где гарантия, что новые руководители страны будут действовать безошибочно? 
Такая утрата веры в руководство страны и скептицизм стали для некоторых наших 
соотечественников жизненным кредо и основанием для отвержения абсолютно всего в 
советском обществе, вплоть до эмиграции, и борьбы против него. Теперь,
68
после разрушения Советского Союза, некоторые диссиденты, не ладившие с властями,
 выражают сожаление по поводу своих прежних действий. Если бы мы знали, к чему 
придем, от наших выступлений и деятельности нужно было бы отказаться, считают 
они. Другая часть общества и членов партии не поддерживала осуждение Сталина, 
по-прежнему видя в нем лидера, создавшего и защитившего великое 
социалистическое государство.
    Для лучшего понимания того, насколько сложно найти историческую правду, 
стоит сослаться на Уинстона Черчилля, который уже после разоблачения культа 
личности заявил в палате лордов в 1959 году (в день 80-летия Сталина), что тот 
«был гениальным полководцем, обладавшим необыкновенной энергией, знаниями и 
несгибаемой волей. Он был жестким и беспощадным в словах и делах. Даже мне при 
всем опыте работы с английским парламентом трудно было возражать ему. Он был 
уникальным государственным деятелем... в силу своего глубокого, логичного и 
продуманного понимания истории, хозяином положения в критические моменты жизни 
своей страны, который никогда не предавался иллюзиям. Даже нас, которых он 
открыто называл империалистами, Сталин побудил к совместной борьбе с 
империалистами. Он принял Россию в разрухе, а оставил после себя страну, 
обладающую атомным оружием». Речь Черчилля широко освещалась средствами 
массовой информации на Западе. В Советском Союзе тогда она не была опубликована.

    Думаю, что для цельного понимания настроений в обществе после XX съезда 
КПСС нужно учитывать всю сложность оценки роли Сталина в истории, которая до 
сих пор будоражит наше общество.
    В конце лета 1959 года ко мне на работу в МИД позвонил человек, которого я 
раньше не знал. Он представился полковником КГБ и сказал, что хотел бы со мной 
поговорить. Стояла великолепная погода, и мы решили пройтись по парку. 
Полковник был хорошо информирован обо мне и без всякого предисловия предложил 
подумать о переходе на службу в политическую разведку.
    Для меня это было полной неожиданностью. До этого с КГБ как ведомством у 
меня не было никаких контактов, и о разведке я имел весьма смутное 
представление. С другой стороны, предложение вызвало у меня любопытство. Я 
попросил неделю на обдумывание. На этом мы и остановились. Сотрудник КГБ дал 
понять, что о состоявшемся разговоре и предложении не следует никому говорить. 
Но своего непосредственного начальника, заведующего отделом Скандинавских стран 
МИД СССР Константина Константиновича Родионова, который, очевидно, уже был 
проинформирован, я не мог обойти.
    «Я советовал бы вам согласиться и с удовольствием рекомендую вас, — сказал 
он. — Полагаю, что на этой службе вас ждет большое будущее». Вместе с тем 
Родионов подчеркнул, что выбор целиком и полностью остается за мной.
69
     Выбор был непростым. Мне, по должности третьему секретарю министерства, 
было 29 лет. Работа складывалась у меня неплохо, и просматривалась перспектива 
продвижения по дипломатической линии. Мне приходилось заниматься различными 
делами: готовить записки и ноты, переводить и вести переговоры, поддерживать 
контакты с культурными и политическими учреждениями у нас в стране и за рубежом,
 участвовать в аналитической работе государственного уровня. Я работал уже 
довольно уверенно и чувствовал в себе силы и способности сделать больше. Зачем 
все бросать и начинать заново?
    Вместе с тем работа во внешней разведке манила романтикой и престижем. В 
годы Отечественной войны вклад разведчиков в победу над фашизмом был окружен 
ореолом славы. Многие из них стали национальными героями. Они написали 
захватывающие мемуары. Появился ряд прекрасных кинофильмов, в которых 
прототипами героев-разведчиков являлись реальные люди. В МИД мне как-то попал в 
руки закрытый документ КГБ, затрагивавший проблему, которой занимались и мы. 
Нельзя было не обратить внимания на высокий уровень анализа, точность 
формулировок и профессионализм исполнителей. Короче, материал произвел на меня 
сильное впечатление.
    В дипломатии есть черты, которые существенно отличают ее от разведки. 
Дипломат всегда является официальным лицом и представителем своей страны как 
дома, так и за рубежом. В МИД существует негласный кодекс, протокольные формы 
общения, предписывающие, с кем встречаться и как себя вести. Нельзя свободно 
высказывать личную точку зрения, не совпадающую с официальной политической 
линией страны. Мне подумалось, что в разведывательной службе можно проявить 
большую самостоятельность и инициативу. Ведь задача разведки и состоит в том, 
чтобы устанавливать контакты и добывать нужные государству сведения, которые 
невозможно получить иным путем.
    В разведку не просятся, туда отбирают. Для кандидата на службу в это 
подразделение КГБ это большая ответственность и огромная честь.
    Я ответил согласием. Последовало соответствующее решение ЦК КПСС. Такова 
была практика.
    Примерно через неделю меня вызвал К.К. Родионов и попросил подготовить 
проект записки в ЦК о перспективах создания безъядерной зоны на Севере Европы. 
Я напомнил ему, что уже начал готовить дела к сдаче и времени для выполнения 
новых поручений по сути не осталось.
    «Действительно, это я как-то упустил, — говорит Родионов и задумывается. —