ничтожно мала. Это мой герой. Я его нашел. Кому, как не мне, публиковать его 
дневники?!
- Пожалуйста, публикуйте. Платите 50 рублей* за страницу копии, и нет проблем!
- Проблема есть. Я уже подсчитал. Тут набегает такая четырехзначная сумма, что 
она превышает будущий гонорар за весь роман.
- Это не мы придумали такие расценки. Нам спустили их из Минкульта. Стоимость 
одной страницы копии любого ранее не публиковавшегося документа полста рублей.
- А если я перепишу от руки?
- Все равно. Ксерокс это или рукописная копия. Вы, писатели, наживаетесь на 
наших материалах, а мы - ни с чем...
- Но, позвольте, какая же это нажива, если я на одной только копии теряю сразу 
все? И потом, Домерщикова передала вам дневник мужа бесплатно, в надежде, что 
он когда-нибудь увидит свет. Если бы она знала, что вы упрячете его под 
финансовый пресс...
- Не я это придумал. Идите к начальнику музея.
Но и начальник музея бессильно развел руками. И старейший сотрудник его, мой 
добрый знакомый, сын героя этой книги, Андрей Леонидович Ларионов, вволю 
повозмущавшись, ничего не смог сделать. Не его фонд...
- Хорошо. Но выписки-то я могу сделать?
- Выписки можете. Только немного.
И чтобы перо мое не очень-то разбегалось, мне выдали несколько узеньких 
бумажных полосок, вроде закладок.
Вот уж где были танталовы муки! Каждая строчка просилась в книгу. Все было 
важным и необходимым. На все про все мне было отпущено полтора часа. Потом 
фонды закрывались, а вечером, точнее, ночью мой поезд уходил в Москву.
От отчаяния и обиды я стал переписывать весь дневник, обозначая слова 
одной-двумя буквами, отчего бумажные полоски стали походить на обрывки 
телеграфной ленты, на которой спятивший телеграфист стал выстукивать первые 
попавшиеся буквы: "По в. из к., з. ав. уб. як., я п.с. о.а." Расшифровывалось 
это так: "По выходе из канала, закончив аврал с уборкой якоря, я приказал 
сыграть отражение атаки".
Расшифровывал я эти криптограммы на Кирочной, в гостях у Елены Сергеевны 
Максимович, той самой, что жила в девичьей квартире Екатерины Николаевны 
Домерщиковой и которая сохранила "английское фото" Михаила Михайловича, его 
итальянскую подорожную... Я коротал у нее вечер перед поездом и, голодный, злой,
 усталый, попал на воистину королевский ужин. Она поставила передо мной тарелку 
молочной лапши и макароны с китайскими консервированными сосисками и ушла, 
чтобы не смущать гостя. Я работал ложкой с престранным ощущением, как будто я 
не один в этой большой старинной комнате, как будто в тарелки с яствами 
заглядывают души умерших здесь голодной смертью людей. И когда хозяйка принесла 
кофе с пирожными, выяснилось, что в этой комнате и в самом деле умерла в 
блокаду няня Китцы, Екатерины Николаевны... Ее ли дух или чей-то другой, 
растворенный в этих многоведных стенах, помогал превращать разбросанные по 
ленточкам буквы в слова, но только дневник Домерщикова перелился в блокнот 
почти весь...
Свои записи старший офицер "Пересвета" вел в Порт-Саиде через несколько дней 
после взрыва корабля и спасения.
Порт-Саид. 1 января 1917 года
Из дневника Домерщикова
"...Встал как будто весело, страшно болит спина, трудно разогнуться. Вчера брал 
ванну в первый раз после купания, сопровождавшего гибель "Пересвета". Посмотрел 
на себя в зеркало и, несмотря на десятидневный промежуток, увидел неимоверное 
количество синяков, ссадин, о существовании которых и не знал.
Молебен в 11 часов, затем здорованье с командой командира.
Почему-то сегодня тошно. Приезжал английский генерал - командующий Восточным 
фронтом и Египетской армией. Молодой симпатичный человек. Но у его штаба, Боже, 
выраженье то же, что и у всех штабных на свете самодовольство и сознание 
собственного превосходства над всеми.
...Как легко иметь дело с англичанами! Благодарю судьбу, что удалось изучить 
язык и главным образом понимать англичан. Нашим, конечно, труднее.
...Сначала принимал дам с подарками для матросов. Надоели мне ужасно, как-то не 
до них. Издергали меня, ибо никакого интереса к обществу дам не испытываю, хотя 
и слыл бабником. Устал как собака, хотел прилечь, но нужно делать выписки и 
прочее и прочее. Чувствую себя кисло, а тут прибежали из портовой конторы и 
требуют найти капитана. Последнее нелегко. Когда же наконец его увидел, то 
толку не добился, ибо выпитый им алкоголь препятствовал соображению. Невозможно 
столковаться, все он знает и понимает... "Где, дорогой Мишук, как ты думаешь?" 
Не спится, болит голова.
Помню хорошо последний наш с ним крутой разговор, когда он в порыве величия 
начал произносить столь знаменитые фразы вроде: "Я устрою каторгу, и всем будет 
плохо. Меня хорошо знали на "Жемчуге".
- У нас, Константин Петрович, и есть настоящая каторга...
...Начну с выхода из Порт-Саида. Как будто все шло хорошо. Солнце скрылось, и 
море встретило нас не так мечтательно. Встретили английский пароход с 
гидропланом, третьего дня пришвартованный у Эль-Ариша. Дипломат из Каира, некто 
Разумовский, стоял у таможни, сняв шляпу. Как только ему ответили с мостика, он 
тотчас же ушел. Было слишком заметно, что его присутствие вызвано 
необходимостью соблюдать корректность, однако вышло, по-моему, совсем 
некорректно - уйти раньше, нежели мы прошли мимо. Впрочем, об этом дипломате 
распространяться не стоит, слишком он неинтересен и, по-моему, пуст, и пригоден