суетную мелочность повседневной материковой жизни, слиться с природой, очистить 
душу от тлетворных издержек цивилизации.
      Но человек не был бы человеком, если бы не пытался привнести и сюда свою 
человеческую бестолковую сутолочность, объясняемую не только природой самого 
умного животного на Земле, но и климатическими особенностями архипелага. Чем 
ближе к полюсу, тем сильнее чувствуется земной магнетизм, а длительное 
воздействие магнетизма на человека пока еще совсем не изучено.
      Там, на северной Крыше Земли, у людей съезжает крыша.
      
А вот его парадоксы
      
     Далеко от Москвы, в объятиях природы…
    М. А. Дмитриев
      
      Самолет, битком набитый шахтерами, их женами и детьми, вотвот готовый 
лопнуть от звонких криков, исторгаемых из молодых и здоровых украинских глоток, 
в полной тишине пошел на снижение. Уши, как полагается, заложило; все 
притаились и с замершими в легком испуге лицами приготовились к контакту с 
расположенной у «черта на куличках» землей. Хотя машина еще не вырвалась из 
плотных облаков, можно было легко почувствовать, что снижение сменилось резким 
подъемом, а потом падением в пустоту.
      — Уууххх! — вырвалось у всех одновременно, и в глаза ударил мягкий, но 
мощный свет. Слева по борту стремительно промчались кочки и сугробы какойто 
тундры, потом пейзаж резко изменился, и в километредвух показалась красивая 
шапка горы, изпод снежного покрова которой местами проглядывала черная 
каменистая порода. Справа было чтото вообще непонятное: рядом возникал — прямо 
рукой достать — громадный каменный, нет, пожалуй, мраморный дворец, выстроенный 
в стиле то ли барокко, то ли рококо. Он геометрически правильно преломлялся на 
две половины и создавал жуткую по своей пронизывающей красоте картину. Трудно 
было сказать, которая половина была настоящей: та, что сверху, или та, что 
отражалась в свинцовозеркальной поверхности моря.
      Не успев как следует рассмотреть «дворцовый комплекс», мы, почти касаясь 
колесами шасси застывшей в гордом молчании водной массы, стремительно ворвались 
в узкую долину и тут же затряслись в креслах. Показались какието ангары, 
строения, офисы, фигуры людей, автомашины и кары. «Ту154» приземлился в 
аэропорту Лонгйербюена.
      Выходя из самолета и спускаясь по трапу, я почувствовал, что ктото или 
чтото толкнуло меня в грудь, не давало свободно вздохнуть, а на мокром льду 
взлетнопосадочной полосы вообще мешало продвигаться вперед. Потом я к этому 
привыкну — это дул обычный шпицбергенский ветер, постоянный спутник дня и ночи, 
зимы и лета, достигающий иногда скорости до 40 метров в секунду.
      При подлете нам объявили, что за бортом плюс несколько градусов по 
Цельсию, но мы не поверили, что в этих широтах в разгаре зимы возможны оттепели.
 Однако это оказалось так: течение Гольфстрима чувствуется и на юге Шпицбергена.

      После непродолжительного знакомства с пограничниками, одетыми в 
норвежскую полицейскую форму, мы вышли в холл, где нас встретили представители 
консульства и резидентуры. Консул Леонид Еремеев тоже оказался здесь, потому 
что собирался вылететь в командировку в Осло. Мы поговорили с ним несколько 
минут, а потом он отправился по своим делам, а мы — по своим. Местный 
представитель «Аэрофлота» рассортировал всех вновь прибывших на 
«баренцбургских» и «пирамидских», а потом — на партии, потому что всех вместе с 
багажом за один рейс забрать было невозможно, и стал командовать посадкой в 
вертолеты.
      По пути в Баренцбург, сделав большой вираж, мы опять облетели «замок 
Тюильри» (так я мысленно назвал нависший над Исфьордом каменный берег), и 
продолжили двадцатиминутный полет над морем. На мысе Хеер, на котором 
располагались жилой поселок и база вертолетного отряда, полет закончился, и мы 
пересели в автомашины, которые, преодолев по укатанному насту трехкилометровое 
расстояние до Баренцбурга на второй передаче, через четверть часа подъехали к 
консульству.
      Уже наступили сумерки — полярный день только еще начинался и был коротким.
 Не успели мы с женой распаковать самое необходимое, как в дверь к нам уже 
постучали. На пороге стояли две или три молодые женщины с тарелками в руках, на 
которых лежала еда:
      — Это вам подкрепиться с дороги, а через пару часиков просим в каминный 
зал на общий ужин.
      Таково баренцбургское гостеприимство, которое нас до глубины души тронуло.
 Вечером мы сидели вместе со всеми сотрудниками и женами за большим столом в 
каминном зале, слушали шорохи полярной ночи за окном и смотрели, как пляшет 
огонь в камине и бросает причудливые тени на стены, на огромный гобелен, 
созданный ленинградскими мастерами, на котором изображены портреты русских и 
норвежских полярников под причудливым сполохом полярного сияния. Если 
приглядеться внимательнее, то в рисунке сияния можно прочесть слова «Terra 
Incognita».
      Мне показалось тогда, что прилетел на другую планету.
      …В резидентуре и консульстве, как выяснилось, нас ждали: одни с 
нетерпением, другие — с настороженностью, а третьим наш приезд вообще оказался 
некстати. Такого расслоения малочисленной советской колонии по такому 
незначительному поводу мне наблюдать не удавалось ни в Копенгагене, ни в