«бомбочку», но и больно клюнули в затылок. Мы быстренько надели на головы шапки,
 а возмущенный Каменсков не выдержал и пугнул их выстрелом из дробовика.
      Домик был закрыт, вероятно, все ушли к насосной станции в горы, где у них 
тоже было жилье и где они в основном занимались рыбной ловлей. Надо было чтото 
делать.
      — Может, дойти до станции? — неуверенно предложил Потехин, и сам понимая 
нереальность своего предложения. Семь километров лазания по горным тропам мы бы 
не выдержали.
      — Нет уж, — отпарировал Каменсков. — Надо проникнуть в дом, там есть 
телефон, по которому можно связаться с насосной станцией.
      Это был выход. Тщательно обследовав со всех сторон домик, мы обнаружили 
лаз, по которому один за другим влезли внутрь. Действительно, там был телефон, 
но в его трубке было так же глухо, как в боевой машине бронетанковых войск. 
Ребят не было на месте. Скорее всего, были на ремонте линии или ловили гольца.
      — Дааа, — протяжно заметил Потехин. — Делааа. И завалился спать.
      В течение примерно часа мы названивали на насосную станцию, пока ктото 
на том конце линии не взял трубку. Обрадованные, мы объяснили ситуацию и 
попросили сообщить обо всем в консульство или в дирекцию рудника. Уже давно 
истекло контрольное время нашего возвращения, и можно было себе представить, 
что могли подумать наши жены. Вообще все великие путешественники по сравнению с 
нами были, несомненно, в более выгодном положении. Они спокойно уплывали от 
семей на тысячи километров, делали великие и малые открытия, нисколько не 
дергаясь по каждому поводу и не задумываясь над тем, что там о них подумают 
оставшиеся дома жены.
      Но теперь, слава богу, в консульстве будет известно, что мы живыздоровы, 
и оставалось только ждать, когда придет помощь.
      Какоето шевеление в порту Баренцбурга мы заметили только через час. От 
причала отошла самоходная десантная баржа и со скоростью черепахи стала 
приближаться к нам. Расстояние через залив она преодолела с «рекордным» 
временем тридцать минут! На мостике стоял заправский шкипер — новороссийский 
Саша, заросший на Шпицбергене густой бородой и длинной шевелюрой, «стильно» 
перевязанной на затылке красной тесьмой.
      Мы приветственно замахали своему «спасителю» руками и с нетерпением 
считали секунды, когда списанная из флота баржа, практически простое железное 
корыто, ткнется тупым носом в гальку.
      Когда это наконец случилось, мы сразу воспряли духом. Новороссийский 
моряк заявил нам, что тут же вместе с нами идет к мысу Старостина, чтобы снять 
с берега Диму Балашова и взять на буксир катер.
      Баржа «шлепала» по заливу не менее часа, пока мы не приблизились к лагуне,
 в которой находился катер. По крутому берегу маячила фигура Димы. С карабином 
на плече он добросовестно охранял консульское имущество, шагая взадвперед. 
Вероятно, он уже отупел от одиночества и на автомате выполнял заданный себе 
шесть часов назад ритм.
      — Будем сближаться, — решил шкипер и сделал левый поворот, решительно 
направляя баржу в лагуну.
      — Стойте, — предупредил я капитана. — Именно гдето здесь мы налетели на 
подводный риф.
      — Шеф, кругом одни камни, — тут же испуганно доложил ему единственный на 
судне матрос.
      Мы бросились к борту и прямо под нами увидели красивые подводные скалы, 
обросшие морскими водорослями.
      — Похоже, начался отлив, — произнес новороссийский портовик и остановил 
баржу. — Надо, чтобы ктото стоял на носу и смотрел вперед.
      Мы заняли указанную капитаном позицию и стали пристально всматриваться 
вперед, в то время как баржа тихим ходом стала сближаться с берегом. Но 
подводные скалы были хорошо видны, когда они были совсем рядом. Обнаружить же 
их заблаговременно, чтобы можно было во время скорректировать движение судна, 
было невозможно изза игры света и воды.
      В общем, мы хотели как лучше, а получилось как всегда. Через пятьшесть 
минут маневра, когда до берега оставалось подать рукой и у Балашова на лице 
сформировалась наконец надежда быть спасенным, раздался страшный скрежет и 
баржа села на мель. Новороссиец мгновенно дал «полный назад», но баржа уже 
прочно десантировалась на твердь и не двигалась с места. По всей видимости, 
многократные учения в десантных войсках не прошли для нее даром. Погоняв мотор 
на всех немногочисленных режимах, капитан наконец сдался и запросил 
баренцбургский порт.
      Между тем отлив продолжался, и скоро на поверхность, словно грибы на 
поляне, вылезли многочисленные камни. На море спустилась полярнодневная ночь, 
стояла мертвая тишина, и если бы не наше плачевное состояние, можно было бы 
дать волю своему воображению, посмотреть на себя со стороны и насладиться 
величавой картиной, не уступающей по своему эмоциональному воздействию 
знаменитому полотну Айвазовского.
      Но чувство прекрасного покинуло нас в эти минуты, потому что этот 
злосчастный день опять вернул нас в патовую ситуацию.
      Июньское Гренландское море — это вам не Средиземное и даже не Черное море 
в ноябре, поэтому скоро мы стали дрожать от холода. Крошечная рубка баржи с 
оборудованной допотопной «буржуйкой» вмещала лишь половину скопившегося на ней 
дипломатического и недипломатического персонала. Дима Балашов уже перестал 
«маячить», он скорбно уселся на обрыв, свесив ноги и всем своим унылым видом 
напоминал о несовершенстве нашей жизни.