|
освободили.
Спустя лет двадцать - уже после службы - разыскал я в Чудове сестру. Сказали
мне знающие люди, что в магазине работает. Захожу в магазин, смотрю на
продавщиц - какая из них Люда? Узнать не могу. Пошел к ней домой - адрес мне
дали. Дождусь, думаю, тогда и узнаю. Дома дети, племяши мои, значит: "Мамка на
работе". Тут Людмила приходит. "Брат так брат. Садись ужинать". Странно, думаю,
встречает. Или не признала? Приходит с работы ее муж, она меня знакомит: "Вот
брат мой двоюродный". Ах, думаю, вот оно в чем дело! Она меня за двоюродного
приняла, что в соседней деревне жил.
"Не двоюродный, - говорю, - а родной".
"Как - родной? Быть не может! Витюшка в сорок первом погиб. В дом бомба попала..
."
"Попала, - говорю, - да в другую половину. Меня соседи взяли. Давай-ка свой
паспорт, сличим".
Сличили. "Ты - Салтыкова, и я - Салтыков. Ты - Ивановна, и я Иванович. Ты в
Чудове родилась, и я там же".
Вот тут и признали друг друга. И в слезы...
Ну а с отцом у нас такая встреча вышла. Купил я как-то книжку "Бойцы Выборгской
стороны". Вдруг в глаза строчки бросились: "Иван Салтыков, снайпер-инструктор
265-го стрелкового полка 5-й ополченской дивизии. Награжден орденом Красного
Знамени за 137 убитых фашистов. Погиб на Пулковских высотах..." Поехали мы с
дочерью в Ленинград. Там в одной школе музей 5-й дивизии. На стенде фото: слет
снайперов Ленинградского фронта. Пригляделся - с краю отец мой стоит... Так вот
и встретились...
В конце пятьдесят первого года меня призвали на флот. После присяги нас,
молодых, минуя учебный отряд, доставили прямо на линкор. Я до службы работал в
Северо-Западном речном пароходстве, так что имел представление, что такое судно.
Но тут - такая громадина! Во сне не приснится.
Разместили нас в кормовом кубрике. Моя койка-гамак самая верхняя - в третьем
ярусе. Никогда в таких не спал. Кое-как влез. Устроился, лежу на спине.
Захотелось перевернуться на правый бок. Только повернулся, кувырк и вниз слетел,
на спящего старшину. Еще раз влез и еще раз кувырнулся. Чуть не плачу -
издевательство, а не койка. Старшина сжалился: "Возьмись за пиллерс, подтянись,
найди место спиной и опускайся". - "А если на боку?" "Свалишься". - "А вы как
же?" - "С наше, браток, послужишь, так же научишься". Потом, конечно,
приспособился. Шутка ли - пять лет в гамаке качаться. Зато в шторм - никаких
проблем, вся батарея качается от борта к борту, как младенцы в люльках. Только
храп стоит.
В тот первый день захотелось нам с приятелем в гальюн. Да где его найдешь в
таком лабиринте? Спросили мы у старослужащего Ивана Сопронова. "Ладно, -
говорит, - дуйте за мной!"
Ну мы и дунули. Шли по каким-то длинным коридорам, спускались под палубы,
пробирались через кочегарки, снова поднимались и снова петляли по каким-то
проходам, коридорам... "Ну, - думаю, - дела. Мало того, что убегаешься, так и
не найдешь его, этот гальюн, пропади он пропадом". Мы уж и вовсе ориентировку
потеряли - где корма, где нос, где левый борт, где правый... Тут Сопронов нас
наконец привел. "Вот вам, блаженствуйте!" И ушел. Дела мы сделали, а как
обратно выбираться? Стали Ивана искать, всех подряд спрашивать: "Не видали ли
моряка такого - рослого, полного?" Народ посмеивается: "У нас тут все не
худенькие! Из какой он бэ-че?" - "Не знаем". - "А вы из какой?" - "Артиллеристы
мы..." - "Дивизион какой?" "Зенитчики..." - "Эк вас куда занесло! Да у вас же
свой гальюн рядом". Ну, хохот, конечно... Разыграл нас Сопронов. Нашлась добрая
душа, вывела нас на верхнюю палубу, а там по левому борту на ют пробрались,
отыскали свой люк и вниз.
В октябре пятьдесят пятого я дослуживал четвертый год. Сам уже молодых за
кипятком на марс посылал. Ну, правда, сигнальщики перехватывали, объясняли, что
выше лезть уже не положено, а за чаем надо метров на двадцать вниз спуститься -
на камбузную площадку, в самоварную выгородку.
За неделю до взрыва линкор стоял в Донузлавском порту. В три часа ночи всю
эскадру подняли по тревоге, и корабли срочно перешли в севастопольскую бухту.
Говорили, что в Черном море обнаружили неизвестную подводную лодку. Вот и
перевели нас под надежную защиту.
В пятницу 28 октября, после выхода на стрельбы, мы встали против Госпитальной
стенки. Объявили сход на берег и стирку. Боцманская команда вооружила бельевые
леера, подали воду на ют, и там на тиковой палубе (деревом была покрыта только
корма) мы начали драить щетками свои робы и форменки. Стирали на совесть. Были
такие ловкачи, что замазывали всякие пятна на белых брюках и форменках зубным
порошком. Но Сербулов, помощник командира, умел их выводить на чистую воду.
Выстроится братва перед увольнением по "форме раз" (белый низ, белый верх),
Сербулов пройдется вдоль строя и - цепочкой по штанам. У кого белая пыльца
вспорхнет - вон из строя стираться...
Я в увольнение не собирался. Постирал бельишко, а вечером отправился в гости к
земляку - шестнадцатилетнему юнге из оркестра Коле Крайневу. Он тоже родом из
Чудова. Знать бы, что видимся с ним в последний раз. Взрыв прошелся как раз
через кубрик музыкантской команды, и юнгу разорвало в клочья...
Взрыва я не слышал. Наш 13-й кубрик находился под шкафутом правого борта, в
забашенном пространстве 2-й противоминной башни, за ее основанием и висели наши
койки. Проснулся от крика дневального Омельченко:
- Подъем! Корабль взорвался!
Света нет. Включили аварийные синие плафоны. Молодых толкаю, а они спят, только
|
|