Председатель завкома, полноватый, с залысинами на шишковатом лбу, постоянно 
затянутый в один и тот же чесучовый пиджачок, с началом войны превратился на 
заводе в центральную фигуру. Поминутно дверь в его кабинет распахивалась, 
врывался или солидно входил очередной доброволец. Предзавкома устал уже 
отвечать, растолковывать положение вещей, отделывался стереотипной фразой: 
«Оставляйте заявление. Вызовем, когда понадобитесь». И облегченно вздохнул, 
когда в кабинет зашел присланный из райвоенкомата лейтенант, о прибытии 
которого 
ему час назад сообщили по телефону. 

— Наконец-то, заждался я вас, товарищ. Принимайте дела. Вот, стопкой, заявления 

— рассматривайте, выбирайте. 

— Разберемся. Отберем надежный контингент, опыт имеется, — ломким, 
неустоявшимся 
голосом ответил молодой офицер. Два кубаря ярко горели в петлицах его широкой в 

плечах гимнастерки, матово лоснились яловые сапоги, пахнущие гуталином и кожей. 

Розовощекий, в скрипучих ремнях, он изображал из себя бравого вояку, и оттого 
не 
внушал доверия. 

Лейтенант понял, что не произвел должного впечатления на этого умудренного 
годами человека, но внешне оставался безукоризненным кадровиком, с подчеркнутой 

выправкой, быстрым и решительным в движениях: 

— Начали! 

На пороге кабинета стоял, подпирая верхнюю перекладину, Никодим Корзенников. В 
промасленной спецовке, только что от станка, он держал в кулаке свернутый 
трубкой лист бумаги. На листе — написанное Виктором Власовым заявление: «Я, 
Никодим Михайлович Корзенников, член Ленинского Комсомола с 1936 года, прошу 
зачислить меня в ряды Красной Армии. Обязуюсь, не щадя жизни, биться с 
ненавистными врагами — гитлеровскими фашистами. Владею стрелковым оружием. 
Прошу 
в просьбе о зачислении добровольцем в Красную Армию не отказать». 

— Поглядите на него! — не выдержал предзавкома. — Куда тебя нелегкая понесла? 
Тебя же первый встречный врач комиссует! 

Дима непонимающе глядел в рот начальству. Когда было нужно, он артистически 
перевоплощался в несуразно-бестолкового парня: челюсть отвисала, глаза смотрели 

бессмысленно. 

— Постойте, нельзя ведь так, с места в карьер, — поспешил ему на выручку 
лейтенант. — Входите, садитесь. — И пододвинул посетителю стул, оценивая эффект 

своего вступления в должность. — Будем знакомиться. Имя, фамилия? Да не 
смущайтесь, чего молчите. Называйте свои данные: имя, фамилия, в каких войсках 
проходили действительную службу? Если не служили, то по какой причине? 

— Глухонемой он, — отвернувшись от Димы, чтобы тот не разобрал слов, объяснил 
предзавкома. 

Лейтенант смутился, откашлялся. 

— Иди, иди, Дима, в цех. Работай. Токари в первую очередь нам потребны здесь, — 

председатель завкома выправил ситуацию 

— Птом! — ответил ему Корзенников. 

— Иди, иди. Нечего зря людей отрывать от важного дела. 

— Птом! — усердствовал Дима. 

Ошарашенный лейтенант, забыв про прежний лоск, что-то мямлил о трудностях 
походной жизни. 

— Фронта!.. Фронта!... — Дима изнемогал от произношения нового слова, хотя 
утренняя тренировка помогала выговаривать его относительно внятно. 

— Следующий, — крикнул предзавкома, не в силах повлиять на глухонемого. 

Вразвалку вплыл — не вошел — в кабинет паренек из столярного цеха, прозванный 
«морским» за неразлучность с тельником и подметающими пол клешами.