соцстранах. Его спутница — это подруга, которая согласилась разделить с ним все 
тяготы эмигрантской жизни.
      В подтверждение своих заявлений мужчина — назовем его условно Фогелем — 
открыл портфель, туго набитый документами, и предъявил просроченное 
удостоверение сотрудника западногерманской разведслужбы.
      Вместе с появившимся А.С. Серегиным мы еще раз опросили Фогеля и его 
спутницу и пошли докладывать резиденту. Через десять минут в Москву полетела 
срочная телеграмма о заявителе, а через час мы уже имели инструкции о начале 
конкретной и целенаправленной работы по снятию с заявителя информации.
      В ходе содержательной двухчасовой беседы источник упорно молчал. 
      Мы поселили Фогеля с подругой в укромной комнате посольства и три дня 
неустанно, с утра до вечера, трудились, расспрашивая его обо всем, что тому 
было известно о деятельности БНД. Полученные сведения были поистине 
впечатляющими. Фогель сообщил данные на десяток агентов БНД, сидящих на 
ключевых административных и партийных постах в Софии, Праге, Варшаве, Берлине и 
Москве, рассказал о некоторых конкретных операциях службы, выдал список 
известных ему оперативных сотрудников БНД и характеристики на них.
      Вся эта обширная информация немедленно направлялась в Центр. Серегин и я 
непрерывно сновали между убежищем перебежчиков и кабинетом резидента, забросив 
всю консульскую работу, появляясь в консульском отделе только для того, чтобы 
подписать визы или решить какой другой срочный вопрос. Коллеги по работе, 
естественно, обратили внимание на наши передвижения по посольству и с завистью 
наблюдали за важной государственной работой, которая отображалась не только на 
наших физиономиях, но выпирала из каждой складки одежды, просвечивалась через 
дырки каждой пуговицы.
      Не скажу, что у нас с Серегиным не было сомнений относительно 
привалившего оперативного счастья. Червь сомнения и суеверия глодал нас 
постоянно, и мы часто спрашивали друг друга, не является ли Фогель хитроумным 
исполнителем коварной акции противника или не состоит ли он на учете в 
какойнибудь гейдельбергской психиатрической клинике. Но нет, информация Фогеля 
производила впечатление взвешенной, реальной и логично поданной, а само его 
поведение — вполне адекватным.
      Наконец у Центра лопнуло терпение, и мы получили указание переправить 
Фогеля со своей дамой в Москву, чтобы руководящие товарищи успели сами 
приобщиться к «снятию сливок». Не буду пересказывать, каким образом мы 
выполнили эту задачу, но в скором времени перебежчики оказались в Москве. В 
качестве сопровождающего лица вместе с ними выехал консул.
      Он вернулся в Копенгаген через неделю возбужденный и радостный и 
рассказал, что товарищи из Центра активно продолжают работу с Фогелем, что о 
нем, как и полагается, проинформировано руководство страны и что мы с ним можем 
«крутить дырки». Любимый Центр обещал нас представить к награде!
      — Можешь без надрыва заниматься своими делами, — успокоил меня Серегин, — 
считай, что командировка сделана! Сам видел, как начальник ПГУ подписывал 
рапорт на председателя.
      И действительно, настроение у меня было такое приподнятое, что заниматься 
черновой работой — звонить связям, ходить на какиенибудь мероприятия, писать 
скучные справки — желания не возникало. Коллеги, от глаз и ушей которых ничто 
не могло укрыться, любовно хлопали по плечу и ласково говорили:
      — Ну, Боб, молодца! Далеко пойдешь.
      Целый месяц я был в героях и запустил оперативную работу донельзя. Ни 
резидент, ни его зам даже и не пытались напомнить мне о том, что «надо делать 
дело».
      Но время шло, а долгожданных известий из Москвы о наградах и почестях не 
поступало. Внутри меня уже поселился червь сомнения, я спрашивал консула, но 
тот только пожимал плечами и приговаривал:
      — Пути любимого Центра неисповедимы! Жди.
      Но я почувствовал, что ждать нечего, и стал потихоньку возвращаться к 
своим «баранам» — рутинной оперативнопоисковой работе. Товарищи перестали 
хлопать меня по плечу, а в глазах некоторых из них стал поблескивать огонек 
злорадства.
      Скоро я окончательно выздоровел от «звездной болезни», втянулся в 
повседневную оперативную страду и начал «вкалывать» постарому. Однажды с одной 
из связей во время перерыва спектакля я прогуливался по залам Королевского 
театра оперы и балета и вдруг увидел перед собой знакомое лицо коллеги. Он 
стоял в стороне, стараясь привлечь мое внимание. Извинившись перед иностранкой 
— это была женщина, — я подошел к нему и спросил:
      — В чем дело? Ты тоже взял билет на спектакль?
      — Нет, меня послал резидент. Срочно езжай в посольство.
      — А что случилось?
      — Там «твой» объявился.
      Больше задавать вопросов я не стал — я сразу догадался, о ком идет речь.
      — Один из наших сотрудников попал в автоаварию, и мне нужно срочно 
выехать на место происшествия, — соврал я иностранке и оставил ее досматривать 
модерновую постановку Флемминга Флиндта, в которой балеруны и балерины по ходу 
действия измазывали себя с ног до головы красной краской.
      Резидент с насупившимся лицом дожидался моего появления. Его тоже вызвали 
из дома, и время было уже позднее.
      — Внизу сидит Фогель. Спустись и разберись, в чем там дело.
      В слабо освещенной приемной, сжавшись в жалкий комочек, действительно 
сидел несчастный Фогель! Он сразу узнал меня и, словно в лихорадке, стал