Мы брали с собой шахтерские «тормозки» — наборы съестных припасов — и на 
целый день выбирались на лед. Уловы были не очень впечатляющими, потому что из 
одной лунки можно было максимум выловить одногодвух гольцов весом не более 
150—200 граммов, а то и того меньше, а просверлить лунку в полутораметровом 
слое льда было не очень приятным занятием. Но впечатлений от самого похода 
хватало надолго.
      Однажды в апреле вместе с несколькими сотрудниками рудника я отправился 
на неизменном «Гурееве» в район Земли Оскара Второго. Вертолетчики рассказывали,
 что в заливах появилось много всякой живности, в том числе и моржей, которых в 
этих краях не видели давненько. Отовсюду сползали ледники, вскрывался лед в 
заливах, и мы медленно пробирались сквозь льдины, держа курс на вершину горы 
Эльйхорнет. Изредка мимо нас на льдинах проплывали грязносерокоричневые 
морские зайцы с белоснежными, только что народившимися детенышами.
      Мы вошли в бухту Буре, в которую вместе со льдом вползал густой туман, и 
скоро буксир уперся носом в сплошную кромку льда. Впереди в метрах 
трехстах—четырехстах у самого берега чернели две или три огромные неподвижные 
туши. Главный инженер Воронуха прицелился карабином в одно из этих пятен, но 
начальник горноспасательного отряда Павел Сериков, «делавший» уже вторую 
«полярку» на Шпицбергене, отвел дуло в сторону:
      — Не советую тебе тревожить зверя. Да и сюссельман не похвалит за 
раненого моржа. А убить его из этой «свистульки» все равно не сможем. Да и 
зачем? Давай сходим посмотрим.
      Павел спустил веревочный трап и спрыгнул на лед.
      — Ну что же вы? Идемте!
      — Нет уж, — отмахнулся главный инженер, — я посмотрю лучше на тебя.
      Павел довольно уверенно шел по толстому льду, а мы остались на палубе, 
ожидая, как морж среагирует на приближение человека.
      Когда до моржа оставалось метров тридцать или сорок, мы услышали 
характерный рев, словно гдето рявкнул гудок буксира. Павел остановился и замер.
 Мы видели, как моржиха заслонила собой детеныша и заняла угрожающее 
оборонительное положение. Неожиданно она сползла со льдины в воду и исчезла. 
Павел не стал дожидаться ее появления из полыньи гденибудь совсем рядом с 
собой и поспешил обратно к нам. Он пробежал большую часть разделявшего нас 
расстояния, когда сзади него изподо льда возникла усатая боцманская морда. 
Хорошо, что других водных разводий на его пути больше не оказалось.
      — Видал? — торжествующе воскликнул Павел Воронухе, вскарабкиваясь на борт 
буксира.
      — Дааа, с такой дурой лучше не связываться.
      Мы постояли некоторое время у кромки льда, убедились, что моржиха 
вернулась к детенышу, и пошли обратно. Нам предстояло стать на якорь, добраться 
на шлюпке до берега и пешком пройти километра дватри по тундре Эрдмана и 
разыскать озеро с одноименным названием. Ходили слухи, что в озере 
видимоневидимо гольца.
      Воронуха предпочел остаться на борту «Гуреева», а директор Соколов, 
Синицын, Павел и я сошли на берег. Уже наступила короткая весенняя ночь, и 
через высокий перевал мы шли в сумерках. Впереди шел Синицын, за ним — Павел, 
потом — Соколов и в конце цепочки я. Несмотря на то что я шел последним, я так 
же быстро выдохся, как и впередиидущие. И не мудрено: мы проваливались в мягкий 
снег по пояс и были вынуждены идти след в след, постоянно меняясь местами в 
цепочке.
      Судя по карте, мы должны были уже подойти к озеру, но кругом была плоская 
равнина и никаких намеков на берега и характерное углубление не было. Сбиться с 
курса было довольно трудно, потому что слева шла высокая горная гряда, а уйти 
вправо нам мешало море. Мы шли уже больше часа, а озеро все не показывалось. 
Наконец ктото предложил сделать привал. Мы в изнеможении легли на спину около 
какойто скалы и посмотрели на небо.
      — Ребята, а уже понемногу светает, — заметил Синицын.
      И точно. Через минут пять—семь воздух вокруг нас окрасился розовыми 
лучами находившегося еще за горизонтом солнца. От первобытной тишины звенело в 
ушах. И вдруг звона в ушах прибавилось. Я прислушался: пискзвон то пропадал, 
то появлялся снова в типичном ритме полета подмосковного комара. И вдруг прямо 
на нос мне сел…, комар! Ничего себе: на Шпицбергене повсюду еще лежит толстый 
слой снега, весна только начинает себя показывать, а в тундре появились уже 
комары.
      А солнце между тем уже показало свою шапку над горной грядой, и тишину 
тут же нарушило пение жаворонка. Нет, конечно, это был не жаворонок, а 
шпицбергенская пеночка — первый вестник весны, возвратившийся из теплых краев. 
Ее песню подхватила подруга, другая, третья, и вот воздух наполнился 
многоголосым щебетаньем, похожим на щебетанье стрижей или ласточек над куполом 
старой церкви.
      Солнце уже поднялось окончательно, и, осмотревшись, мы двинулись в путь, 
сверяясь с картой. Наконец мы увидели, что местность стала понижаться.
      — Борис, давай бури. Это лед, — приказал Соколов. Синицын снял с плеч бур 
и резво воткнул его в снег.
      Скоро он уперся в твердое покрытие и стал пробуксовывать. Синицын вынул 
бур, и на снег упали черные комочки грунта.
      — Какое озеро, мы бурим тундру. Боря, смотри, в лицо брызнет нефть, — 
пошутил Павел Сериков.
      Синицын сделал еще несколько попыток бурения, но везде натыкался на грунт.