во сне мычат. Молодых много было. Наши войска как раз из Австрии вывели, и 
часть солдат прислали на линкор. Прибыли за день до взрыва, в сапогах. В воде 
их потом эти сапожки потянули. Объявили боевую тревогу. У нас, зенитчиков, так 
было заведено: по тревоге хватали одежду и - на боевые посты. Там уже одевались.
 Главное, чтобы успеть самолеты "противника" встретить. А в чем ты - неважно. В 
трусах и шлемофоне, но в руках - маховики, в прицелах - небо.
Нас вот так же в пятьдесят четвертом подняли. Тогда над севастопольскими 
бухтами пролетал иностранный самолет-разведчик. "Новороссийск" первым открыл 
зенитный огонь. Но наш потолок - 14 километров, а самолет выше летел. Били в 
самый зенит, так что осколки на корабль полетели. Ведищеву, правому замочному, 
плечо разворотило... Вся эскадра стреляла, но самолет ушел. Его потом над 
материком сбили, почти как Пауэрса.
Вот мы и решили - снова провокация. Примчался я на свой 71-й боевой пост - это 
на правом борту возле фок-мачты спаренные зенитные "сотки". Натянул шлемофон - 
первая команда пошла:
"Орудие боевым - зарядить!" Тут из элеваторного люка стали выскакивать патроны 
- один за другим. По 28 килограммов штучка. Зарядил я свое левое, доложил 
"Товьсь!", руку на спуске держу, слышу в наушниках голос наводчика 
вертикального: "Цели нет". Наводчик горизонтальный: "Цели нет". Прогнали по 
всему азимуту - одни звезды. Нет воздушных целей.
Слышу команду с КП: "Дробь стрельбе. Спасать людей. Спустить щлюпки!"
У нас в батарее были лучшие гребцы - призовая шлюпка. Шлюпки спустили быстро. 
Спасли тех, кого выбросило взрывом в море: часового на баке, Кичкарюка Ивана из 
нашего дивизиона и еще моториста с баркаса. Ночью под правым выстрелом стояли 
баркасы. В воде от взрыва образовалась впадина-воронка. Баркасы в нее 
провалились. Кто наверху в них спал - тех выбросило на поверхность, кто внутри 
- погибли.
Меня послали в носовую часть - на разведку и помощь. Первый, кого я увидел, - 
наш почтальон Блинов. Стриженный по второму году, он лежал навзничь, с 
вывалившимися кишками. Глаза были открыты, но уже ничего не видели. Помощь 
Блинову была не нужна... Я побежал дальше, к огромной - от борта до борта - 
дыре в палубе. Оттуда неслись крики и стоны, туда светили фонарями, спускали 
переносные лестницы... Весь бак был залит илом. Набрал его полные башмаки...
Никогда не забуду, как старшине 2-й статьи (фамилию не знаю) зажало 
полуоторванным комингсом правую руку. Как ни дергали его, как ни отгибали 
железо - крепко зажало, ни в какую. А нос погружается, вода подступает. Ему 
аварийный топор притащили, "Руби руку!" - кричат. А он не может, духу не 
хватает... В воду уже по грудь ушел... Притащили ему кислородник, КИП-5*, 
натянули маску, так он и ушел под воду, только свободной рукой на прощанье 
помахал... Кислорода ему на час, наверное, хватило...
В корабельном карцере двое сидели. Один из нашей батареи - Иван Медведков, 
москвич, сирота. Нагрубил старшине батареи мичману Родионову и сел. Другой - 
Науменко, из БЧ-5.
Часовой стоял из молодых - Бойко. Испугался крена, хотел бежать. Арестованные в 
крик: "Выпусти!" Бойко сбил прикладом замки. Успел. Выскочили. Науменко и 
сейчас живет, на Морзаводе бригадиром дизелистов работает. А Медведков при 
опрокидывании утонул.
Весной ездил Медведков в отпуск. Коля Рылов его к себе пригласил - в тамбовскую 
деревню. Там он зазнобу завел и даже ребенка успел зачать - к ноябрьским 
праздникам ждали. Как раз и служба кончалась. Костюмчик к свадьбе справил. Да 
вот не довелось. И Коля Рылов погиб. И вот что обидно: живет где-нибудь Иваново 
дите, парню или девице сейчас уже за тридцать. А отца подлецом считают. Обещал 
жениться и не приехал. Похоронку ведь в ту деревню не прислали. Хотели с 
ребятами написать - да кому? На деревню девушке? Ни имени невесты не знали, ни 
названия села...
Сидели мы при орудии, пока не дали команду: "Незанятым борьбой за живучесть 
спуститься в кубрики, забрать комсомольские билеты, книжки "боевой номер"** и 
построиться на юте!"
Что было дальше? Бежим мы на ют по правому борту. Не успели добежать новая 
команда: "Всем по боевым постам!" На наше счастье, на рострах стоял помощник 
командира Сербулов. Он-то сразу понял, что нам грозит, и на свой страх и риск 
адмиральскую команду отменил. Крикнул нам: "Всем к борту!" Линкор уже вовсю 
кренился на левый борт. Мы помощника послушали, это нас и спасло. Перелезли мы 
через леера правого борта и встали на неотваленные выстрела. По ним хорошо было 
добираться до десантных барж, что стояли под правым бортом. Но на пути к ним - 
парадный трап. У входа на него - комфлота Пархоменко с адмиралами. 
Застопорились мы. На адмиралов не попрешь. Сели на выстрел и ждем.
Старшина батареи мичман Родионов кричит мне с площади грот-мачты: "Виктор, 
давай сюда! Мачта в любом случае над водой останется... Давай шустрее, а то 
пожалеешь!"
Мичман Родионов всю войну на "Красном Кавказе" прошел, знал, что к чему. Я бы 
полез к нему, но побоялся: уж очень высоко, 27 метров. С борта все же пониже 
прыгать... Не помог Родионову фронтовой опыт. Грот-мачта, облепленная на всех 
площадках и мостиках людьми, со всего размаха ухнула в воду, сразу же ушла в 
жидкий грунт на глубину своей высоты. Почти все погибли.
Мы же сидели за леерами на выстрелах, в общем-то на борту, и когда он стал 
выходить из воды - линкор опрокидывался на левый бок, - мы побежали по нему, 
как бегут по цилиндру эквилибристы. Сначала мы бежали мимо иллюминаторов по 
краске, потом краска кончилась, и за ватерлинией пошло мокрое, скользкое, 
обросшее ракушками железо. Оно надвигалось на нас, уходило под ноги со страшной