по дороге, обсаженной вербами.

Здоровье у матери слабое, но работает она много, ловко и проворно, никогда не 
сидит сложа руки. Она плохо слышит, часто сетует на глухоту, и от жалости к ней 

я начинаю плакать. Всхлипывая, хожу за ней следом. А иногда мать скажет: "Ой, 
сынок, мне что-то нездоровится" - и, оставив работу, со стоном упадет на 
лежанку. И я готов бежать из хаты куда глаза глядят, лишь бы не слышать ее 
стонов. Но удерживает чувство тревоги за мать, желание помочь ей. Не отхожу от 
нее: то подам пить, то поправлю подушку.

А отец стоит рядом, беспомощно разводит руками, тяжело вздыхает:

- Надорвалась мать. Еще сызмальства у отца в Крупце не по силам работала.

Подрастая, я стал меньше времени проводить с матерью. Тянуло на улицу, к 
товарищам: появились свои интересы.

Случалось, много тревог причиняли сельчанам вешние воды; для нас же, мальчишек, 

половодье было всегда порой веселых игр и забав.

Только побегут по улице первые весенние ручьи, а нас уже дома не удержать. С 
утра под окнами нашей хаты собираются приятели, вызывают:

- Ваня, выходи-и!

Как же не побежать, раз товарищи зовут, не принять участия в играх, не 
помериться силой! Да и неловко, стыдно как-то, когда ребята говорят, что ты за 
мамкину юбку держишься. Такой ложный стыд у мальчишек часто бывает.

С трудом отпросишься у матери: она отпускает неохотно, все боится, не 
простудился бы. Нацепив старый отцовский картуз и длиннополую ватную куртку, 
порядком изорванную за долгую зиму, прямо в лаптях бегу на улицу к ребятам.

- Ноги не мочи в ручье! - кричит вдогонку мать.

Я был невелик ростом, но силен и закален - никогда не хворал. А мать все 
оберегала меня, за мое здоровье тревожилась. Со старшими детьми она была строга,
 
а меня баловала. А когда отец попрекал ее этим, она оправдывалась: "Так вин же 
у 
меня наименьший".

Мама все чаще стала прихварывать. Однажды, когда я, натаскав воды, собрался 
улизнуть из дому, она подозвала меня, с укором посмотрела и сказала:

- Чого ты, сынок, не пидиидешь до мене, слова ласкового не скажешь?

И я вдруг понял, как дорога мне мать, сердце у меня дрогнуло и на глаза 
навернулись слезы.

С улицы доносились крики ребят, смех. Но я остался. Долго сидел рядом с матерью,
 
все старался развеселить, развлечь ее, пока она не сказала, ласково погладив 
меня по голове:

- Ступай, ступай, сынок, к ребятам. Полегчало мне.

С того дня, запомнившегося мне на всю жизнь, я часто в самый разгар игры бежал 
домой - узнать, как мать себя чувствует, и оставался с ней, если нужно было 
помочь. И уже ничуть этого не стыдился.




Подарок


Родители собрались на ярмарку в Шостку. Стал проситься и я. Но отец отказал 
наотрез: "Мал ты еще, успеешь. Не канючь!" Мать, как всегда, заступилась и 
уговорила отца взять меня.

И вот я впервые в городе. Родители ходят по ярмарке, а я сижу на возу, 
запряженном нашей старой норовистой кобылой Машкой, и по сторонам поглядываю. 
Всё меня в Шостке удивляет: дома в два-три этажа, яркие вывески. А особенно 
высокое здание на площади: вот ведь какие большие хаты бывают! А людей сколько! 

Торговцы кричат - зазывают товар посмотреть. Хочется походить между рядами, да 
родители строго-настрого наказали не баловать, сидеть на возу смирно.