были откровенны и остры. Так, вскоре после раскола в НРП и создания на базе 
левой фракции «Ориентеринг» новой Социалистической народной партии во главе с 
Финном Густавсеном Верна поинтересовалась, что я думаю об этом. Я ответил, что 
с удовлетворением отмечаю близость внешнеполитических взглядов Густавсена 
советским подходам. Верна ответила необычно резко, поскольку, видимо, она не 
могла примириться с расколом в рядах ее партии: «Запомни одну вещь, Виктор. Тот,
 кто стал ренегатом, останется им навсегда. Густавсен встал на путь перебежчика,
 и это не последнее его предательство».
    Читая сегодня то, что пишется в норвежских газетах о моих контактах с 
Эйнаром и Верной, особенно с последней, я могу только недоумевать, когда авторы 
статей пытаются бросить тень на наши отношения, намекая на их конспиративный 
характер. Ссылаясь на то, что я был «опасным для Норвегии человеком», газетчики 
с издевкой замечают, что надо бы поглубже разобраться, к чему сводился наш 
контакт.
    Правда же состоит в том, что мои контакты с семейством Герхардсен были 
совершенно открытыми. Скрывать было нечего, но и сообщать каждому 
встречному-поперечному о своей необычной и высоко ценимой дружбе я не собирался.
 У норвежской контрразведки была полная возможность следить за тем, что 
происходило. Все встречи с Верной и Эйнаром оговаривались по телефону из 
посольства или моей квартиры. Ни для кого не секрет, что телефоны советских 
дипломатов прослушивались. Мы и не пытались скрывать наши отношения.
    Однажды я встретился с Верной в одном из центральных столичных ресторанов, 
чтобы поговорить о возможности организации гастролей советского цирка. Она 
обратила мое внимание на то, что там же обедает один из известных ей 
высокопоставленных сотрудников полиции. «Ну и пусть себе обедает», — ответил я. 
Верна поприветствовала полицейского кивком. В 1960 году, когда я прибыл в 
Норвегию на двухмесячную стажировку в связи с переходом с чисто дипломатической 
работы на службу в разведку, я позвонил ей и сообщил, что нахожусь в Осло. Меня 
тут же пригласили на ужин домой к супругам Герхардсен. Эйнар послал за мной 
машину, и по пути я заметил, что за ней следует машина службы наблюдения 
норвежской контрразведки.
60
    Самым грязным во всей нынешней газетной кампании является распространение 
слухов о том, что у Верны якобы были «интимные отношения» с моим коллегой по 
посольству Евгением Беляковым. Верна была общительной личностью, которая 
никогда не скрывала своих взглядов и чувств, в том числе и встречаясь с 
иностранными представителями. Она доброжелательно относилась к своему окружению,
 не разделяя людей по каким-либо категориям. Со всеми, включая и нас, советских 
людей, она была ровна, вежлива. Ей был чужд снобизм. Врожденное чувство 
собственного достоинства Верны неизменно вызывало глубокое уважение у всех, кто 
ее знал. Верна намного опережала свое время. Она была решительной сторонницей 
улучшения отношений между Норвегией и Советским Союзом. Именно она в самые 
мрачные, тяжелые периоды холодной войны способствовала пониманию и диалогу 
между нашими странами. Эта миссия заслуживает уважения, а не осуждения.
    Распространяемые сегодня в Норвегии слухи отталкиваются от упомянутой 
раньше поездки норвежской молодежной делегации во главе с Верной в Советский 
Союз в 1954 году. Беляков сопровождал эту делегацию. Когда он позже прибыл на 
работу в Осло, было совершенно естественным поприветствовать своих знакомых, 
включая и Верну Герхардсен. Когда Беляков встречался с семьей Герхардсен, я 
всегда был вместе с ним: Беляков не говорил по-норвежски да и в английском был 
не очень-то силен. Герхардсены тоже, как я уже говорил, владели английским 
слабо. В результате каких-либо встреч Белякова наедине с ними не было. А если 
даже и предположить, что они могли быть, вездесущая норвежская контрразведка, 
поверьте мне, их бы не пропустила.
    Задаюсь вопросом: кому в Норвегии сегодня выгодно распространять эти 
злонамеренные слухи? Ответа пока не нахожу. Но в 50-е годы в определенных 
норвежских политических кругах считалось признаком дурного тона вообще 
поддерживать какие-либо контакты с советскими людьми. Может, поэтому у меня не 
появилось друзей среди представителей буржуазных партий. Но и среди 
социал-демократов было предостаточно фигур, которые косо смотрели на «братание» 
семьи премьера с «русскими», подозревая его в нестойкости перед «заигрыванием 
коммунистов». Все это ерунда. Сначала нас, советских представителей, упрекали 
за враждебность и закрытость, нежелание устанавливать человеческие контакты с 
Западом, а потом нас же, вступивших на путь мирного сосуществования и 
протянувших руку дружбы соседним странам, стали обвинять в «заигрывании» и 
делать недостойные намеки.
    Не знаю, что в действительности имел в виду махровый проамериканский 
политик Хокон Ли, в то время генеральный секретарь НРП, на пленуме партии в 
1967 году, когда заявил Эйнару Герхардсену, что «раздавит его, как вошь». Какие 
козыри были у него в
61
руках: американские или норвежские? Во всяком случае, этот эпизод по своей 
наглости был неслыханным и должен был бы стоить Ли партийного поста.
    Однажды я встретился с Ли лицом к лицу. Я был вместе с Верной в 
общественно-политическом центре Осло «Фолкетс Хюс» в связи с визитом одной из 
советских делегаций. Мы оказались в одном лифте с Ли, и Верна представила меня 
ему. Он многозначительно посмотрел на меня, но что это означало, остается 
только догадываться.
    Последний раз я встретился с Верной в 1970 году. Я поговорил с нашим послом 
С.К. Романовским об организации неофициального обеда с теперь уже бывшим