Несправедливость природы... Как ее исправить? Врачи беспомощны, и Володя 
уверовал в чудодейственную силу кудесника из Макарова. Летним днем, напару с 
другом направился он по пахучим травам к влекущему, как надежда, селу. Дима шел 

охотно, уяснив из объяснения Володи, куда и зачем они идут. Он был весел и 
непосредственен, но временами печаль заслоняла радость и в глазах его 
проскальзывали то ли грусть, то ли отчаяние. Но наперекор всему он верил в 
доброго волшебника — в этом Володя мог поручиться. 

Кудеснк оказался сморщенным, сухоньким дедом. Некогда сосланный в Сибирь, он 
сроднился с этим краем и остался в нем навсегда. Суетливый в движениях, но 
твердый в поступках он был очень интересен как личность. Правда, сельчане мало 
что знали о нем. И, наверное, не из-за «скрытности» чужака. Просто его 
знахарская деятельность заслонила в глазах односельчан все иное. 

Он встретил ребят радушно. И в этом радушии спрятал свое бессилие. Врожденную 
глухонемоту он исцелить не мог, хотя и прослыл кудесником, но мог научить их 
специальной азбуке. 

Дима регулярно приходил на занятия. Он быстро осваивал азы, постепенно все 
более 
увлекаясь учебой. Со временем вник в тайну печатного текста, стал читать по 
складам. Но письмо так и не осилил. Дома он делился знаниями со старшим братом 
Иваном, тоже глухонемым. А третьим, кому пошли на пользу уроки кудесника из 
Макарова, был Володя Лаврушин. День ото дня он все лучше понимал Диму... 

...К нему, к своему другу и вошел в избу солдат. 

Навстречу Лаврушину из-за обеденнго стола поднялся Иван. Скорыми шагами перешел 

комнату и заключил гостя в объятья. Был он, как и Дима, высок, крепок в кости, 
широк в плечах, и хватка была медвежьей. 

— Как живете-можете? — спросил Владимир Александрович, оглядывая просторную 
комнату. В простенке между окнами он заметил портрет Николая Корзенникова, 
второго брата Ивана, в форме младшего лейтенанта. По нижнему углу застекленная 
фотография была перевязана лентой траурного крепа. 

Иван кивнул несколько раз, что означало: «живем помаленьку, нормально живем». 

— А Дима где? На работе? 

Иван сложил руки на груди крест-на-крест и опустил голову. «Погиб Дима» — вот 
что сказал Иван. 

— Однако, как же так... — Владимир Александрович не находил слов. 

«Я вернулся, цел-невредим — пульсировало в мозгу — а Дима здесь, не на войне, 
смерть принял. Как же его угораздило? Нет, быть такого не может!» 

Вслух, медленно шевеля губами, чтобы Иван поспевал за артикуляцией, произнес: 

— Где погиб? Утонул? 

Иван поднял руки на уровень груди, будто взял винтовку наперевес. 

— Как на фронте? Брось ты! Его же не имели права мобилизовывать! 

И вдруг понял: перед войной Дима находился вместе с Иваном в Ленинграде, в 
спецшколе для глухонемых. И, видимо, обстоятельства сложились так, что дорога 
домой оказалась отрезанной. 

— Добровольцем? — вырвалось у пораженного солдата. — Но посуди сам, его же 
любая 
медкомиссия враз забракует. 

Иван согласно кивнул. Но, вникнув в смысл последней фразы, яростно отмахнулся, 
мол, не то говоришь. И оставив гостя в растерянности, бросился к этажерке. 
Какие-то секунды рылся в бумагах и вскоре вернулся, удовлетворенный, с 
исписанными листками. Как и все прочие Димины письма, это тоже было написано 
чужой рукой. Владимир Александрович пробежал взглядом по четким, несколько 
округлым буквам незнакомого почерка. В сознание врезалась строка: «Добился 
разрешения, ухожу на фронт». 

— Это письмо еще ни о чем не говорит. Уйти на фронт — не значит обязательно 
погибнуть. Однако, объявится Дима, чего уж там. 

И тогда Иван, напряженно следивший за его речью, глубоко вздохнул и протянул 
сметающий сомнения бланк похоронки. Передернув плечами, солдат принял горькое 
послание, адресованное отцу Димы: