местная контрразведка ставит на нем однозначное клеймо шпиона, только не знает, 
чей он: из ГРУ или КГБ.
      А дальше оперработник становится чрезвычайно уязвимым. Он превращается в 
объект изощренной охоты на волка, которого обкладывают в логове, устанавливают 
режим и выслеживают на маршрутах передвижения (наружное наблюдение, агентура), 
расставляют красные флажки, ограничивая свободу его маневра (агентура в 
наиболее вероятных объектах интереса разведчика), оставляют на виду отравленные 
приманки (подставы), расставляют коварные капканы (женщины и другие виды 
провокации), создают шумовые эффекты (средства массовой информации), — одним 
словом, контрразведка любой ценой пытается создать для тебя невыносимые условия,
 во что бы то ни стало добыть неопровержимые доказательства твоей 
разведывательной деятельности, взять с поличным на встрече, чтобы дать весомые 
основания своему МИД для объявления тебя «персоной нон грата», то бишь 
нежелательным для страны иностранцем.
      В моем же конкретном случае все эти «приличные манеры» поведения 
оказались излишними еще и потому, что контрразведка поставила клеймо разведчика 
замене Гордиевского автоматически, независимо от сроков и способов этой замены.
 Причины этого будут разъяснены позже.
      И вот ты уже в стране и ходишь все время под колпаком у местной 
спецслужбы и всем своим видом стараешься ей показать, что все ее подозрения для 
тебя просто оскорбительны. Если ты обнаруживаешь за собой слежку, то 
благодаришь судьбу и за это — значит, чтото еще в твоей личности 
контрразведкой не разгадано, и у тебя есть шанс поработать на родное 
государство еще какоето время. Если «наружник» не стесняется зайти за тобой в 
банную парилку и с вежливой улыбкой перешагивает через твое напрягшееся тело, 
то ты улыбаешься ему в лицо, как доброму знакомому, и мысленно возносишь 
молитву к Богу, чтобы он не наступил на твою любимую мозоль или еще более 
дорогой орган тела. Ты старательно избегаешь на людях общения со своими 
коллегами и «приклеиваешься» к какомунибудь «чистому» командированному, 
который с трудом терпит твое присутствие. Ты строчишь на скорую руку 
оперативные отчеты, чтобы «отписаться» к очередной диппочте, и нервничаешь 
изза того, чтобы не слишком долго задерживаться в посольстве, потому что у 
«чистых» рабочий день уже закончился, и они, обнимая одной рукой пополневший 
стан супруги, а другой — стакан с пивом, уже давно валяются на тахте и смотрят 
по телевизору шоу с участием любимца публики Тома Джонса. Ты соревнуешься с 
«чистым» дипломатом в том, кто чаще встречает и провожает делегации из Союза и 
выполняет другие поручения посла, — ты лезешь из кожи, чтобы доказать свою 
добропорядочность.
      И контрразведка, если у нее еще не накопилось против тебя достаточно улик,
 делает вид, что верит тебе. А ты делаешь вид, что веришь, что она верит тебе.
      Пребывание за границей требует большой специфики разведывательной работы. 

      …На пути к Копенгагену — я имею в виду буквально железную дорогу, которую 
я выбрал в качестве средства доставки к месту работы, — меня подстерегал 
неприятный сюрприз. В Восточном Берлине прямой копенгагенский вагон, который 
обычно цепляли к так называемому среднеевропейскому экспрессу, был в очередной 
раз забракован местными железнодорожниками и для дальнейшего путешествия 
признан непригодным. Проводники вагона посоветовали мне, не мешкая, перебраться 
в указанный экспресс, заверив, что приобретенный в «Метрополе» железнодорожный 
билет для этого годится.
      Перебираться нужно было на соседний перрон, но для этого мне надо было 
воспользоваться подземным переходом, что при наличии багажа мест в 
десять—двенадцать представлялось весьма трудоемким делом. Я приступил к 
перебазированию в одиночку, и, когда с подгибающимися коленками наконец 
перетащил последний чемодан, среднеевропейский красавец «Митропа» уже собирался 
покинуть Восточный вокзал. Пришлось в спешке забрасывать вещи в первый 
попавшийся вагон. Им оказался почемуто вагон с сидячими местами, так что из 
Берлина до Копенгагена я ехал в «комфортабельных» условиях подмосковной 
электрички.
      Грязный, невыспавшийся, с ломотой во всех членах, я прибыл на Центральный 
вокзал Копенгагена и, слава богу, был встречен там третьим секретарем 
Валентином Ломакиным! В посольстве получили информацию о том, что наш вагон 
задержан в Берлине, но правильно предположили, что я всетаки найду способ 
прибыть к месту дальнейшего прохождения службы без опозданий.
      Поезд вполз под огромный дебаркадер Центрального вокзала, и какаято 
незримая атмосфера нового и неиспытанного коснулась меня, как только я вылез из 
душного «митроповского» вагона. Эту незримую атмосферу я почувствовал органами 
обоняния. Замечал ли ты, дорогой читатель, тот особый синтетический запах, 
который встречает тебя сразу по прибытии за границу? Кажется, что ты попал в 
огромную парикмахерскую, наполненную легкими, еле обоняемыми ароматами духов. 
Переход от нашей родной «кислой» гаммы запахов к ихней особенно резок при 
пользовании самолетами, — его можно заметить с закрытыми глазами и ушами.
      Время было раннее, воскресное. Вокзал был пуст, за исключением нескольких 
личностей кавказского типа, которые бесцельно слонялись по перрону, убивая 
время.
      — Турки, — прокомментировал Ломакин и стал грузить мои вещи на тележку.
      К нам присоединился водитель посольского микроавтобуса, мы вместе 
выкатили тележку на привокзальную площадь, погрузили вещи и поехали в 
посольство. Там меня поселили в маленькой комнатушке на верхнем этаже флигеля, 
в котором обитали технические сотрудники с семьями. На первом этаже