территории Румынии, советские бомбардировщики трижды бомбардировали Констанцу и 

Сулин. Констанца горит. 

В ответ на двукратный налет немецких бомбардировщиков на Киев, Минск, Либаву и 
Ригу, советские бомбардировщики трижды бомбардировали Данциг, Кенигсберг, 
Люблин, Варшаву и произвели большие разрушения военных объектов. Нефтебазы в 
Варшаве горят. 

За 22, 23 и 24 июня советская авиация потеряла 374 самолета, подбитых, главным 
образом, на аэродромах. За тот же период советская авиация в боях в воздухе 
сбила 161 немецкий самолет. Кроме того, по приблизительным данным на аэродромах 

противника уничтожено не менее 220 самолетов.


4. Товарищи по несчастью
Дима Корзенников шел по городу, бледный, с холодной испариной на лбу. Хотелось 
плакать — плакать навзрыд, как в детстве, когда обижали мальчишки или 
оскорбляли 
во хмелю скудные на умишко люди. Внутренний голос, вечный его оппонент, 
ехидничал, растравлял рану: 

— Понимать надо, твое место у токарного станка. Точи свои детали и не суйся, 
куда не просят. Без тебя справятся. Чай, на фронте в достатке солдат, причем 
физически полноценных. Вот они-то и поломают хребет германцам. Уразумел? 

Нет, не уразумел. Неосознанно укрепилось предположение: поможет Каюров. Пост у 
него высокий — почти начальник политуправления — позвонит разок-другой куда 
следует, и все преграды сметены. Корзенников прибавил шагу, заторопился к 
трамвайной остановке. 

Трамвай неторопливо полз по рельсам. Дима тоскливо поглядывал в окно. Ленинград 

преобразился, стал будто ниже ростом, полосками бумаги обклеил стекла. Эти 
бумажные кресты оставляли гнетущее впечатление. Нигде не увидеть улыбки. Лица 
грустные, мрачные. Люди толпятся у репродукторов, переговариваются, несомненно, 

комментируют на свой лад новости. Кондуктор объявил название остановки, речное 
пароходство где-то здесь, неподалеку. 

Пароходство обезлюдело. Руководящие работники на объектах. Нет и Каюрова. Надо 
ждать, и Дима ждет. Час, второй, третий. Чуть отстранив портьеру 
светомаскировки, он посмотрел в окно — уже вечер, по мостовой проезжают машины 
с 
незажженными фарами, но знакомой «эмки» нет. Беспомощно озирается на секретаршу 

Каюрова, она разводит руками — мол, и телефон не звонил. Пора уходить. Завтра 
опять на работу, как будто ничего не произошло. А впрочем, что произошло? 

Немцы спускают по 5–10 парашютистов-диверсантов в форме советских милиционеров 
для порчи связи. В тылу нашей армии созданы истребительные батальоны по 
уничтожению диверсантов-парашютистов. Руководство истребительными батальонами 
возложено на НКВД.
Все чаще над Ленинградом простуженной глоткой ревела сирена, вызванивали 
подвешеные на тросах рельсы. По улицам и площадям маршировали ополченцы. 
Спецкурсы готовили сандружинниц. Горожане изучали инструкции по противопожарной 

безопасности, дежурили ночью на чердаках домов. 

На крыше общежития оборудовался противопожарный пост. Виктор Власов выволок 
туда 
сороковедерную бочку, предназначенную под песок. Сделал несколько ходок за 
песком и, усталый, сел на громыхающую кровлю, прислонился спиной к бочке. 
Металл 
приятно остужал, охлаждал от злости. Рано утром, настроенный по-боевому, он 
ушел 
на медкомиссию. Но врачи выискали что-то в легких, испоганили настроение — не 
годен! Терпение, с которым он позволял себя ощупывать, простукивать ребра, 
проверять молоточком рефлексы, лопнуло после ознакомления с несправедливым, как 

он считал, медицинским заключением. И он привычно взорвался. С пеной у рта 
доказывал, спорил, ссылался на боксерское прошлое, на второй спортивный разряд 
— 
не помогло. 

Теперь ему, лучшему нападающему волейбольной команды, стыдно показаться на 
глаза 
товарищам — самый сильный на поверку оказался слабаком. Виктор продолжал в уме 
диалог с сухарями-медиками. Как всегда после словесной перепалки, наиболее