражавшемуся с врагом 
в рядах Советской Армии на Западе и Дальнем Востоке.