высокопоставленных чиновников, шведскими дипломатами смягчаются. Они — большие 
прагматики и смотрят вперед, понимая, что, унизив великую державу один раз, 
вряд ли стоит загонять ее и дальше в угол — это очень опасно.
      Во время разговора с посольством к нам подключается ктото посторонний, 
мужской голос пытается чтото уточнить, ему отвечает женщина. Мы с Юрием 
удивленно поднимаем брови и смотрим вопросительно друг на друга. Потом 
догадываемся, что нас подслушивает Бъерлинг, но, вероятно, по ошибке нажимает 
не на ту кнопку и консультируется с коммутатором гостиницы. Конечно, швед знает,
 что ничего сногсшибательного в нашем разговоре с Рымко он не узнает, но в 
сложившейся ситуации любая оперативная информация может представить интерес. 
Нас это не удивляет, и на Перси мы за это не обижаемся. Работа есть работа. 
Впрочем, через пару часов он вполне «реабилитировал» себя в наших глазах, 
заявившись в мой номер с бутылкой виски.
      Из личного исторического опыта он знает, что социализм прогрессивнее 
капитализма. 
      Суббота оказалась днем томительного ожидания. В Москве и Стокгольме 
продолжались переговоры, но дело не трогалось с места, ибо шведы не отходили от 
своей жесткой формулы: сначала опрос капитана лодки, а потом уже снятие ее с 
мели и передача советской стороне. Мы бесцельно слонялись по гостинице, 
отмахиваясь от журналистов, как от назойливых мух, уходили в город, покупали 
газеты и обкладывались ими в номере, ездили на экскурсии в город и за город, а 
день все тянулся и не хотел кончаться. Карлскрунские гостиницы просто не 
вмещали наехавших со всех концов мира журналистов, и они тоже неприкаянно 
бродили по улицам в поисках поживы. Туристический бизнес четко уловил 
конъюнктуру и пустился во все тяжкие, играя на аварии с советской лодкой.
      В субботу командование карлскрунской базы решило провести устрашающую 
акцию: всем военнослужащим отменили увольнения, береговая артиллерия под 
командованием генерала Жана Карлоса Данквардта произвела несколько холостых 
выстрелов, а подразделения шведского спецназа вооружились до зубов и высадились 
с перемазанными сажей лицами на острова, находящиеся в непосредственной 
близости от подлодки. Мы доложили об этом в посольство, и посол М. Яковлев 
заявил шведской стороне протест.
      Воскресенье 1 ноября прошло под знаком подготовки к опросу А. Гущина. 
Пресса и официальная Швеция праздновали победу над Советами, которые пошли на 
выполнение практически всех условий шведской стороны.
      Вечером нам в гостиницу позвонили из штаба базы и предложили еще раз 
переговорить по радио с лодкой. Связь должна была осуществиться из казармы 
батальона береговой обороны имени Спарре (капрал Спарре — герой Северной войны, 
шведский аналог нашего матроса Кошки). Несмотря на темноту и довольно позднее 
время, нас сопровождают кортежи машин из журналистов. Поскольку их на 
территорию казарм не пускают, они занимают позиции в близлежащих домах, а 
некоторые вместе с телекамерами вскарабкиваются на высоченный забор и снимают 
нас оттуда.
      (Кстати, сделанные ими снимки явились причиной смешного эпизода, 
разыгравшегося в моем родном отделе в Москве. Примерно через неделю после 
нашего посещения батальона Спарре один мой коллега, знавший шведский язык, 
явился в кабинет моего непосредственного начальника и положил перед ним номер 
газеты, где на первой странице ваш покорный слуга выходит из какогото здания в 
сопровождении шведского солдата с винтовкой наперевес. Создавалось полное 
впечатление, что меня кудато конвоируют. Это впечатление у начальника тем 
более усилилось, что он не знал шведского языка, а коллега, большой шутник, 
решил его разыграть: «Как же так: Григорьев находится под арестом, а вы тут 
палец о палец не ударили для его вызволения?» Перепуганный начальник бросился 
было докладывать вышестоящему руководителю разведки, но, конечно, был вовремя 
остановлен знатоком шведского языка.)
      В разговоре с Гущиным мы узнаем, что советский адмиралитет, кажется, 
соглашается на проведение его опроса (а не допроса, на чем настаивают шведы), 
но только на борту лодки. Для шведов это лингвистическое крючкотворство не 
имеет никакого практического значения, потому что и тот и другой вариант 
переводятся с русского языка одинаково — «ферхер». Гущин сообщил, что команда, 
естественно, устала от постоянного давления, оказываемого на нее шведами, но 
держится бодро. Вызывает опасения сама лодка, так как волнение на море 
усиливается и есть опасность, что лодка начнет биться днищем о грунт.
      Потом с Гущиным через переводчика говорил Карл Андерссон. Он попытался 
убедить Гущина в том, чтобы он согласился предстать перед шведской экспертной 
комиссией на шведской территории, но тот сослался на полученные по радио 
инструкции. Ситуация вновь заходит в тупик. Разочарованные, мы возвращаемся в 
гостиницу и ложимся спать.
      На шестой день эпопеи, в понедельник утром, получаем наконец новость о 
том, что ночью всетаки было достигнуто компромиссное решение о проведении 
опроса Гущина на… нейтральной территории на борту шведского сторожевика 
«Вэстервик».
      Бъерлинг выдал нам с Просвирниным зюйдвестки с резиновыми сапогами и 
торопит нас с завтраком: изза начинающегося шторма «Вэстервик» должен заранее 
отойти из Карлскруны и выбрать болееменее спокойное место для дрейфа или 
стоянки. Не дожидаясь формального сигнала из посольства, мы собираем свои 
вещички и выходим из гостиницы. Она гудит как улей, чувствуя решительный 
поворот в событиях. Садимся в маленький «фольксваген» и по мрачным, продуваемым 
насквозь улочкам города катим к пирсу. За нами гонится кавалькада с 
журналистами. Некоторые из них уже угадали цель нашей вылазки и обгоняют, чтобы