говорилось, — Александр Михайлович спокойно, без ехидства и иронии говорил: «Вы 
плохо подготовились к выступлению, пока садитесь и учтите это на будущее».
272
    Отметив свое шестидесятилетие, Александр Михайлович стал быстро сдавать, и 
в главке уже начали поговаривать о возможности его близкой замены.
    В последнюю заграничную командировку (и единственную, кстати, в 
«несоциалистический» мир) начальника ПГУ сопровождал я. Дело было в марте 1970 
года. Предстояли переговоры с руководством Службы общей разведки и военными 
контрразведчиками Египта по обеспечению безопасности прибытия в страну наших 
ракетчиков и военной техники. Я выступал в качестве советника, так как в 
течение нескольких лет выполнял миссию офицера связи с египетскими спецслужбами,
 переводил беседы и в какой-то мере был гидом во время поездок по Египту.
    Чувствовал себя Александр Михайлович неважно, жаловался на постоянные 
головные боли. Переговоры с египтянами проходили тяжело и нервно. Поездки в 
Александрию и Асуан были для него утомительными, а запланированную поездку в 
Луксор и Карнак вообще пришлось отменить. Накануне отъезда из Египта Александр 
Михайлович положил руку мне на плечо, вздохнул, посмотрел с грустью на пирамиды 
и изрек: «Да, поздновато я начал ездить по заграницам!»
    Когда после возвращения мы докладывали Ю.В.Андропову о результатах поездки, 
Александр Михайлович еще раз раскрылся как прямой и честный человек. Рассказав 
Андропову о трудных переговорах, о том, что не получил от египетских партнеров 
ответов на прямо поставленные вопросы, Сахаровский заявил председателю КГБ: 
«Таким образом, можно считать, что мне не удалось выполнить те задачи, которые 
на меня возлагались, и моя миссия положительных результатов не дала!» (Надо 
сказать, что египетскую сторону в тот раз представляли действительно 
недоброжелательные собеседники: это были случайные люди, и они долго не 
задержались на своих постах.) Что же касается заявления Сахаровского 
председателю КГБ, то это был единственный случай в моей служебной практике, 
когда руководитель такого уровня при докладе прямо заявил, что ему не удалось 
выполнить данное ему поручение. Обычно в подобных случаях использовалась 
какая-либо спасительная формула: «Несмотря на объективные трудности,
273
удалось достичь некоторого взаимопонимания» или «Выявлены точки соприкосновения 
и поле общих интересов» и тому подобное.
    Когда Александр Михайлович покидал разведку, он, прощаясь, сказал: «Я 
оставил здесь все — здоровье, друзей и любимую работу!» Уйдя на пенсию, он 
сохранял достаточно тесные связи с коллективом. Не было ни одного 
торжественного собрания, научной конференции или встречи с ветеранами, на 
которых бы он не присутствовал. Регулярно, не реже раза в месяц, заходил ко мне 
на чашку кофе, но встречи эти уже были овеяны безысходной грустью. Любые 
воспоминания о прошлых делах, о людях «из прошлого времени» вызывали у него 
слезы, трудно было найти тему, на которую с ним можно было бы спокойно говорить.
 От его самообладания ничего не осталось, казалось, передо мной совсем другой 
человек, и видеть это было тяжело.
    На смену А.М.Сахаровскому в 1971 году пришел его многолетний первый 
заместитель Федор Константинович Мортин, человек совсем иного склада. Вместо 
спокойного и скупого на жесты и слова Сахаровского главк обрел импульсивного, 
живого, вечно суетившегося шефа. По его походке было видно, что никакими видами 
спорта он никогда не занимался: ходил вразвалочку и как-то по-утиному. Был 
постоянно переполнен разными идеями и задумками и искренне стремился придать 
разведке новый, современный облик и направить ее на решение нужных государству 
проблем.
    К моменту своего назначения на должность начальника разведки Федор 
Константинович уже много поездил по свету, пообщался с нашими коллективами за 
рубежом и усвоил немало свежих идей, над претворением которых в жизнь начал 
активно работать. В целом он, конечно, был более динамичен, чем Александр 
Михайлович. Пожалуй, наибольший вклад Мортин сделал в развитие и укрепление 
научно-технической разведки, своевременно поняв перспективность этой службы. К 
его заслугам по справедливости нужно отнести и то, что он явился 
преобразователем нашей скромной разведшколы № 101 в современный институт.
    Свои мысли и идеи Федор Константинович излагал весьма бурно и 
темпераментно: одна фраза догоняла другую и
274
наступала ей на пятки. Приходилось ставить уточняющие вопросы. Да и бегущий по 
волнам почерк как-то очень соответствовал темпу его речи. Мортин писал длинные 
резолюции, разбирать которые приходилось с трудом. (У Сахаровского, наоборот, 
резолюции были короткими, а почерк — ровным и четким.) В сравнении с 
Сахаровским Мортин был мягче, доступнее. Дверь в его кабинет было открывать 
легче, чем входить к Сахаровскому.
    Федор Константинович пришел в ПГУ на должность заместителя начальника 
разведки в 1954 году и начал свою деятельность с освоения ближневосточных 
проблем. Одну из своих первых командировок совершил в мае 1956 года по арабским 
странам. Это был не просто дежурный визит с целью инспекции или ознакомления с 
обстановкой. Процессы, начавшиеся на Ближнем Востоке, и в частности 
намечавшийся в Египте поворот в сторону Советского Союза, требовали с нашей 
стороны более пристального внимания и корректировки внешней политики в сторону 
ее активизации в странах этого района.
    Прибывшего в Каир Мортина мы в деталях знакомили с внешней и внутренней 
политикой Египта, с особенностями оперативной работы, а я еще и часто возил его 
по городу, показывая интересные с оперативной точки зрения районы. Помотав