ы комиссии, никогда не сомневался, что разбиты самолеты и 
танки, 
сожжены десятки тонн горючего и продовольствия, но, бывало, не верил лишь одной 

строке, говорившей о расходе нескольких литров спирта. Доказать, что спирт 
требовался 
для технических целей, было трудно. Ну как ответить, допустим, на вопрос: 
"Почему так 
много ушло спирта для протирания оптики и приборов и почему руки непременно 
нужно 
было обмывать спиртом, а не водой с мылом?" И если начальник не удовлетворялся 
ответом, он зачеркивал ту злосчастную строку и писал на полях: "Начфинслужбы! 
Удержать стоимость в двенадцатикратном размере!" И, надо сказать, не всегда он 
был не 
прав: порой спирт шел, как видел читатель, и к столу, и для лечения. 
- Как же ты списываешь? - поинтересовался однажды коллега, которому предстояло 
уплатить за пять литров спирта. 
- Очень просто, - ответил я и поделился "опытом". 
Задолго до испытаний мы приготавливали дезактивационную жидкость для пищевых 
котлов, термосов, солдатских котелков, а также тары с продуктами питания. Здесь 
спирт 
керосином не заменишь. Жидкость имела "шифр" - ДЖП, что означало: 
"Дезактивационная жидкость продовольственная". Ее состав: спирт, лимонная 
кислота и 
мыльный раствор. Она хорошо очищала внутреннюю поверхность котлов и не 
оставляла 
запаха, как керосин. Жидкость безвредна, хорошо смывает радиоактивную пыль и 
уничтожает бактерии. Но пить ее нельзя, и опасений за расхищение не было. 
Изготовив 
несколько литров такой жидкости, мы составляли акт на списание спирта, лимонной 

кислоты и мыла, а на учет брали ДЖП. Поэтому на списание в общем акте "техники 
и 
имущества, уничтоженных на опытном поле, спирт не значился. 
...С наступлением морозных дней москвичи уехали, и на полигоне стало опять 
немноголюдно, тихо и тоскливо. [127] Взрыв водородной бомбы окончательно 
рассекретил существование нашего полигона. В ближайших городах, селах и аулах 
все 
знали, что в степи под Семипалатинском испытывается атомное оружие. Но - и 
только. 
Более широкими сведениями вряд ли кто располагал, потому что очень мало 
говорилось в 
печати о радиоактивном заражении и лучевой болезни. Люди еще не представляли 
той 
опасности, которая таится в грязном облаке, плывущем в голубом небе. 
Было бы идеально, если бы жители ближайших к полигону населенных пунктов имели 
приборы индивидуального и коллективного контроля, знали бы о радиационном фоне 
точно так же, как о температуре и влажности воздуха. К сожалению, никто, 
включая и 
ученых, которые обязаны первыми бить тревогу, не проявлял обеспокоенности. 
Правда, 
определенные меры принимались, как, скажем, отселение жителей, но этого было 
недостаточно. 
Нисколько не отрицая возможности радиоактивного заражения людей даже далеко от 
полигона (а самый близкий населенный пункт - Майское был не более чем в ста 
километрах от центра Опытного поля, и в его сторону никогда не уходило 
радиоактивное 
облако), я должен заметить, что уже в те годы имелись случаи необоснованной 
тревоги, 
позднее получившей название радиофобии. 
Один из жителей Павлодарской области, находясь от района взрыва на расстоянии 
не 
менее двухсот пятидесяти километров, писал жалобу в Москву о том, что он 
"заболел от 
атомного взрыва". Якобы он увидал вспышку, потом услышал гром и сразу 
почувствовал 
головную боль, тошноту, слабость и с тех пор стал хворать. К больному выезжал 
главный 
терапевт нашего госпиталя полковник П.С.Пономарев и установил, что автор жалобы 

действительно недомогает, но нервным расстройством. Как можно принимать всерьез 

утверждения, что кто-то стал сразу же болеть лучевой болезнью, увидав на 
удалении 
сотен километров вспышку атомного взрыва?! Если такое возможно, то как же [128] 

выжили работники полигона, неоднократно находившиеся в десяти - пятнадцати 
километрах от эпицентра взрыва? Что касается нервных, психических расстройств, 
то, по 
свидетельству того же военного врача Пономарева, среди солдат было несколько 
подобных случаев. Лечение одно: многочасовой сон, хорошее питание и отдых. Из 
госпитал