приказание рулевому править в кильватер "Авроры". В ответ на мой вопрос, что же 
он делает, мне было приказано убираться с мостика.
Что побудило Добротворского изменить свое решение идти во Владивосток, остается 
для меня тайной. Помню хорошо, что за обедом, который подавался в каюте 
командира (кают-компания была занята ранеными), у нас с Добротворским произошел 
весьма резкий разговор, во время которого молодые, несдержанные натуры нашей 
троицы заставили нас перейти всякие границы дисциплины. Добротворский выслушал 
все с большим терпением и выдержкой и в заключение сказал, что он относится с 
большим уважением к патриотическим порывам молодежи, но что здравый смысл 
заставляет его отказаться от прорыва, что он предоставляет нам право считать 
его трусом и кем еще нам угодно, но что решения своего он не изменит".
Я закрыл папку... Перед глазами стояли дымы горящих кораблей, трепетали 
сигнальные флаги, горячились молодые офицеры...
Как ни странно, но этот микроэпизод русско-японской войны стал достоянием 
американских военных историков, а не наших. Дело в том, что старшего офицера 
"Олега" С.А. Посохова, впоследствии контр-адмирала, судьба эмигранта забросила 
на Филиппины и он осел в уже знакомой ему Маниле. В тридцатых годах Посохов 
опубликовал в журнале американских ВМС "Просидингс" воспоминания о бое под 
Цусимой. Каким-то чудом номер этого журнала попался мне на глаза в Центральной 
военно-морской библиотеке.
РУКОЮ ОЧЕВИДЦА: "Крейсер "Олег" кроме поломок в машине имел 12 пробоин. Потери 
в людях были относительно невелики: двое легко раненных офицеров, восемнадцать 
убитых и пятьдесят шесть раненых матросов.
В это время группа офицеров (лейтенанты Политовский, Зарудный, Миштовт, мичман 
Домерщиков) обратилась ко мне с просьбой созвать военный совет для обсуждения 
вопроса - должны ли мы отказаться от попытки прорваться во Владивосток или все 
же осуществить ее? Я высказал мнение, что в настоящих погодных условиях, с 
небольшим запасом угля и поломках в машине, шансы достичь Владивостока равны 
нулю. Однако, чтобы сделать выбор - либо почетная гибель в бою, либо укрытие в 
нейтральном порту, - я, как старший офицер, собрал совет и заявил, что я за 
продолжение похода на север. Обсуждение пришлось прервать, так как работы по 
заделке пробоин потребовали моего личного присутствия, да и других офицеров 
тоже. Освободившись, они заявили мне, что большинство за то, чтобы просить 
адмирала изменить курс и идти на север. С этим решением я и отправился к 
командиру.
Капитан 1-го ранга Добротворский ответил мне, что он разделяет мое заключение, 
но не видит ни малейшего шанса на успех и поэтому не считает резонным губить 
крейсер и его команду в бессмысленном бою. Он отказался идти к адмиралу, 
предоставив это сделать мне.
Адмирал Энквист стоял на мостике, когда я поднялся к нему и доложил о решении 
нашего совета. Выслушав, он обнял меня и со слезами на глазах сказал: "Я 
понимаю вас и чувства ваших офицеров. Как офицер - я с вами; как адмирал - я не 
могу дать согласие. Прошлой ночью мы пытались прорваться, но безуспешно. 
Вражеская эскадра полна сил, и их эсминцы перекрыли нам путь. Несколько раз мы 
меняли курс, но все тщетно. В конце концов остается только - на юг. Идти на 
север - значит погубить и ваш крейсер, и "Аврору" с "Жемчугом". Я стар. Мне 
недолго жить, но кроме меня здесь более 1200 молодых жизней, которые еще 
пригодятся Родине. Нет, мой друг, передайте офицерам, что сердцем я их 
поддерживаю, а разумом - нет. Впрочем, я даю полную свободу выбора каждому!"
Когда я передал слова адмирала, мичман Домерщиков стал настаивать, чтобы я дал 
ему катер, на котором он с добровольцами пойдет во Владивосток. Разумеется, я 
не разрешил".
На известном процессе по делу адмирала Небогатова и его штаба Энквисту вменяли 
в вину то, что после дневного боя он бросил погибавшие броненосцы и, вместо 
того чтобы защищать их от ночных минных атак, увел свои крейсеры в безопасную 
Манилу. Морской суд долго решал, виновен Энквист или нет. Некоторые заседатели 
считали, что три легких крейсера ничего бы не изменили в судьбе эскадры и сами 
бы пали бесполезной жертвою, а так они спасены для России... Меру наказания 
Энквисту не определили. Однако в печати его высмеивали беспощадно. 
"Контр-адмиралу Энквисту, - писал известный публицист Португалов, - и по годам, 
и по другим обстоятельствам гораздо будет удобнее доживать свой век в отставке, 
посвящая свои досуги на устройство гонок на скорость где-либо в тихой заводи 
реки..."
Энквист ушел с флота и жил затворником, снедаемый "черной меланхолией". Он не 
вышел на люди даже на похоронах жены. А вскоре умер сам.
Когда-то в лучшие времена капитан 2-го ранга Оскар Адольфович Энквист, командуя 
канонерской лодкой "Бобр", открыл в дальневосточных морях лагуну и дал ей свое 
имя. Сегодня имя Энквиста исчезло с морской карты. Лагуну называют Хаптоган.
Письмо, обнаруженное в Публичке, подтверждало косвенно семейную легенду 
Лебедевых о том, что Домерщиков надерзил в Маниле адмиралу Энквисту. Но... о 
"Пересвете" в уцелевшей переписке - ни слова. Да и вряд ли эта история 
интересовала автора "Цусимы".
И все же находка настраивала на оптимистический лад. Ведь вот же нашлись два 
письма. Быть может, точно так же хранятся где-нибудь и остальные бумаги 
Домерщикова. Что, если они остались у одного из его друзей?! У Политовского, 
Мельницкого или у бесфамильного пока Леонида Васильевича, работавшего в Морском 
музее?
Прежде чем выбрать тропинку на этом троепутье, я заказал в общем читальном зале 
книгу Сапарова "Фальшивые червонцы". История первого мужа Екатерины Николаевны 
- Николая Карташова не имела никакого отношения к гибели "Пересвета", но меня