обезображено трением о песок. В кармане брюк нашли ключик от сигнального ящика. 
Вот он!
Иван Симеонович отстегнул с пояса брелок и положил передо мной старинный 
бронзовый ключик, синевато-зеленый, должно быть, от двухнедельного пребывания в 
морской воде.
- Можете улыбаться, но я верю в амулеты... В свое время ключик был приобщен к 
делу. Однако не все документы и вещественные доказательства осели в архивах. 
Следствие велось в четырех городах, революция и гражданская война помешали 
собрать все материалы воедино. И я горжусь тем, что спас и сохранил, пожалуй, 
самые важные бумаги...
Старый юрист бережно упрятал прочитанные мною листки в картонный переплет с 
окованными уголками. Я смотрел на него с чувством, близким к восхищению. 
Проделать такую работу - просто так, бескорыстно, из одной лишь любви к истине..
. Я встречал разных чудаков: одни собирали крышки водосточных люков, другие 
охотились за старинными фотоаппаратами, третьи все свои свободные часы и дни 
просиживали в библиотеках и архивах, выискивая неизвестные страницы Булгакова 
или пытаясь решить историческую загадку - откуда в войсках Александра 
Македонского взялись слоны. Человек, сидевший рядом со мной, безусловно, 
принадлежал к последнему, самому почетному разряду одержимых искателей.
- И что же было дальше? - нарушил я минуту торжественного молчания.
- Истина восторжествовала. Хотя подозрение и пало на Ренштке, были даже 
арестованы все письма, которые он не успел получить, тем не менее Домерщикова 
разоблачили, судили и отправили в Сибирь. Но это произошло при советской власти 
- где-то в середине двадцатых годов.
- Минуточку! Но Еникеев говорил мне, что Домерщиков погиб в Атлантике на 
вспомогательном крейсере "Млада".
- Погиб? Вздор, вздор... Я хорошо знаю: он вернулся в Россию, жил в Ленинграде 
и даже был капитаном на заграничных линиях. И все же его раскрыли, и он получил 
десятку. Что с ним стало дальше, мне неизвестно. А узнать было бы любопытно. 
Вам, например, это сделать проще, чем мне... Хорошо бы, если бы вы рассказали 
об этой истории через свою газету. Весь необходимый материал я вам предоставлю. 
Можете даже на меня и не ссылаться. Слава мне не нужна, тем более что вам будет 
затруднительно ссылаться на какого-то безвестного эмигранта. Я это понимаю... 
Кстати, я давно собираюсь передать эту папку в советское посольство. Такие 
документы должны храниться на Родине, ведь это же часть нашей отечественной 
истории. Но расстаться пока не могу. Розыски по "Пересвету" - дело всей жизни, 
и, может быть, главное дело... Не все еще закончено, что-то нуждается в 
уточнении. Во всяком случае, в завещании я уже распорядился. А так, как Бог 
положит. Спасибо вам, молодой человек, за внимание, которое вы мне, старику, 
уделили. Буду рад, если слово мое отзовется на вашей ниве.
И знакомый мой церемонно откланялся.
Глава третья
"Я ДО КОНЦА ДОВОЛЕН СВОИМ ВЫБОРОМ"
В день ухода из Вены я успел выбраться в букинистический магазинчик близ 
речного вокзала, где стояли наши корабли. Мне сказали, что в этом магазинчике 
торгуют и русскими книгами. Но из русских книг оказались лишь словари да 
несколько разрозненных номеров журнала "Военная быль", издававшегося в Париже 
бывшими офицерами русской армии. Я перелистал наугад тощенькие брошюры и чуть 
не выронил одну из них. Во весь разворот чернели крупные буквы: "Поход и гибель 
линейного корабля "Пересвет". Под довольно объемистой статьей стояла фамилия 
Иванова-Тринадцатого. Сноска обещала продолжение в следующих номерах. Наскоро 
перерыв все журналы, продолжения я не нашел. Но и то, что попало мне в руки - 
походный дневник командира "Пересвета", - было чрезвычайно интересно. Я даже 
подумал, в шутку конечно, - уж не подложил ли мой венский знакомый этот журнал 
специально для меня. Вроде бы как для затравки - разжечь азарт. Я, забыв про 
все на свете, пробегал глазами колонку за колонкой.
Первым делом я отыскал в тексте то место, где речь шла о Домерщикове. Поскольку 
автор касался его личной жизни, он называл его не по фамилии, а по должности - 
старший офицер.
РУКОЮ ОЧЕВИДЦА: "Старший офицер был прислан по моему выбору; и на его личности 
я несколько остановлюсь. Участник Цусимского боя в русско-японскую войну, он 
был интернирован со своим крейсером в одном из портов Дальнего Востока и, 
беззаботно нося мичманские погоны, увлек своими звездочками и миловидностью 
одну из местных звезд окружающего их американского "небосвода" и, увлекшись сам,
 выбитый из равновесия, обезоруженный обстановкой своего корабля, не имея 
мужества и характера спокойно ожидать окончания войны, удрал с судна, а потом 
дезертировал в Австралию. Перенесенные им беды и невзгоды скитальческой жизни 
выработали и закалили его характер, и он достиг в Австралии обеспеченного 
положения, женился и превратился в солидного, делового человека американской 
складки. Однако совесть его, видимо, мучила за былой легкомысленный поступок и 
вот, когда началась великая война, он просил через наше морское начальство 
разрешения вернуться в Россию и принять участие в войне. Ответа на его просьбу 
не последовало, и он решил на свой страх и риск вернуться в С.-Петербург. 
Несмотря на десятилетний срок давности, он был предан военному суду и 
приговорен к разжалованию в матросы и к смертной казни, но государем 
императором последняя была заменена посылкой на фронт. На фронте он попадает в 
пулеметную морскую команду при Дикой дивизии, коию возглавлял е. и. в. великий 
князь Михаил Александрович. Беззаветная храбрость и полное презрение к смерти 
быстро выдвигают его в глазах начальства, он последовательно награждается 
четырьмя Георгиевскими медалями, потом всеми четырьмя степенями Георгиевского