териала, 
тары. 
Одному обобщить все это практически невозможно. 
Возникали у нас и теоретические споры. Темпераментно обсуждали, например, 
почему в 
эпицентре взрыва водородной бомбы в радиусе пяти - семи километров ничего не 
горело? Даже горючее и смазочные материалы [122] не воспламенялись, хотя рядом 
куски 
металла оплавились, земля спеклась, а дерево и продовольствие вместе с тарой 
исчезли 
полностью, словно испарились, не оставив пепла. Почему так? 
Одни утверждали, что сначала все воспламенилось, но сильная ударная волна, 
скорость 
которой вблизи эпицентра взрыва превышала три - четыре тысячи метров в секунду, 
а 
затем и волна сжатия погасили, сбросили огонь. А на удалении двадцати - 
тридцати 
километров, где скорость ударной волны уже упала и она была бессильна сбить 
пламя, где 
облачность оказалась не сплошной, загорелся высохший травяной покров. Другие 
говорили, что гореть было уже нечему, потому что пламя в миллионы градусов все 
мгновенно проглотило. 
Я имел и до сего времени имею другое мнение: в эпицентре взрыва и вблизи него 
предметы не горят, а лишь обугливаются, потому что там совершенно нет кислорода.
 Он 
полностью поглощался взрывом. И если оставался, то сжатой бескислородной стеной 

атмосферы мгновенно отодвигался от эпицентра. На удалении же от эпицентра, где 
давление ослабевало и в воздухе имелся кислород, огненный шар еще способен был 
воспламенить все, что могло гореть. Если это не так, то все пылало бы и в 
районе 
эпицентра. Пусть на мгновение ударная волна сбила пламя, но температура 
светящегося 
облака после прохождения ударной волны еще настолько велика, что ее вполне 
достаточно для воспламенения остатков предметов и техники. 
Специалисты, занимавшиеся замером светового излучения и изучением его свойств, 
могли бы разрешить наш спор, зная немало другого интересного и важного, но 
опять же 
секретность не позволяла нам выходить за рамки своей группы. Когда же я 
все-таки 
высказал свои предположения офицеру, исследовавшему вопросы светового излучения,
 он 
заметил: "Да, ты прав..." Но тем не менее об этом не было сказано ни в одном 
пособии по 
противоатомной защите. 
Лишь в личных беседах мы могли подсказать что-либо другим группам. Было, 
например, 
такое. Подопытные [123] животные без привязи выживали гораздо ближе к эпицентру,
 
чем удаленные, но посаженные на цепь. В чем причина? 
Биологический сектор возглавлял талантливый молодой ученый подполковник В. Н. 
Правецкий, впоследствии ставший крупным руководителем научных работ в одном из 
московских НИИ. Энергичный, беспокойный и интеллигентный офицер. Беседуя с ним, 
я 
как-то высказал предположение: 
- Причина гибели привязанных животных проста: их настолько сильно бросает 
ударная 
волна, что рвутся шейные позвонки. 
Правецкий улыбнулся и потряс меня за плечи: 
- Ты прав, артиллерист! Как-нибудь поговорим... 
Не знаю, пришел ли он к такому же мнению до моей "подсказки", но деликатный 
медик 
не отрубил, как иные: "Знаем без тебя!" Скорее всего, медики это учли: в 
дальнейшем они 
шили для животных шлеи из тесьмы. 
На подопытных животных после взрыва нельзя было смотреть без содрогания. Мы 
нашли 
раненую слепую собаку в разрушенном сооружении, где оставались ящики с печеньем 
и 
сухарями. Она скулила и лизала нам руки, прося воды. Другого пса со спекшейся 
шерстью 
я видел сразу после взрыва. Он, ослепший и оглохший, не реагировал на зов и 
бежал 
подальше с этого адского поля... 
В виварии полигона было около шестисот собак, несколько верблюдов, овец, свиней 
и 
других мелких животных. А сколько прыгало в поле птичек с опаленными крыльями...
 
Очень жаль было животных. Но как иначе можно определить эффективные средства 
для 
лечения лучевой болезни, защиты людей от радиоактивных веществ? На бывшем 
полигоне, не исключено, когда-нибудь поставят памятник нашим братьям меньшим... 

Это была суровая, жестокая, но все же обоснованная необ