Неумело держа в пальцах ручку, Дима с недоумением смотрел на следователя, не 
понимая его приказания. Что писать? И как писать, когда не умеешь. 

— Пиши, пиши. Что хочешь, то и пиши. Хоть автобиографию. 

Заминка и неуверенность в движениях подозреваемого обеспокоили майора. 
Впечатление такое, будто ручки никогда не держал. Неладно. 

В персональном деле Никодима Корзенникова, присланном из Ленинграда, находилось 

заявление с просьбой отправить на фронт добровольцем. Оно старательно выписано 
ровным округлым почерком, а не теми каракулями, которые постепенно появлялись 
из-под пера сутуло сидящего человека. 

Из-за его плеча майор разглядывал написанное. Разобрал несколько кривых 
печатных 
букв. Глядя на странного и жалкого парня, он не знал, как поступить. Переслать 
дело по инстанции? Там церемониться не станут, нет сейчас на это времени — 
шлепнут. А решать что-то надо. И сейчас.. 

Через несколько дней, в ответ на новый запрос, офицер для особых поручений 
доставил майору пакет от командира 9-го спецподразделения. В сопроводиловке 
указывалось при каких обстоятельствах пал на поле боя красноармеец Корзенников 
Н.М. В пакете, кроме официальных бумаг, удостоверяющих личность Никодима 
Михайловича Корзенникова, лежало послание его товарища по оружию. 

«Настоящим докладываю, что знаком с красноармейцем Корзенниковым на протяжении 
двух месяцев. Красноармеец Корзенников, несмотря на врожденную глухонемоту, был 

примерным воином, боролся с немецко-фашистскими захватчиками, не щадя жизни. На 

его личном счету подбитый вражеский танк, немалое количество уничтоженных 
метким 
огнем германских солдат и офицеров. 

На вопрос: грамотен ли красноармеец Корзенников, отвечаю — грамотен. На вопрос: 

умеет ли писать, отвечаю — не умеет». 

Это письмо, написанное Андреем, определило Димину судьбу. 

Положение на фронте было тяжелое. Предстояло противостоять мощному натиску 
группы немецко-фашистских армий «Север». Людей катастрофически не хватало, в 
ротах насчитывалось по два-три десятка боеспособных солдат. Диму не вернули на 
завод. Прислушались к его настойчиво повторяемому «Фронта!» Фронта!» и 
определили вторым номером в расчет ручного пулемета. 


19. Безымянная высота
Следом за кряжистым сержантом в замаранных глиной обмотках пробирался Дима, 
нагнув голову, по извилистому ходу сообщения. Мимо сидящих на дне траншеи людей,
 
мусолящих самокрутки, переговаривающихся в минуту затишья и равнодушно 
поднимающих взгляд на него — одетого в свежестиранное обмундирование. 

Скользкая земля липла к сапогам, ногу приходилось ставить осторожно, чтобы не 
бухнуться в лужу. И все же у входа в блиндаж, оступившись, Дима ткнулся плечом 
в 
стенку траншеи, но удержался, юркнул за сержантом в нутро командного пункта 
роты. 

Старший лейтенант, разложивший карту на снарядном ящике, недоуменно спросил: 

— Это и есть обещанное пополнение? 

— Так точно, — сухо ответил сержант и добавил уже другим тоном, будто ему было 
неловко: «Глухонемой он». 

Офицер с недоумением посмотрел на Корзенникова, и тот, боясь, что его отошлют, 
рявкнул: «Фронта!» Комроты двинул кулаком по расстеленной карте, бросил 
сержанту: 

— У меня не рота, а одно название. У тебя во взводе восемь человек, из них трое 

ранено. Как прикажете воевать?.. Ладно, ставь его на довольствие, зачисляй к 
себе во взвод. 

— Будет исполнено, — козырнул сержант.