креслами. Пилот сразу задраивает люк, и после короткого разгона самолет 
взмывает в воздух.
      Внизу потянулись геометрические фигуры фермерских угодий, ленты дорог, 
зеркала водоемов, зеленые ковры хвойных рощ. Скоро самолет развернулся в 
сторону моря, и следующие 500 километров летим на юг вдоль восточного побережья 
Швеции. Слева свинцовый отблеск Балтийского моря, справа и под нами — шхеры и 
кромка берега. В эти места лет двести пятьдесят с гаком тому назад заходили 
галеры петровского флота, высадившие десант из казаков. В затянувшейся Северной 
войне шведы, истощив материальные и людские ресурсы, продолжали тем не менее 
упрямо сопротивляться и игнорировать русские мирные инициативы. Рейд казаков 
заставил их быстро образумиться, и мир между двумя державами вскорости был 
подписан. Как своеобразная память об этом «визите» русского воинства в 
географических названиях островов, мысов, заливов и проливов, которыми 
изобилуют шведские шхеры, сохранилось слово «русский»: Русский холм, Русский 
залив и т. д.
      Перелет из Стокгольма до Карлскруны занимает чуть больше часа, и мы с 
Юрием пытаемся собраться с мыслями, представить обстановку в городе, где раньше 
никогда не были. Знакомимся с офицером связи Перси Бъерлингом, капитаном 
второго ранга, бывшим подводником, сдержанным и спокойным, как все шведы, 
человеком. Бъерлинг либо тоже ничего не знает, либо намеренно утаивает от нас 
информацию, так что, когда самолет приземлился на аэродроме в Каллинге, умнее и 
информированнее от общения с ним мы не стали. Мы не питаем иллюзий относительно 
того, с какой целью к нам приставлен Перси, но зато его опека избавляет нас от 
необходимости ломать голову над решением организационных и бытовых вопросов. Он 
уже зарезервировал для нас гостиницу и договорился о встрече с командиром базы 
ВМС капитаном первого ранга Леннартом Фошманом.
      На машине подъезжаем в штаб базы, где нас встречает адъютант Фошмана и по 
длинным и узким коридорам проводит к своему шефу. Это высокий, волевой и 
уверенный в себе человек, привыкший отдавать приказы и не терпящий возражений 
собеседник. Он недавно заступил на пост начальника базы, до этого проходил 
стажировку в военноморском колледже США, работал в шведском посольстве в 
качестве военноморского атташе. Командование южной военноморской базой в 
Карлскруне означает для него беспрепятственное продолжение карьеры и служебный 
рост.
      Первое, с чем он обращается к нам, а вернее, к Просвирнину, заставляет 
нас недоумевать: вопрос задается таким тоном, словно мы сидим на скамье 
подсудимых, а Фошман представляет обвинение.
      — Почему ваш флот ведет себя неподобающим образом?
      Просвирнина удивляет и сам вопрос, и форма, в которой он поставлен. 
Обладатель тихого, деликатного голоса, уравновешенного характера и скромных 
манер поведения, за которыми скрывались твердая воля и принципиальность, он 
скорее похож на провинциального дореволюционного интеллигента, чем на строевого 
офицера Генштаба.
      — Я имею в виду силовую демонстрацию ваших кораблей на рейде базы, — 
поясняет Фошман.
      Просвирнин отвечает, что ему об этом ничего не известно. Это еще более 
распаляет шведа, обвинения и возмущения сыплются из него, как из худого мешка 
горох. Обращение командования Балтфлотом к шведам с просьбой разрешить им снять 
лодку с мели своими силами он воспринимает как личное оскорбление: мало того, 
что «У137» грубо вторглась в запретный район, так туда хочет зайти целый отряд 
советских кораблей! Объяснение командира «У137» о том, как и почему он 
оказался в трех милях от штаба базы ВМС в Карлскруне, шведская сторона принять 
никак не может. Неужели русские и впрямь считают шведов идиотами, когда 
выдвигают версию об одновременном выходе из строя всех навигационных приборов 
на борту лодки — и эхолота, и радара, и гирокомпаса? Советские дипломаты желают 
нанести визит на лодку? Об этом не может быть и речи, лодка находится в 
запретном районе, допуск туда иностранцев вообще, а уж советских граждан тем 
более невозможен.
      Наконец он берет себя в руки и понижает тон. Мы спрашиваем, в каком 
положении находится лодка и ее экипаж. Это опять раздражает Фошмана, он 
возмущается «нахальством русской подлодки, вероломно нарушившей нейтралитет 
Швеции», обещает примерно наказать нарушителя и… неожиданно предлагает:
      — Я вас сейчас прямо из кабинета свяжу с капитаном Гущиным. На борту 
«У137» находится рация. Но я выдвигаю одно условие: вы должны уговорить 
командира лодки согласиться на то, чтобы шведские офицеры допросили его об 
обстоятельствах, при которых он оказался в запретном районе базы, и целях, 
которые он при этом преследовал.
      Мы переглянулись с Просвирниным — собственно, мы и ехали сюда для того, 
чтобы установить связь с лодкой. Адъютант Фошмана подошел к рации и стал 
связываться с бортом «У137». Через минуту он торжественно протянул трубку 
военному атташе. Юра взял трубку, представился и попросил пригласить к телефону 
капитана Гущина. Он поинтересовался положением дел на борту, условиями питания 
и настроением экипажа и в ответ услышал, что там все болееменее в порядке, 
если не считать опасности получить пробоину в корпусе и нехватки курева. На 
этом разговор с Гущиным, кажется, закончился.
      Юра вернул трубку на место и обратился к Фошману:
      — Господин капитан первого ранга, командир «У137» просит принять меры по 
снятию лодки с мели, потому что может возникнуть течь.
      — Об этом не может быть и речи. Пока шведская сторона не узнает об 
истинных мотивах пребывания лодки в шхерах Карлскруны, пока капитан Гущин не