на случай введения чрезвычайного положения. Именно Горбачев задолго до августа 
давал такие поручения. По его указанию проводились соответствующие 
координационные совещания. В этом не было ничего необычного, хотя, разумеется, 
и приятного мало. Рассматривая различные сценарии развития ситуации в стране, 
было бы безответственным не принимать во внимание худшие из них. Сам Горбачев, 
по моим сведениям, неоднократно был в 1991 году на грани введения чрезвычайного 
положения, но в самый последний момент передумывал.
    Такое поведение вообще было характерным для Горбачева. Путь любого политика 
не усыпан розами, но Михаил Сергеевич чрезвычайно не любил брать на себя 
ответственность за непопулярные и спорные решения. Например, после известных 
событий в Закавказье и Прибалтике, в силу ряда причин повлекших за собой 
человеческие жертвы, он сделал вид, что ничего не знал, и публично обещал 
разобраться. В августе 1991 года манера Президента не вмешиваться в решение 
жизненно важных для страны вопросов, оставаться как бы в стороне от них 
проявилась ярче всего.
    Наиболее критическим, пожалуй, в тот момент было состояние национального 
вопроса. Дело было даже не в том, что некоторые из республик выступали за 
независимость и самоопределение, а в том, что начали преобладать 
безответственные и односторонние шаги к отрыву от Союза без урегулирования 
всего комплекса взаимоотношений между республиками и Центром. Это было чревато 
катастрофическими последствиями для всей интегрированной советской экономики и 
судеб миллионов людей. На 90 процентов все обсуждения о целесообразности 
принятия чрезвычайных мер сводились именно к экономике.
    Начало «ново-огаревского процесса» подготовки нового союзного договора, на 
мой взгляд, было ходом Горбачева в борьбе за сохранение хоть какой-нибудь 
власти. К этому времени он уже не пользовался доверием ни в партии, ни в 
Верховном Совете СССР, ни в республиках, ни в народе. Он панически боялся 
Ельцина, который заметно укреплял свое положение.
204
    Лишившись поддержки практически повсюду, Горбачев попытался обратить свой 
взор на руководителей республик, согласовать с ними размытый союзный договор и 
сделать их гарантами своего пребывания на посту Президента неясно какого 
образования. Свои шаги на переговорах в Ново-Огарево с 11 из 15 республик 
Горбачев, как обычно, ни с кем не согласовывал, не обсуждал в единственном 
конституционном органе, полномочном принимать решения о государственном 
устройстве, — Верховном Совете СССР, до последнего момента держал проекты в 
секрете, явно вознамерившись поставить общество перед свершившимся фактом. 
Союзный договор в новом варианте неминуемо должен был повлечь за собой распад 
СССР.
    Подписание договора намечалось на 20 августа, но вместо тщательной 
проработки его в установленном Конституцией порядке Горбачев предпочел взять 
отпуск и уехать отдыхать в Форос. Все остальное руководство Советского Союза 
было в недоумении: как относиться к происходящему? Можно ли было позволить в 
спешке, келейно, вопреки ясно выраженной на референдуме воле народа развалить 
Советский Союз?
    Отношения между руководителями ряда республик Советского Союза и 
центральными властями были напряженными. Хотелось бы, однако, подчеркнуть, что 
КГБ не во всем безоговорочно и беспрекословно выступал на стороне Центра. 
Комитет являлся союзно-республиканским ведомством, в котором прекрасно понимали 
интересы и проблемы советских республик. Приведу для примера отношения между 
КГБ и Российской Федерацией. После принятия Верховным Советом РСФСР решения о 
верховенстве российских законов над союзным законодательством в нашем, тогда 
еще едином, государстве появилась весьма сложная, почти неразрешимая 
юридическая проблема.
    Еще в январе 1991 года В.А.Крючков пригласил меня к себе для того, чтобы 
познакомиться, по его словам, с «весьма интересным собеседником». Им оказался 
Юрий Владимирович Скоков, являвшийся в то время первым заместителем 
Председателя Совета Министров России. Крючков представил нас друг другу и 
порекомендовал договориться о регулярных контактах. Из беседы я понял, что у 
Скокова были соответствующие полномочия от Председателя Верховного Совета 
Российской Федерации Бориса Николаевича Ельцина. Когда Скоков ушел, я 
поинтересовался у Крючкова, какими будут мои задачи. «Оставляю их на ваше со 
Скоковым усмотрение, — ответил председатель КГБ. — Цель состоит в обмене 
мнениями для лучшего взаимопонимания. Контакт рассматривайте как рабочий, а 
меня информируйте лишь тогда, когда сочтете необходимым».
    Мы встречались со Скоковым два-три раза в месяц, обычно вечером. Скоков 
произвел на меня впечатление достойного и озабоченного судьбами государства 
человека, хорошо разбиравшегося в
205
вопросах внутренней и внешней политики, не говоря уже об экономике. Вскоре у 
нас сложились хорошие отношения, позволявшие отлично понимать друг друга. Это 
не только помогало нам обоим лучше представлять развитие обстановки в стране, 
но и имело практическое значение. Когда Российская Федерация начала проводить 
более самостоятельную, чем ранее, линию в области внешней торговли, я предложил 
Скокову снабжать российское руководство информацией о возможностях и надежности 
западных партнеров. Соответствующие поручения были даны Первому главному 
(разведка) и Шестому (экономическому) управлениям КГБ СССР. Полагаю, что это 
было важным шагом, поскольку своего, республиканского Комитета у России, в 
отличие от других союзных республик, не было.
    Наше взаимодействие продолжало укрепляться. Так, Скоков информировал меня о