аккомпанируя себе на национальных инструментах.
    Тиеко Хасегава, по-моему, вполне могла быть самой красивой и 
обворожительной женщиной Японии.
    Думаю, что если госпожа Хасегава прочитала бы эту книгу, то особенно не 
разочаровалась, узнав, что она оказывала гостеприимство заместителю начальника 
советской внешней разведки, а не сотруднику МИД. Во всяком случае, мне было бы 
приятно через много лет передать ей таким способом свой привет и сердечную 
благодарность за оказанные в свое время внимание и прием, которые 
способствовали лучшему узнаванию Японии.
    России и Японии нужно пройти еще немалый путь, чтобы стать наконец друзьями.
 Должен быть развеян ядовитый туман предубеждений, нужно покончить с 
проявлением ненужных амбиций с обеих сторон и уничтожить психологические 
барьеры, мешающие сближению двух стран.
    Мне бы очень хотелось, чтобы мои будущие правнуки, показывая на Японские 
острова на географической карте и спрашивая: «Что это такое?», получили бы 
следующие примерно ответы от своих родителей: «А это страна такая — Япония... 
Она — наш большой друг на Востоке... И солнце всегда появляется над нашей 
страной со стороны Японии...»
    Однажды, находясь на каком-то собрании в клубе Ассоциации ветеранов внешней 
разведки России спустя много лет после моей поездки в Японию, я увидел на стене 
красочную афишу, которая сразу привлекла мое внимание. На ней была изображена 
ветка сакуры, хризантема и какая-то райская птица на фоне горы Фудзияма. А 
заголовок гласил: «Япония — любовь моя»... А далее следовал текст: «21 мая 1993 
года в 14.00 в гостиной клуба Ассоциации ветеранов внешней разведки состоится 
вечер встречи со Страной восходящего солнца. Кинофильмы, рассказы и комментарии,
 чайная церемония, выставка картин».
377
    Этот вечер уже состоялся, а афиша продолжала напоминать собравшимся о 
приятно проведенном вечере. Как же изменился мир! Ветераны разведки — японисты 
сочли необходимым рассказать членам клуба о достопримечательностях Японии, 
подобрали для объявления традиционные японские символы и нашли сердечные слова.
    Я подумал — а возможно ли такое мероприятие в Японии? Возможно ли, чтобы 
сотрудники-ветераны какой-либо японской специальной службы провели вечер под 
девизом «Россия — любовь моя»? Вряд ли...
    Но кто-то в этом мире в любом деле всегда должен быть первым...
    
    Разбирая архив...
    
    Много накопилось разных бумаг... Сначала я сохранял их без какой-то 
определенной цели — просто жалко было выбрасывать интересные вырезки из газет и 
журналов, театральные афиши, проспекты, пригласительные билеты. Потом появился 
осознанный интерес к сохранению памяти о людях и событиях. С начала первой 
командировки в Египет стал вести картотеку на известных государственных и 
политических деятелей, писателей, журналистов, представителей мира искусства. 
Привык к этой работе, она оказалась очень полезной для служебных целей. Затем 
последовала арабская картотека, африканская и снова египетская. Потом я стал 
собирать письма родственников и друзей и теперь располагаю даже перепиской со 
старшим внуком Сережей и старшей внучкой Ксенией. Есть уже и письма 
шестилетнего Вадика, а самая маленькая, Лерашка, в свои пять лет выводит первые 
каракули, употребляя для написания слов, подобно арабам, только согласные буквы 
и упорно игнорируя гласные.
    Есть в архивах и дневники, которые я пытался вести с четырнадцатилетнего 
возраста, и около сотни блокнотов, заполненных во время служебных командировок, 
кинопленки и видеопленки. Главное же мое богатство — фотоальбомы, их у меня 
тоже около сотни. Фотографировать я начал лет с десяти, когда крестная мать 
подарила мне восьмирублевый фотоаппарат, сделанный из картона, оклеенного 
дерматином. В аппарате, рассчитанном на фотопластинки размером 4,5 х 6 см, не 
было абсолютно никаких механизмов,
379
и тем не менее он снимал! Для этого, правда, надо было проделывать сложные 
манипуляции: залезать в темный подвал, разрезать кремнем фотопластинку 6 х 9 см 
на две равные части, закладывать одну из них в фотоаппарат, выходить на свежий 
воздух, размещать аппарат на каком-либо устойчивом предмете, ставить перед ним 
людей, потом, сняв колпачок с объектива, произносить «айн, цвай, драй», 
закрывать объектив и снова спускаться в подвал, чтобы проявить пластинку. Самое 
удивительное, что, несмотря на войны, оккупации и эвакуации, несколько снимков, 
сделанных этой чудо-машиной, уцелело и хранится в моем первом фотоальбоме.
    Самый древний документ в архиве — письмо моего деда по матери Петра 
Лукьяновича Слюсарева, датированное 1905 годом. Деда я никогда не видел, он 
умер от тифа в гражданскую войну. Был он в современном понимании 
хозяйственником и состоял в должности заведующего складом на сахарном заводе 
Боткина (из известной в России семьи промышленников, врачей, писателей и 
художников) в поселке Ново-Таволжанка Шебекинского района Белгородской губернии.
 За свои заслуги на хозяйственном поприще дед даже получил звание 
«потомственного почетного гражданина», но писал, судя по упомянутому письму, с 
грубыми ошибками. Вообще с грамотностью в наших краях дело обстояло слабовато. 
У меня, например, хранится выданная моей матери в 1930 году Курской 
контрольно-семенной станцией невразумительно составленная (но зато снабженная 
штампом и печатью) характеристика. В ней утверждается, что она владеет 
латинским языком, которым и пользуется в работе. В действительности же мать