она все в пивной зал за отходами приходила... Давно ее что-то не видно. Может, 
кот сдох, может, сама убралась... А что, родственники нашлись?
- Нашлись, - поспешил я уверить ее. - Как ее звали, где она жила, не знаете?
- Да мы так ее и звали, - хмыкнула Вера, - "божий одуванчик". А живет она 
где-то тут, в Столешниках. По-моему, в доме, где ювелирный. А уж квартиру не 
скажу, в гости не приглашала...
Номер квартиры подсказала "Медицинская газета", в которую был завернут снимок. 
Карандаш почтальона пометил ее цифрой "14".
Догадка оказалась верной, и через полчаса, позвонив в квартиру № 14, я уже знал,
 что старушку звали Марией Степановной Кротовой и что месяц назад она сдала 
свою комнату в ЖЭК и переехала в дом престарелых где-то в Измайлово.
16-я Парковая улица. Шестиэтажный кирпичный дом утопал в зарослях сирени, 
рябины, шиповника. Марию Степановну я разыскал в буфетной комнате третьего 
этажа, где старики кипятят себе чай. Сопровождавшая меня дежурная окликнула 
сгорбленное седоголовое существо в клетчатом байковом халате:
- К вам пришли, Кротова!
- Ко мне?! - обернулась старушка, прижимая к груди большую красную чашку. 
Никогда не забуду глаза этой женщины. Все в них было: и искреннее изумление 
("Неужели я кому-то еще нужна?"), и неистребимая годами надежда в счастливый 
поворот судьбы ("Боже, неужели что-нибудь может измениться?"), и грустная 
мудрость человека, готового оставить бренный мир...
Мы прошли в комнату с балконом, которую Кротова делила со своей соседкой, и я 
показал фотографию, взятую у директора кафе.
- Боже, как она к вам попала?! - воскликнула Мария Степановна, опускаясь на 
застланную синим казенным одеялом кровать.
Я вкратце рассказал историю своего поиска и тут же спросил, не знает ли она 
названия судна, на котором сделан снимок.
- Мне ли не знать?! - всплеснула руками Кротова. - Плавучий госпиталь 
"Портюгаль", или, как именовали его военные, "Транспорт № 51". Я была на нем 
сестрой милосердия. Да вот же я, во втором ряду слева! Не узнаете? Что, не 
похожа?
Кротова произнесла название судна на старый манер. По современной орфографии - 
"Португаль".
Она сопроводила вопрос грустным мягким смешком. Я спросил ее:
- Фамилия Домерщиков вам не знакома?
- Господи, вы и Михаила Михайловича знаете?! Конечно, знакома, еще как знакома..
. Да я ему жизнью обязана! Ой, да только ли я одна!..
Подождите... Давайте я вам все по порядку. Наш "Портюгаль" ходил за ранеными в 
Лазистан. Это такая область в Восточной Турции. В ту пору, а было это в 
шестнадцатом году, там шли самые главные бои на всем Черноморском театре. Наши 
войска осадили турецкую крепость Эрзерум и довольно успешно продвигались в 
глубь Лазистана. Так что раненых хватало. Мы приходили за ними в порт Ризе - 
это южнее Батума, - переправляли на пароход, мыли, перевязывали, обстирывали... 
Валились с ног от усталости, и все же - ведь нам было по восемнадцать - 
двадцать лет - молодость брала свое. Поздним вечером, управившись с делами, 
собирались в кают-компании, слушали граммофон, танцевали, флиртовали.
Вот на такой вечеринке я и познакомилась с Михаилом Михайловичем. Он был 
начальником десантной базы Ризе и всегда помогал нам переправлять на 
"Портюгаль" раненых на своих десантных ботах, или шаландах, как мы их называли. 
Все знали, что у него какая-то необыкновенная судьба, что он из бывших 
штрафников. На высокого красивого лейтенанта с полным бантом солдатских 
"Георгиев" многие сестрицы заглядывались. Я тоже не была исключением. И 
отчаянно ревновала его к сестре милосердия лазарета екатеринославского 
дворянства Полине Константиновне Воронцовой. Между собой мы звали ее 
"Константинополем". Она пришла на "Портюгаль" после гибели мужа на румынском 
флоте. Необыкновенного сложения, грация, такт, ум - все при ней. Конечно же, 
Михаил Михайлович увлекся ею. А мы, мелюзга, восемнадцать - двадцать лет, 
только горько вздыхали... У нас было любимое развлечение - "цветочный флирт". 
Вы, наверное, не знаете такую игру. Всем раздаются карточки, как в лото, а на 
них против названий цветов - вопросы и ответы. Например, молодой человек 
говорит мне: "Фиалка". Я ищу на карточке "фиалку" и читаю фразу: "Вы прелестны, 
сердце мое разбито". Я - ему: "Гиацинт", он читает: "Я не люблю тех, кто не 
умеет скрывать свои чувства". И так далее, пока шуточная перепалка и в самом 
деле не перерастает во флирт. Во всяком случае, симпатии и антипатии выявляются 
довольно точно. Так, на мою откровенно дерзкую "сирень": "Вы мне нравитесь" я 
получила от Михаила Михайловича весьма прохладную "виолу": "Увы, у сердца свои 
законы".
Ах нет... Я что-то не о том.
В тот роковой рейс мы вышли из Батума. "Портюгаль" как чувствовал беду: не 
хотел сниматься с якоря. Наша якорь-цепь перепуталась с цепью минного 
заградителя "Великий князь Константин", и пришлось немало повозиться, прежде 
чем покинуть порт. Спалось дурно. Качало. Всю ночь бегал по палубам и орал 
дурным голосом судовой козел Васька. А судовой пес сбежал еще в Батуме.
Сначала мы зашли в Ризе, где Домерщиков любезно разрешил нашему капитану взять 
на буксир три десантных бота и паровой катер, чтобы удобнее было переправлять 
раненых с берега. Я видела, как наш капитан Дива пожал ему руку. Мне очень 
хотелось, чтобы Михаил Михайлович заметил меня. Было такое предчувствие, будто 
я вижу его в последний раз. Я дважды спускалась по трапу, стараясь пройти как 
можно ближе от них. Но они, Домерщиков и Дива, что-то увлеченно доказывали друг 
другу. И только когда я взбегала на борт с твердым намерением вернуться в