многажды посещать эту благословенную страну.
      — И откуда только они черпают свою информацию? — удивлялись их 
плодовитости дипломаты.
      — Как откуда? — отвечал заведующий референтурой Иван Сергеевич Ануров. — 
Все оттуда же… со дна граненого стакана.
      Ивану Сергеевичу дважды «посчастливилось» уезжать из страны пребывания в 
связи с разрывом дипломатических отношений: в июне 1941 года — из Германии, а в 
июне 1967 года — из Израиля. Он многое пережил и многое повидал, а потому все, 
что он говорил, воспринималось как сущая правда.
      И на самом деле этот слаженный партийнопропагандистский тандем не имел 
себе равных в опоражнивании коньячных бутылок. К концу «рабочего» дня они так 
«урабатывали» себя, что с трудом ворочали языками и укладывались спать не 
раздеваясь.
      — Неужели им не интересно выйти в город, посмотреть на людей, 
обстановку? — спрашивали новички, впервые услышав рассказ о Корионове и 
Шапошникове.
      — Чудак ты, Василий. Им это не нужно. Они не за этим приехали сюда. Они 
ездят сюда, чтобы хорошенько напиться, как ездят в Ялту некоторые мужички 
погулять с бабцами, — объяснял Ануров.
      Иван Сергеевич был с комсомольских лет знаком с секретарем Верховного 
Совета Михаилом Порфирьевичем Георгадзе и мог судить о нравах в партийных 
верхах со знанием дела.
      — А чего же наш посол терпит их безобразия и не «капнет» на них в Москву?
      — Писал, милок, «капал» не единожды. Да что толкуто? У них  своя игра.
      Рассказывали, что подгулявшие номенклатурные работники били у себя в 
гостевой посуду и выбрасывали через окно пустые бутылки изпод армянского 
(благо, окно выходило во двор, а не на тротуар, по которому ходили датчане), 
приставали к жене повара, приносящей им еду, и пели песню «По Дону гуляет казак 
молодой».
      Конфликт возник изза того, что хозяин дома пристал к моей жене с 
известными намерениями… 
      Посол действительно неоднократно «сигнализировал» в Москву о недостойном 
поведении партийного журналиста и чиновника, пытался «сбагрить» их на руки 
Кнуду Есперсену, но все оставалось постарому. Парочка не желала 
останавливаться в гостиницах, ссылаясь на обладание партийными и 
государственными секретами, изза которых коварный враг может устроить ей 
провокацию. И тут они были правы: их поведение было настолько вызывающим, что 
они сами напрашивались на провокацию. В посольстве они были в безопасности.
      …Я поднялся наверх и позвонил в дверь гостевой. Никто за дверью не 
ответил. Осторожно нажав ручку, я приоткрыл дверь и просунул в проем голову. 
Моему взору представилась идиллическая картина безмятежного сна двух русских 
богатырей, расположившихся прямо в креслах. Завсектором смачно чмокал во сне 
губами и одной ногой делал некое подобие антраша. Галстук съехал набок, руки 
безжизненно повисли вниз. Партийный журналистобозреватель сладко похрапывал, 
примостившись в узком для него кресле бочком и подложив под голову обе руки. На 
столе стояла недопитая бутылка коричневой жидкости и два граненых стакана. 
Хрусталь по распоряжению посла им больше не доверяли.
      — Кхекхе, — осторожно кашлянул я, надеясь таким способом разбудить 
спящую надежду пролетариата. Но сон был крепок и глубок, поэтому пришлось 
легонько потрясти обозревателя «Правды» за штанину.
      — А? Что? Где я? — всполошился Корионов, мгновенно просыпаясь. — Ты кто 
такой?
      — Моя фамилия Григорьев, посол поручил мне проводить вас в аэропорт.
      — Аа, ясно… Коля, вставай. Ну вставай же ты, наконец! Ехать пора!
      Корионов засуетился по комнате, собирая с кровати и с пола оставшиеся 
неупакованными вещи и запихивая их, как попало, в чемодан и большой портфель. 
Поскольку завсектором возвращался к действительности медленно, то Корионов стал 
собирать и вещи своего друга. Создалось впечатление, что вещи у них были общие, 
потому что журналист засунул в портфель две электрические бритвы, две мыльницы 
и две зубные щетки. Шапошников проснулся уже настолько, что мог тупо и надменно 
наблюдать за происходящим, не поднимаясь все еще с кресла.
      — Ну что ж, Коля, давай выпьем на дорожку.
      Эти слова заставили таки Шапошникова встать. Он четким шагом, както 
посолдатски, подошел к столу, налил себе полстакана жидкости и с отвращением 
высосал его содержимое.
      — Фу… какая гадость…
      — Время поджимает, — попытался я напомнить и тут же пожалел об этом.
      — Ты кто такой, чтобы мне… Я тебя в бараний рог… — заплетающимся языком 
пригрозил завсектором, надевая пиджак задом наперед.
      Наконец компания, пошатываясь, выползла наружу и втиснулась на заднее 
сиденье «форда», который я предусмотрительно загнал во двор, чтобы избавить 
прохожих от позорного зрелища.
      — Ямщиик, не гони лошадееей… — совсем покупечески затянул 
Шапошников.
      — Коля, держись, — посоветовал ему верный друг Виталий, усвоивший рядом с 
завсектором роль то ли дядьки, то ли слуги и наставника в одном лице.
      Доехали без приключений, если не считать того, что при виде 
привлекательной датчанки за окном машины у Шапошникова вдруг взыграли сильные 
мужские чувства и он стал настаивать на том, чтобы остановиться и познакомиться 
с ней лично.