скоростью, но все же мы успевали. Это был отчаянный бег - по борту 
опрокидывающегося корабля.
Вдруг перед нами вырос длинный, полутораметровый барьер - скуловой киль. Ленька 
Смоляков, он впереди бежал, ухватился за киль и мне кричит: "Держись за мои 
ноги!" Я схватил его за штанины, но в мои ноги тоже кто-то вцепился, потом еще..
. Я не удержался, оторвался, и вся цепочка покатилась по острым ракушкам - 
ладони, локти, колени, все в кровь. Но расцепились, кое-как вскарабкались к 
проклятой ребрине, перелезли через нее и очутились на спасительно широком днище 
линкора. Как на огромном плавучем острове. Много нас тут оказалось, человек 
пятьдесят. В том числе и Ваня Сопронов из Воронежа, тот самый, что в гальюн нас 
за семь верст водил.
Мы все бросились в нос, откуда бил из пробоины высокий фонтан. Почему-то все 
решили, что вот-вот взорвутся погреба кормовых башен, а в носу боезапаса - 
поменьше... Кое-кто сбрасывал бушлаты, одежду, кидался в воду и плыл к берегу. 
Пример был заразителен, я тоже начал расстегивать ремень, да вдруг увидел, как 
парень, что поплыл через бухту к Куриной пристани, вдруг скрылся под водой и 
уже больше не вынырнул...
- Ребята, кто на киле, ко мне! - Это кричал помощник начальника штаба эскадры 
капитан 2-го ранга Соловьев. - В воду не прыгать! утопят! Держаться всем на 
днище!
Если бы не он, меня, да и других, на свете давно не было, сейчас бы встретил - 
в ножки ему поклонился. Удержал нас Соловьев от безрассудства, от горячки. 
Остались мы на днище.
Помню, вынырнул из воды курсант, забрался на днище, нашел чью-то брошенную 
одежду, переоделся в сухое, достал из кармана папиросы, закурил и головой 
покачал: "Вот это практика-а!.."
Подошла десантная баржа. Покатость линкоровского борта мешала ей пристать 
вплотную. Тогда нам стали бросать концы и перетаскивать на борт. Только я 
перебрался таким макаром, вдруг слышу:
- Витька, помоги!
Между корпусом корабля и баржей барахтается Петька Науменко. Бросил ему 
пожарный шланг. Тот по нему и влез. Потом еще кто-то.
Доставили нас в госпиталь, налили по полкружки спирта. Опрокинули, а руки все 
равно трясутся, в кровь изрезаны. Шел мимо врач-подполковник, увидел, как руки 
у нас дрожат.
- Ну что, ребята, не можете успокоиться? Налейте им еще.
Утром нас вызвали на госпитальный причал опознавать погибших. Их было много, 
они лежали в несколько рядов. Мы ходили между ними, вглядывались в неузнаваемые 
- распухшие, изъеденные мазутом - лица. Узнали только одного из своей батареи, 
и то лишь по родимому пятну на ноге. Офицер, шедший за нами, записал его 
фамилию в блокноте, вынул из робы документы и бросил их в фанерный ящик 
клиновидной формы. Там было уже много боевых книжек и комсомольских билетов, 
разбухших от воды.
Я не смог долго находиться на причале - нервы слабину дали - и попросил, чтобы 
меня в опознание больше не назначали.
В войну мы были мальчишками. Но многим из нас война отпустила лишь десять лет 
мирной жизни. На "Новороссийске" она вернулась к нам, дыхнула в лицо из-под 
воды. Мы обязаны помнить тех ребят, чьи тела лежали на Госпитальном причале. 
Они тоже погибли на Великой Отечественной...
Мой племянник вернулся из Афганистана седым. Его погибшие товарищи получили 
награды посмертно. Но ведь и мои товарищи по "Новороссийску" были ничуть не 
хуже той молодежи, что воевала под пулями душманов.
Матрос Полковников
Я разыскал его в Москве, на Садовом кольце, в бывшей келье монастыря, 
превращенной в один из кабинетов Министерства связи РСФСР. На стене под 
сувенирным штурвалом висел великолепный фотоснимок "Новороссийска".
У Михаила Ивановича Полковникова - бывшего электрика электротехнического 
дивизиона - спокойное грустное лицо. Родом он из села Морозова, что под 
Касимовом, на рязанской земле. И хотя занимает теперь в министерстве большой 
пост и офицер запаса, все же, знакомясь, представляется порой с флотской 
лихостью:
"Матрос Полковников".
День начинался рабочий, страдный. За окном вовсю ревело Садовое кольцо. Рассказ 
о "Новороссийске" то и дело прерывался звонками - Михаил Иванович снимал 
разномастные телефонные трубки, извлекая их порой из самых невероятных мест: 
из-за спинки кресла, из ящика стола... Приносили бумаги на подпись, врывались в 
двери посетители. Пока наконец хозяин кабинета не вызвал секретаршу и не 
взмолился:
- Полчаса меня ни для кого нет!
Правда, и в эти полчаса прорывались звонки из Совмина и других важных мест. 
Полковников нажимал клавиши селектора и слушал с отсутствующим взглядом. В эти 
минуты он был на "Новороссийске".
- Я лег поздно. Засиделся в кубрике у своего дружка Коли Шавладзе из Тбилиси. 
Он учил меня грузинскому языку, и мне никак не давалось сочетание "цхэ"... Мог 
ли я подумать тогда, что это наш последний урок? Коля погиб при взрыве.
Через наш кубрик проходила шахта носовой электростанции. Между этой шахтой и 
барбетом башни главного калибра и висела моя койка во втором ярусе. Наверное, 
этот закуток и спас меня от удара взрывной волны. Швырнуло меня за левый борт, 
и очнулся я лишь от холода подступившей к голове воды. Вовремя, а то бы 
захлебнулся... Уши забиты илом, темень, ничего не вижу и не слышу... Спасибо