замкомдивом отходил, старшим на борту.
- Первый командирский поход, наверное, тоже памятен?
- Конечно. Все та же Атлантика. Ракетный крейсер стратегического назначения 
К-245. К счастью, все обошлось без эксцессов. Зато каждый день гонял свой КБР - 
корабельный боевой расчет - до седьмого пота. Страсти кипели, как на футбольном 
поле. КБР - боевое ядро экипажа, с которым, собственно, и выходишь в ракетную 
атаку. А уж когда вернулись, я своих лейтенантов на другие лодки за "шило" - 
спирт - продавал. Придет иной командир, просит на выход в море штурмана моего 
или ракетчика. "Так, говорю, этот стоит два литра "шила", а вот за того 
придется и три отлить".
- Конечно, это шуточные расценки. Но если говорить о цене человеческой жизни на 
море...
- Это особая тема и, в общем, безбрежная... Много спекуляций и демагогии. Здесь 
не бывает аксиом и порой все зависит от конкретной ситуации. Вот вам два случая 
в одном походе. 1985 год. Идем из родного Гаджиева в Западную Атлантику - 
устрашать Америку. Я - старший на борту подводного ракетного крейсера. Обходим 
Англию с севера, и тут командир сообщает мне, что у матроса Зайцева аппендицит, 
требуется операция. Доктор получает "добро" и развертывает операционную. И тут 
пренеприятный сюрприз: вместо заурядного воспаления слепого придатка 
обнаруживается прободная язва двенадцатиперстной кишки. Операция длится пятый 
час... Но все безуспешно. Доктор докладывает, что требуется специализированная 
хирургическая помощь, которую можно оказать лишь в береговых условиях. Что 
делать? Даю радио в Москву. Разрешают вернуться, благо международная обстановка 
тому не препятствует.
Доктор обкладывает операционное поле стерильными салфетками, заливает разрез 
фурацелином, и мы ложимся на обратный курс. Приказываю ввести в действие второй 
реактор, и атомоход мчится полным ходом через два моря домой. Летим на базу, 
неся матроса с разрезанным животом. В Гаджиево нас встречает главный хирург 
флота чуть ли не в белом халате и стерильных перчатках. Извлекаем матроса через 
торпедопогрузочный люк.
- Жить будет? - спрашиваю хирурга.
- Будет.
Разворачиваемся и снова уходим на боевую службу. Уходим с легким сердцем - 
спасли матроса. Но не зря говорят: возвращаться - пути не будет. Не проходит и 
недели - мичман во втором отсеке лезет отверткой в необесточенный щит. Конечно 
же короткое замыкание - мощная вспышка. Обгорел - страшно смотреть. Лицо черное,
 руки, грудь... Глаза белые, как яйца вкрутую - без зрачков. Ясно, ослепнет 
парень. Жалко его. А что делать? Снова возвращаться? Ну, не поймут нас. У вас, 
что, спросят, ракетный крейсер или плавучий лазарет? Принимаю решение следовать 
на позицию. А на душе тошно, ослепнет мичман, инвалида привезем... И вроде как 
на моей совести все это... Как-то зашел в пятый отсек, где медицинский изолятор.
 Слышу странный постук - тук-тук, тук-тук-тук... Любой нештатный шум на лодке - 
это без пяти минут аварийная тревога. Стал вслушиваться... Ага, из-за переборки 
медблока доносится. Вхожу и столбенею: сидит наш мичман весь в бинтах, повязку 
на глазах приподнял, спички под распухшие веки вставил и бьет молоточком по 
чекану - рисунок по латуни выбивает. Ну, я конечно от радости на него заорал. И 
такое облегчение на душе испытал. Не ослеп, сукин сын! Будет видеть!
Так он через неделю уже на вахту заступал, как миленький.
Одно могу сказать: за все двадцать пять автономок ни разу с приспущенным флагом 
домой не возвращался...
Мы говорили о цене человеческой жизни... А какова цена человеческой судьбы? 
Ведь в наших походах решались порой и судьбы моряков.
1987 год. Боевая служба в Атлантике. Я как замкомдива подстраховываю молодого 
командира подводного крейсера капитана 2-го ранга Сергея Симоненко. А у него 
довольно жесткие отношения с замполитом, и тот приходит ко мне в каюту для 
разговора с глазу на глаз. Чего я только не услышал о командире: и такой-то он 
и растакой, и весь экипаж от него стонет, и в море его выпускать нельзя, и еще 
много всего. Выслушал я, надо как-то реагировать... "Хорошо, говорю, раз такое 
дело - проведем закрытый социологический опрос". Написал анкеты, анонимные, 
разумеется, раздал офицерам. Ну, и чтобы командира не ставить в неловкое 
положение, включил в опросный лист и свою фамилию, и старпома, и механика, и 
замполита. Обрабатывал анкеты сам. Выяснилась поразительная вещь: командир 
набрал максимальное число положительных баллов. А самый низкий рейтинг оказался 
у политработника. О чем я ему конфиденциально и сообщил. И что же? После 
возвращения на базу этот "комиссар" настрочил на меня в политодел форменный 
донос: я-де не понимаю кадровую политику партии, подрываю авторитет 
политработника, и все в таком духе. Дело приняло нешуточный оборот. Моей 
персоной занялся секретарь парткомиссии флотилии. Стал разъяснять мне, что 
анкетирование - это прерогатива политодела, что я превысил свои полномочия. В 
общем, все шло к тому, чтобы положить партбилет на стол. По счастью, у 
начальника политотдела хватило ума и совести прекратить "охоту на ведьм". 
Однажды он вручил мне папку, в которой хранилось досье на меня.
- Иди в гальюн, сожги это и пепел в унитаз спусти.
Так я и сделал.
- А как сложилась судьба командира?
- Сергей Викторович Симоненко окончил академию, вырос замечательным 
флотоначальником, ныне вице-адмирал, возглавляет флотилию атомных подводных 
лодок. А ведь могли по навету списать на берег.
Я теперь анкетирование систематически провожу. И на кораблях и в штабах. 
Служить без этого не могу. Ведь если нет поддержки снизу, нельзя руководить