Сено убрано в высокие стога, обнесенные жердями. Чуть пойдет дождь, бежим к 
стогам и, зарывшись в душистое сено, пережидаем ливень.

Берег Десны зарос ивняком. Из длинной, стройной лозы плетем прочные корзинки - 
матерям и соседкам в подарок.

Телята мирно пасутся, а мы, срезав охапку гибких побегов, усаживаемся на берегу.
 
Плету корзинку, как учил отец: сначала старательно делаю обруч, потом ребра, 
потом лозину за лозиной наращиваю, заплетаю дно, наконец, приделываю ушки, 
чтобы 
вдвоем корзину нести.

Пока теленка пасешь, и накупаешься, и рыбы наловишь - в придачу к корзинке 
несешь матери в холщовой сумочке карасей, линьков да щучек.

Как-то весной отец посадил за хатой несколько яблонь, груш и слив. Он приучал 
меня сызмальства работать в нашем садике, учил беречь деревья. Вместе с ним я 
ухаживал за молодыми деревцами, снимал червей, окапывал стволы. Когда деревья 
стали давать плоды, отец посылал меня ночью сторожить наш садик. Я припасал 
рогатки, камни и, сидя под деревом, прислушивался к ночным шорохам. Иной раз 
отец подойдет неслышно и, если я засну, разбудит:

- Спишь! Плохой же из тебя сторож выйдет! Став постарше, я спросил отца, зачем 
он это делал, - ведь воров не было да и сторож такой был не страшен. Он 
ответил:

- Ты у меня меньшой, а я хворал, старел, вот и учил тебя испытания преодолевать.
 
Как же иначе? И к трудолюбию тебя приучал.

Отец гордился своими посадками, и особенно двумя стройными тополями в нашем 
дворе - он посадил их еще до моего рождения. Лет пяти я, бывало, вскарабкаюсь 
на 
тополь, что повыше, примощусь на самой верхушке и смотрю по сторонам.

Живем мы у самой околицы между двумя озерами - в одно упирается огород, другое 
лежит через улицу: сверху они видны как на ладони. Виден мне и большой 
яблоневый 
сад, обнесенный стеной и до революции принадлежавший помещику; видна и зеленая 
крыша одноэтажной школы.

Нравится мне смотреть на нашу широкую извилистую улицу, обсаженную деревьями, 
на 
березы, тополя, клены да вербы. А вот на соседней нет ни деревца и хаты ряд к 
ряду стоят. Неуютно на такой скучной улице жить. Отец говорил, что деревья 
защищают от пожара: если где загорится, меньше бед будет. И чего они деревья не 

посадят! Так рассуждая, я разглядывал сверху село, пока не раздавался 
испуганный 
голос матери:

- Ой, не впади, сынок! Слазь потихесеньку! Спускался я нехотя. Мать хватала 
меня 
за руку и вела в хату, сердито выговаривая:

- На тебе, верхолаз, не вспиваешь чинить сорочки да штаны! Будешь залазити еще 
- 
батькови скажу!

Лазил на тополек я недолго. Ранней весной, после болезни, отец срубил стройное 
дерево, хмуро сказав, что дров не хватило, а дороги развезло. Но я недоумевал: 
как же так, ведь батька сам учил каждый кустик беречь! Долго я не мог без слез 
смотреть на пень от тополька. И, только повзрослев, понял, что нелегко было 
батьке срубить дерево, которым он так гордился.




Вечером


Мать и сестра Мотя, нахлопотавшись за день, сидят за вышиванием. Они искусные 
рукодельницы, как все наши односельчанки.

Мотя, прилежная помощница матери, на десять лет старше меня. В школу она не 
ходит - отец сам научил ее читать. Мотя всегда в хлопотах: то стирает, то 
возится в огороде; только вечером присядет, и то за работу - вышивает.